Схема обмана

Почему в одних ситуациях чутье на мошеннические схемы срабатывает, а в других нет? Иногда кто-то может сознательно запустить этот механизм, открыто описав динамику происходящего. В других ситуациях угроза обмана понятна без слов, потому что наш собственный опыт уже научил нас понимать, на какой риск мы идем. Если я покупаю подержанный автомобиль, я знаю, что надо быть настороже, потому что продавец явно заинтересован в том, чтобы получить как можно больше денег. Если я продаю что-то незаконно, я знаю, что мне надо остерегаться подставы, понимаю, чем рискую, и уже посмотрела достаточно фильмов про ограбления. Впрочем, чаще мы сталкиваемся с не столь однозначными ситуациями.

Страх попасться в ловушку мошенников может принимать угрожающие масштабы, даже если он начинается с неприятного подсознательного ощущения или вызван тем, что что-то непонятное заставило вас внезапно изменить свою точку зрения, при этом бывает очень трудно предугадать заранее, где таится опасность. В основе осмысления любого опыта лежат процессы познания – как наш мозг перерабатывает информацию об окружающем мире. Другими словами, задавая вопросы «На что я смотрю?», «Чего от меня ожидают?», «Что именно произошло?», которые мы задаем, пытаясь понять происходящее, мы устанавливаем соответствия между стимулами восприятия (сенсорной информацией) и психическими образами внешнего мира (понятиями). Подобно тому как в нашем сознании живет психический образ птицы или автомобиля, так же существует и психический образ одурачивания. В психологии психический образ называется схемой. Она служит основой для анализа информации о некоем феномене окружающей действительности. Все, что мы видим, слышим, осязаем, преобразуется в психические образы, на основании которых мы делаем выводы и принимаем решения.

Например, когда я вижу животное и хочу понять, птица ли это, я руководствуюсь существующим в моей голове психическим образом птицы (это происходит большей частью автоматически, на уровне подсознания). Достаточно получить информацию о наличии перьев и клюва, чтобы активировался весь психический образ, вся схема. Теперь я уже знаю достаточно и могу развивать тему дальше: есть ли крылья, откладывает ли она яйца? Мне не нужно всякий раз описывать каждую особенность, присущую тому или иному животному, наличие клюва и перьев говорит о том, что это птица, а дальше остается только определить, какая это птица.

В этой ментальной структуре примечательно то, что в ней задействованы реальные нейронные сети. Я получаю информацию о наличии перьев, и электрические сигналы между нейронами срабатывают так, что вопрос о способности летать и откладывать яйца возникает быстрее, чем вопрос про мех или чешую. Если человек, скажем, сначала читает о яйцах, а затем выполняет задание, в котором надо вставить пропущенную букву в слове _ЕРО, он, скорее всего, выберет букву П, а не З. Если речь идет о движении птицы, то я скорее представлю летящую, а не шагающую птицу, хотя зрительные стимулы могут восприниматься по-разному. Психические образы или схемы в значительной степени структурируют и упрощают восприятие сложной информации об окружающем мире.

Психологические паттерны и прогнозы одинаково распространяются на схемы, описывающие конкретные и устойчивые категории, такие как «птица» или «яйца», и сложные абстрактные понятия, как, например, «геометрия» или «дружба». Когда нам кажется, что нас собираются обмануть, мы довольно быстро улавливаем сигналы обмана, злых намерений, презрения в потоке достаточно противоречивой информации.

Подобные схемы или сценарии существуют и для человеческих отношений. В моем сознании есть определенный психический образ, который подсказывает, чего мне ожидать, если я сижу в ресторане и ко мне подходит женщина в переднике и с блокнотом. Эта схема диктует стиль моего поведения. Я не стану рассказывать официантке про свои отношения с матерью и не буду просить ее подвезти меня до центра. Более того, я даже не стану предлагать ей деньги, хотя, безусловно, собираюсь оплатить заказ. Я знаю, что сценарий предполагает следующие действия: (1) сделать заказ, (2) поесть, (3) расплатиться. Поведенческая схема одурачивания работает по такому же принципу, что и схема поведения в ресторане. У нее есть свои отличительные особенности, и ее актуализация приводит к определенным результатам. Научиться управлять этой схемой – определить ситуацию, действовать в рамках сюжета или просто обвинить кого-то в том, что он лопух, – значит получить в свое распоряжение мощное оружие.

