Отец Евфимий

Дионисиат

Я провёл несколько дней в греческом монастыре Дионисиате в конце октября 1951 года. Там я познакомился с греком из Сикона, который жил в России, на Кавказе, а оттуда удалился на Афон во время Гражданской войны. Звали его отец Евфимий. Ему было лет за шестьдесят, и он отличался мудростью. В монастыре он был библиотекарем. Я имел с ним много замечательных бесед.

Раз мы сидели вечером на балкончике его кельи, висевшем над морем. Стояла тихая, тёплая осенняя погода. Солнце садилось на западе. Небо и море были в золотом сиянии.

– Отец Евфимий, – сказал я, – в Коневице я расспрашивал отца Дорофея о чистой молитве, а на Новом Валааме – отца Михаила о пределе молитвы. А вы что скажете?

– Хотя молитвы церковные и даже келейные по книгам и нотам весьма полезны, тем не менее они временны, – ответил отец Евфимий. – Не всегда мы имеем книги и ноты, да и не можем мы всё время быть в церкви или в келье: нужно жить, исполнять послушания. Я не знаю, какая молитва, кроме Иисусовой, может быть непрестанной. Для этой молитвы не нужно ни церкви, ни кельи, ни книг. Молитвой Иисусовой всюду можно молиться – и дома, и на улице, и в путешествии, и в тюрьме, и в больнице. Только научиться надо.

– А как?

– Да всё равно как. Сначала повторяй её про себя гласно, сколь можешь – в келье, в дороге, когда людей нет. Но повторяй со вниманием, медленно, плаксивым тоном, вон как нищие клянчут: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного». Повторяй почаще, когда только есть возможность. А потом повторяй умственно, в уме своём, но также со вниманием и медленно, а потом с дыханием и биением сердца можешь соединить. Только сам не дерзай, а пусть кто-либо, кто сам так подвизается, тебя научит, а то впадёшь в помыслы и прочее. И много лет так будет тянуться, а может, и скоро научишься. И пойдёт у тебя эта молитва в уме сама, как ручеёк: ходишь ли ты, работаешь ли или спишь. Я сплю, а сердце моё бдит. А потом и слов не надо, и мыслей никаких, а вся жизнь твоя станет молитвой. Вот как отец Дорофей говорил тебе об Иоанне Молдавском.

– А такие люди есть, как старец Иоанн?

– Есть. Да вот неподалёку, здесь же на Афоне, на Каруле, есть пустынники, весьма некоторые взошли.

– А скажите, отец Евфимий, можно узнать, кто высоко подвигся в молитве Иисусовой?

– Как же, можно!

– А как?

– А вот если хочешь у кого поучиться молитве, то выбирай старца тихого и смиренного, который никого не осуждает, разве юродствует, и не раздражается, не кричит, не командует. А то есть и такие старцы, которые, сами собой ещё не овладев, пускаются другими верховодить. Они, пожалуй, внешнюю, техническую так сказать, сторону молитвы изучили, но духа её не получили. Сам посуди, как может осуждать других тот, кто сам постоянно взывает: «…помилуй мя, грешного»?

– А скажите, отче, какой самый высокий подвиг?

– Юродствовать, конечно. Ибо мудрость века сего – безумие пред Господом, и обрат но. Это тяжкий подвиг, и пускаться на него нельзя, кроме как по совету старца.

– А потом?

– Ну, странничество, вот как автор «Откровенных рассказов странника». Миру это то же почти, что безумие. Ну, а потом отшельничество, затворничество и простое монашество. Но помни, не внешность важна, а внутреннее. Есть и юродивые притворные, и странники бездельные, и отшельники высокомудрые, и затворники, всех осуждающие, и монахи непутёвые. Спастись всюду можно, и в миру. Только в монастырях или в пустыньке легче. Менее соблазнов. Но и в монастыре, если не будешь молиться как следует, то осуетишься. И не только растеряешь, что имел, но и придёшь в худшее состояние и даже совсем отпадёшь от Бога. Это случается.

– Скоро ли к Вечерне будут бить, отец Евфимий?

– Скоро, – ответил он. – Да вот уже стучат. Пора идти в церковь.

Мы ушли с балкончика и по коридорам и лестницам спустились в католикон, весь в сиянии золотого заката. Служба началась, медленно, истово, как обычно на Афоне. Свете Тихий святыя славы Безсмертнаго Отца Небеснаго, Святаго, Блаженнаго, Иисусе Христе! Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний, поем Отца, Сына и Святаго Духа, Бога… Вечером я вышел на балкончик своей кельи и смотрел на усеянное бесчисленными звёздами небо. Отец Евфимий тихо подошёл ко мне:

– Смотрите на небо? Видите, какое величие и какая красота творения. А как и что – размышлять не надо, а наступит время, то и поймёте многое, как достигается в высокой молитве. Разумом тут не поймёшь, а нужно озарение. А в миру, за заботами, люди ничего этого не замечают, а как свиньи, прости Господи, смотрят в землю и желудей ищут. Истинное счастье и красота тому открываются, кто в Боге живёт. Да, велика и благодатна сила молитвы. По сравнению с ней всё прочее – прах, суета сует и всяческая суета.

Отец Тихон

Вильмуасон

Это было весною, в день Вознесения, в самом конце мая. Стоял тёплый и солнечный день. Сирень уже почти отцвела, а на фруктовых деревьях можно было заметить небольшие груши и яблоки. Я сидел с отцом Тихоном на скамеечке в саду.

