Трагедия общинного поля

Независимо от того, какое решение я приму, одолжить деньги или отказаться от инвестирования, оба этих решения будут продиктованы сложным личным расчетом. Однако немаловажно и то, что оба решения подразумевают социальное взаимодействие. В свою очередь, страх оказаться в дураках может иметь серьезные последствия не только для отдельной личности, но и для межличностных отношений, сообществ и общества в целом. Общественный порядок определяется тем, кто кому доверяет в разных социальных структурах.

Для человека, которого легко обмануть, социальное взаимодействие – настоящий темный лес. Это предположение получило теоретическое обоснование в 1833 году, когда британский экономист Уильям Форстер Ллойд опубликовал свой знаменитый трактат о бесконтрольном выпасе скота на общинном пастбище. В нем автор вводит такое понятие, как «трагедия общинного поля» (англ. tragedy of the commons), которое представляет собой одновременно словесную иллюстрацию и математическую задачу. Общинное пастбище может служить долго, если оно используется рационально, в случае же неконтролируемого использования оно становится бесполезным. Эта простая модель приводит к возникновению у людей, конкурирующих за право пользоваться общим ресурсом, искаженной иерархии стимулов. Общий ресурс – в данном случае общинное пастбище – наиболее эффективен, если каждый пользуется им умеренно. Любая семья желает увеличить поголовье скота и может незаметно выгнать на пастбище еще одну или двух овец, не причиняя ему вреда, однако если так станет поступать слишком много семей, пастбище истощится. Вот идеальный пример дилеммы лоха: воспользоваться случаем и схитрить или предоставить эту возможность другому и самому стать жертвой обмана.

Экономисты прогнозируют исход той или иной ситуации, опираясь на теорию, а мы делаем выводы, основываясь на данных экспериментальных игр. Трагедию общинного поля нередко изучают в контексте экономической игры под названием «Общественное благо» (Public Goods).

Суть этой игры, как и многих других экономических игр, состоит в том, чтобы ответить на вопрос: как лавировать между личной выгодой и общественным благом.

В экспериментальных играх все взаимодействия упрощены до базовых моделей, что позволяет понять истинные предпочтения и намерения игроков, исходя из их поведения. Игры подобного рода зачастую используются при изучении дилеммы лоха и имеют ряд общих черт. Участники исследования (чаще всего студенты, иногда представители местных сообществ) получают инструкции о том, как будет организовано взаимодействие на разных этапах игры, – то есть правила игры. Зачастую игроки не видят друг друга или, по крайней мере, не знают, кто играет с ними в одной группе; все общение происходит анонимно или с помощью компьютера. Игрокам известно, что они оперируют реальными деньгами и играют с другими участниками эксперимента, а не с организаторами, имитирующими спонтанные реакции игроков. Одной из ключевых особенностей подобного исследования является отсутствие каких-либо уловок со стороны экспериментатора.

По условиям игры, участники делятся на группы по четыре человека. Каждый игрок в группе получает 10 долларовых купюр в конверте (так называемый начальный капитал), после чего должен решить, какую сумму он готов инвестировать. Каждый игрок может сделать взнос в размере до 10 долларов в общую копилку – некий условный счет, средства с которого будут поделены между игроками в конце игры. После того как взносы сделаны, сумма общего фонда умножается на коэффициент 1,5 – таким образом, по условиям игры, банк в итоге всегда получается больше, чем сумма всех взносов. Например, если все игроки внесут по 10 долларов, итоговая сумма фонда вырастет с 40 до 60 долларов. Поскольку итоговая сумма распределяется между игроками поровну, каждый игрок получает 15 долларов. Если каждый вносит по 5 долларов, в итоге он получает 12,5 доллара (общая сумма взносов 20 долларов увеличивается до 30 долларов – то есть 7,5 доллара на каждого плюс резервные 5 долларов). Общественное благо в этой игре создает коэффициент, на который умножается сумма общего фонда, а это означает, что каждый игрок получает равные возможности, если активно участвует в создании общей прибыли.

Применительно к трагедии общинного поля это означает, что полное взаимодействие возможно только тогда, когда каждый вкладывает все, что имеет в распоряжении. Такой сценарий иллюстрирует ситуацию, в которой каждый может выгонять на общее пастбище столько овец, сколько захочет, пока пастбищу не будет угрожать чрезмерный выпас. Важно, чтобы общественное достояние было в наилучшем состоянии. Если каждый взаимодействует умеренно (например, делает взнос в 5 долларов), это можно сравнить с ситуацией, когда превышение выпаса небольшое, но заметно ухудшение качества травы. Если никто не соблюдает ограничений – не хочет делиться с другими по условиям игры, – им придется вернуться на свои частные землевладения; общественное пастбище полностью истощено, и общественного блага больше нет.