Однажды, когда мои дети были еще совсем маленькими, мы отправились с ними в Сент-Луис навестить мою сестру. Моей дочке тогда было два года, а сыну вот-вот должно было исполниться шесть лет. Мы живем в Филадельфии, в районе, мало чем отличающемся от района в Сент-Луисе, в котором живет моя сестра: такой же густонаселенный жилой квартал рядом с центром города. Отличие только в том, что наш дом имеет две общих стены с соседними домами и крыльцо, выходящее на тротуар. Дома в Сент-Луисе расположены близко друг к другу, но между ними есть узкий проезд, а перед каждым домом – лужайка с подстриженной травой. По неизвестным мне причинам, возможно, таков был план застройки или нормы зонирования, лужайки редко огорожены заборами. Когда мы шли по улице, мой сын, под впечатлением увиденного, заметил: «Здесь у каждого свой собственный парк». Дочка тем временем норовила пройтись по каждой лужайке.

Как только дети увидели участки ровно подстриженной травы, примыкающие к городскому тротуару, у них сразу активировалась схема «парк». Правда, сын, в силу возраста, сумел отметить некоторую двойственность в назначении этих индивидуальных зеленых пространств, в то время как дочка просто получала удовольствие. Включившийся психический образ парка повлиял на ее поведение и ожидания: она уже предвкушала отдых и нестрогие правила (можно бегать и не держать меня за руку). И конечно же, слово «парк» вызывает мысли о счастье.

Мы с мужем, увидев лужайки, подумали: «Это чужая собственность», которая выглядела привлекательно, но не вызывала детского восторга и желания затеять игру в догонялки. Вы видите зрительные стимулы – лужайку с травой, город – и делаете логические выводы о смыслах, которые они несут. Включается ментальная схема, которая управляет вашим поведением и чувствами. Сами по себе зрительные стимулы предполагают различное толкование, а поведение каждого из нас складывается в соответствии с тем, как мы трактуем увиденное.

Если даже такие простые понятия, как «лужайка», допускают расхождения в понимании, то в интерпретации сложных ситуаций социального взаимодействия они просто неизбежны. Проявления социальной динамики зачастую отсутствуют, поэтому порой вы просто догадываетесь о том, что вас собираются обмануть, по какому-то незначительному признаку, красному флажку, который провоцирует страх, однако в других случаях та же социальная динамика не вызывает настороженности. Наше восприятие – это дело случая, однако последствия могут быть довольно серьезными. Активация схемы одураченного имеет принципиальное значение, поскольку приводит к глубоким психологическим и поведенческим изменениям.

Имя Джорджа Паркера у многих ассоциируется с крупной аферой. В конце 1800-х годов полицейским пришлось выдворить с Бруклинского моста нескольких человек, пытавшихся установить там будки для взимания платы за проезд. Они утверждали, что являются добросовестными приобретателями, что они купили этот мост за несколько сотен честно заработанных долларов у некоего Паркера, который, конечно же, не имел никакого законного права на его продажу. Весь сюжет этой истории – ловкий делец, нагло обманывающий простаков, которые сами охотно попадаются к нему на удочку, – чистейший образец мошеннической схемы. Однако большинство случаев сугрофобии, с которыми приходится сталкиваться, не похожи на этот классический пример, хотя в нас низменно срабатывает сигнал тревоги, когда нас собираются одурачить. Внешний стимул в данном случае не играет решающей роли, он может быть истолкован по-разному. То, как мы его воспринимаем, зависит от прошлого опыта, склада ума и ситуационных триггеров, подсказывающих нам, на чем следует сосредоточить внимание.