– Какая благодать! – заметил отец Тихон. – Теплынь-то. Нужно жить и радоваться. Кто творит молитву Иисусову, вот как Странник, у того в душе всегда весна. Ни к чему не надо привязываться. Не надо также жить в прошлом или в будущем. Нужно жить в настоящем, сегодняшнем дне, и за всё благодарить Бога. А так – всё проходит. Вон святитель Тихон Задонский, мой ангел святой, писал: «Всё как вода преходящая: был я ребёнком, сиротой, бедствовал – и это прошло; был в школе бедняком, смеялись надо мной – и это прошло; кончил семинарию первым, стал преподавателем, стали уважать – и это прошло; сделали архимандритом большого монастыря, ректором семинарии, стали предо мной заискивать – и это прошло; стал я архиереем, ездил в карете цугом, бывал при дворе, много видел хорошего и плохого, раболепствовали предо мной – и это прошло; ушёл на покой, стали меня утеснять, пошли болезни – и это прошло, а там будет старость и вечный покой». Вот, Сергей Николаевич, наша жизнь. Я родился в бедной семье, учился в дорогом училище, вышел в гвардию, был при дворе, наслаждался жизнью запоем, как Лев Толстой, – и это прошло. Пошли потом неудачи в Академии, женитьба на разведённой, интриги, отдача под суд, скорби и скорби – и это прошло. Меня сделали молодым полковником. Но я уже потерял интерес к карьере. Увидел, как всё тленно и преходяще. А там война, революция, гражданская война, эмиграция, страшная болезнь, от которой я чуть не умер, а потом ещё более страшная и неизлечимая болезнь жены и её смерть, тяжёлая работа чернорабочего – и это прошло. Все эти скорби и страдания привели меня к вере и к монашеству, и научился я искусству непрестанной молитвы, и всему радуюсь. Без скорбей и тяжких испытаний я бы не пришёл к вере.

– А скажите, отец Тихон, – спросил я монаха, – как стяжать мир духа, как избегнуть бесполезных сожалений и иллюзорных надежд?

– Да вот как я сказал. Живите в настоящем. Довлеет дневи злоба его (Мф. 6: 34). А паче прилегайте к молитве. И тогда откроется вам мир новый, чудный. Да что говорить! Вы знаете ночных бабочек? Они кажутся нам серыми и неинтересными, но другим бабочкам, у которых глаза иначе устроены, они кажутся замечательно красивыми, блестящими, переливающимися всеми цветами радуги. Так вот и тем, которые достигли прозрения, как Странник, мир кажется иным. Во всём видится величие Творца и Его неисчерпаемое милосердие. И как начнёт увязываться молитва, то такая наступает отрада, и такие открываются прозрения в сущность вещей, что и сказать нельзя. Это можно только опытно уразуметь.

– А в гордость нельзя тогда впасть?

– Очень даже можно. Но избежать такого падения можно. Преподобный Макарий Великий справедливо поучал, что без всех добродетелей можно спастись, а без смирения никто не спасся. Вон мытарь и благоразумный разбойник ничего не имели, а спаслись единственно смирением. А сатана всё имел, кроме смирения, и пал навсегда. Богомыслие хорошо и размышление над великими тайнами, нас окружающими, но со смирением и без осуждения других, а иначе – велика опасность. Ересиархи были людьми даровитыми, но не хватало им смирения. Они вошли в мудрование, воспротивились Церкви и погибли.

– Я читал, отец Тихон, что тибетские отшельники, которые подвизаются в повторении мантры (молитвы): Ом мани падме хум, – то есть «Сокровище в лотосе, приветствую тебя», доходят постепенно до великой тишины и восторга. Когда они достигают до положенного предела, то постепенно сокращают мантру и в конце концов раз ночью, выйдя из своей пещеры и глядя на величие звёздного неба, говорят: «О!» – и застывают в созерцании открывшегося величия. Вот и Альберта Эйнштейна спрашивали, имеет ли он веру. Он ответил: «Да, если под ней разуметь удивление перед мудростью и величием, царящими в мире», но догматизирования он не признавал. Что вы об этом думаете, отец Тихон?

– Не нам судить, что видят тибетские отшельники или как понимает Божество Эйнштейн. У нас имеется Священное Писание, Добротолюбие и опыт многих подвижников. Будем подвизаться в молитве Иисусовой смиренно и с терпением и в своё время узнаем, что положено, если не ослабеем. Главное же, к чему надо стремиться, – это любовь, любовь к Истине, то есть к Богу, и любовь к ближним. Бог есть любовь… (1 Ин. 4: 16). В этом наше отличие от подвижников буддизма и индуизма: у них главное – знание, а зло – от неведения, а у нас главное – любовь. На Страшном суде нас не будут спрашивать, где, как и сколько мы молились или созерцали, а накормили ли мы, напоили ли, одели ли, посетили ли нашего ближнего. Этим мы осудимся или оправдаемся. Но это не значит, что мы не можем предаться созерцанию. Это особенно приличествует старости, когда у нас нет уже сил для деятельного милосердия, а также и тем, которых призвал Господь на предстояние пред Ним. Но и отшельники не должны совершенно уединяться, а устно или письменно отвечать на вопросы духовные, когда спрашивают. Все великие отшельники это делали, и Антоний, и Макарий, и другие. Всё надо делать с радушием.