Что выберете вы? На что надеетесь и чего боитесь?

Предположим, что по типологии личности я «безбилетник» или любитель прокатиться за чужой счет: я хочу ездить на «хаммере» и пользоваться кондиционером круглый год, но при этом жить на чистой планете благодаря экономичности и бережливости других. Если я играю в «Общественное благо», я рассчитываю, что взносы будут делать все остальные, но не я. Каждый из трех других игроков внесет 10 долларов, а я свои попридержу. В общий фонд поступит 30 долларов, а общая прибыль составит 45 долларов. Каждый игрок заберет одну четвертую общего фонда, то есть 11,25 доллара.

Поскольку я не делала взнос, я получаю 11,25 доллара сверх моих 10. Я заканчиваю игру с выигрышем в 21,25 доллара! Я получаю на 10 долларов больше, чем остальные игроки, и это больше чем вдвое превышает мой начальный капитал. Тот, кто не взаимодействует в игре, в то время как все остальные играют по правилам, выходит победителем. В теории игр игроки с таким эгоистичным стилем поведения называются предателями, отступниками или уклонистами (от англ. defecting).

Независимо от того, как будут действовать остальные, я предпочту стратегию уклониста. Если остальные активно взаимодействуют, мне достаются плоды их стараний плюс 10 долларов начального капитала, которые я не стала вносить в общую копилку. Если другие игроки не взаимодействуют, я тоже не буду этого делать. В конце концов, если они попридержат свои 10 долларов, с какой стати я буду отдавать свои, чтобы они потом поделили их между собой.

К сожалению, так рассуждаю не только я. В результате равновесное решение – теоретический прогноз результатов игры, в которой все ведут себя осторожно, – выглядит довольно мрачно. Игра начинается, все получают по 10 долларов, но никто не спешит делать взносы. Игра закончена! Неудивительно, что экономика заслужила название «мрачной науки».

Когда в середине 1970-х годов экономисты и психологи начали устраивать эти игры с реальными игроками, сразу стало ясно одно: большинство людей готовы жертвовать в общий фонд, и жертвовать немало. В конце концов, все не так уж мрачно! Многие не боятся доверять и стараются внести свой вклад в создание общественного блага. Однако большинство игроков осторожничают, и если игра проходит в несколько раундов, то с каждым новым раундом взносы становятся все меньше. Исследователей заинтересовала причина отказа от взаимодействия – что движет людьми: жадность или страх?

Экономисты полагали, что главным мотиватором является жадность; в погоне за большим выигрышем люди рассчитывают на то, что другие игроки окажутся более наивными. Однако то, что они обнаружили через некоторое время, заставило их пересмотреть эту точку зрения. Оказалось, что участники эксперимента были весьма заинтересованы во взаимодействии, однако боялись выглядеть глупо. Ученые из Университета Орегона Робин Дос, Джин Мактавиш и Харриет Шекли придумали тест, с помощью которого можно отличить эгоизм от сугрофобии. Они задавали игрокам два вопроса: 1) что выберете вы? и 2) что, по вашему мнению, выберут другие? Игроки записывали свои ответы и сдавали.

Изучив полученные результаты, Дос, Мактавиш и Шекли пришли к выводу, что, когда игроки ожидают, что другие будут делать взносы, логика сугрофобии и эгоизма проявляется по-разному. Если вы жадный игрок и ждете, что вкладываться в общий фонд будут другие, то для вас это шанс добить соперников. Если игроками движет жадность, то было бы очевидно, что те, кто ожидал активного участия от других, уменьшили бы свои взносы. Однако из ответов следовало совсем другое. Игроки, ожидавшие участия со стороны других, увеличивали свои взносы. Когда игроки меньше боялись оказаться облапошенными, они взаимодействовали более охотно.

Исследователи сделали еще одно неожиданное наблюдение: игроки выходили из себя, когда видели, что их дурачат. Они вели себя не как равнодушные исполнители, которые делают ставки и безучастно принимают критику в свой адрес; они не скрывали своего отношения к прижимистым игрокам, называя их жуликами и мошенниками. Дос, Мактавиш и Шекли в своем отчете не без удивления отмечали:

Поражает то, с какой серьезностью игроки относились к поставленной задаче. Нередко можно было услышать комментарии такого рода: «Только попробуй сжульничать, и это останется на твоей совести до конца твоих дней». Бывали случаи, когда игроки намеревались выйти из игры, заявляя, что больше не хотят иметь дело с этими «сволочами» и обманщиками, злились и были готовы расплакаться. Так, например, когда одна участница, рассчитывавшая, что все будут действовать сообща, проиграла 8 долларов, а ее друзья ровно столько же выиграли, она страшно расстроилась и заявила, что больше не хочет иметь дело ни с ними, ни с организаторами.