Чтобы понять, как это происходит в обычной жизни, рассмотрим стандартную просьбу, с которой к нам обращаются на работе. В моем случае это письменное заявление, с которым студенты могут обратиться к преподавателю. Представьте, что на мою электронную почту приходит письмо от студентки, в котором она сообщает о смерти близкого родственника. Она предупреждает меня, что пропустит занятие и просит продлить для нее срок сдачи итоговой работы. Моя первая реакция – выразить соболезнование, как того требует этикет. Подумав о том, что я могу сделать для нее как преподаватель, я прихожу к выводу, что мне нужно выразить сочувствие по поводу утраты в ее семье, поменять для нее срок сдачи итоговой работы и порекомендовать ей обратиться в деканат, если ей потребуется дополнительная помощь и поддержка.

А теперь вернемся к началу истории. Я собираюсь встретиться с этой студенткой и советуюсь с коллегой по поводу сложившейся ситуации. В ответ он иронически усмехается и говорит: «Какое удачное совпадение! Если ты веришь всему этому, тебе можно и Бруклинский мост впарить». Я преподавательница, не скрывающая дружеского расположения к студентам, работаю в сфере, где традиционно доминировали мужчины, и отношения всегда складывались достаточно формальные. Возникшая ситуация заставляет меня насторожиться. Я не хочу оказаться слабачкой в глазах окружающих.

Схема одурачивания активирована, и я готова пересмотреть свои ментальные установки. Я спрашиваю себя, как я должна поступить в соответствии с профессиональной этикой, и понимаю, что, как ответственный преподаватель, я прежде всего должна убедиться в том, что студенты не нарушают принципов академического кодекса чести. К тому же существует рейтинговая система оценок, и, если кто-то пытается схитрить, это несправедливо по отношению к остальным. Все с тем же выражением дружеского расположения я прошу студентку представить документы, подтверждающие факт смерти в ее семье, и обещаю, что буду руководствоваться теми университетскими правилами, которые допускают отступление от норм в подобных ситуациях. В суматохе я забываю выразить соболезнования ее семье.

На этом мы расстаемся, я – в надежде, что меня не удалось обмануть, а она в сомнениях о том, стоило ли ради переноса срока сдачи работы создавать эмоциональное отчуждение между нами.

Активированная схема одурачивания полностью меняет весь алгоритм взаимодействия: межличностное общение – выражение сочувствия – превратилось в формальное. Отдаю я себе в этом отчет или нет, но и студентка, и я почувствовали неуважение друг к другу и отчуждение.

Случаи непосредственного взаимодействия человека с человеком могут интерпретироваться по-разному, и, если изменение подхода к интерпретации никак не обозначено, мы можем даже не догадываться об альтернативном сценарии. Как бы я поступила, если бы меня не беспокоило то, что я могу попасть в глупое положение? Что для меня важнее – проявить доброту или смекалку? Страх оказаться одураченным разъединяет людей, нам кажется, что окружающие перестают нас замечать. В язвительном замечании моего коллеги присутствует явный намек; он недвусмысленно дает мне понять, что, по его мнению, меня хотят провести. Это замечание полностью меняет характер моих отношений со студенткой. (К тому же меняется и характер наших отношений с коллегой, поскольку он намекает на то, что он проницателен, а я наивна и доверчива.) Я начинаю подозревать, что студентка меня не уважает, раз она решила схитрить с помощью выдуманной истории, а она, в свою очередь, уверена в том, что я не уважаю ее, раз подозреваю во лжи.

Так действует схема одурачивания, превращаясь в оружие, способное подорвать доверие между людьми. Она запускает резкое изменение парадигмы взаимоотношений: подозрения вместо сотрудничества; «проверяй вместо доверяй». Билл Уизерс сетует на это в своей песне «Используй меня» (Use Me). Расстанься со своей девушкой: ваша любовь всего лишь обман. Несчастная студентка на самом деле притворяется и обманывает. Будьте внимательны и осторожны.