Другой участник не сдержался и накричал на тех, кто его подвел: «Знать вас больше не хочу!» Организаторы эксперимента, надеявшиеся на то, что им удастся провести серию игр в очном режиме, увидев такой накал страстей, отказались от этой идеи, посчитав, что так доводить людей ради экономического эксперимента неэтично.

В играх типа «Общественного блага», как и в популярных настольных играх «Монополия» или «Колонизаторы» (The Settlers of Catan), предлагается модель общества в миниатюре. В них люди взаимодействуют, порой действуют сообща и переживают последствия совместных или индивидуальных решений. Правда, исследователей нередко удивляет, насколько глубоко играющие могут войти в образ. (Те, кому доводилось видеть, как их братья и сестры в сердцах переворачивают игровую доску, меня поймут.) Простота и лаконичность игры «Общественное благо» заключается в том, что она наглядно демонстрирует, как игровое взаимодействие приобретает форму социального устройства. Те, для кого игра закончилась не очень удачно, сожалели не столько о потерянных деньгах, сколько о социальном отчуждении.

Концепция простофили складывается на уровне инстинкта – нас больше занимает не столько выигрыш и исход игры, сколько социальный статус и уважение других. Так называемые кооператоры в игре, оказавшись одураченными, чувствовали себя социальными изгоями. Даже мошенническая афера, бледное подобие социальной жизни, заставляет людей страдать от остракизма и понижения социального статуса. Ален де Боттон, которому принадлежит хорошо известный термин «озабоченность статусом», в книге с одноименным названием (Status Anxiety) говорит, что статус – это своего рода любовь: «Чувствовать, что тебя любят, значит чувствовать себя объектом внимания и заботы: наше присутствие замечают, наше имя запоминают, к нашему мнению прислушиваются, к нашим неудачам относятся снисходительно, наши требования исполняют». Большинству людей, пишет он, небезразлично, как относится к ним общество, и это помогает понять, почему «мы так озабочены тем, какое место мы занимаем в мире, как с точки зрения материального, так и эмоционального». Даже на уровне автоматических когнитивных процессов более высокий статус воспринимается как привлекающий больше «визуального внимания» – на человеке с более высоким статусом скорее остановят взгляд и будут следить за его взглядом. Такие люди интереснее для окружающих, их легче запомнить.

Большинство из нас имеет представление о том, какое место мы занимаем в мире, как в самом общем смысле, так и в сугубо профессиональном, потому что нам не все равно. Мой собственный статус резко меняется, стоит мне покинуть аудиторию юридического факультета (где он всегда высок!) и зайти в столовую школы, где учится мой сын (ниже просто быть не может). Совсем забыть о статусе – заманчиво, уж очень это расплывчатое и поверхностное понятие. Мы пренебрежительно говорим о людях, которые не скрывают своей заинтересованности в статусе, «гонятся за статусом», и называем их «озабоченными статусом». Одна моя знакомая недавно, заметив фикус в моей гостиной, не замедлила отметить, что это «статусное растение года». Не думаю, что это был комплимент. Заботиться о статусе – признак неглубокого тщеславного человека, по крайней мере, так мы считаем.

Людям далеко не безразличен их статус. Причем через призму негативного восприятия осознать его значимость куда легче. Каким образом модное растение в моем доме или престижный автомобиль могут поднять статус? Даже сам вопрос звучит банально. Однако я точно знаю, что, если на работе меня переведут в офис поменьше или не пригласят на важное совещание, мне это не покажется забавным. Понижение социального статуса унизительно, чувствуешь себя так, словно тебя бросили, причем не один человек, а сразу много. Ключевой момент в ситуации одураченного заключается в том, что всегда происходит понижение социального статуса.

Несомненно, если чувство сожаления способно вызвать отвращение, то унижение вселяет ужас, вот почему этот мотив так широко используется в жанре хоррора. Я помню, что впервые увидела фильм «Кэрри» в старших классах школы – довольно странный выбор фильма, который решили показать детям. Я уже оканчивала школу и имела кое-какое представление о социальной жизни подростков, не говоря уже о местной специфике их взросления в сельской местности штата Мэн. Стивен Кинг на страницах одноименного романа точно передал весь ужас унижения и травли, царящих в школе, которая служит для них питательной средой. Во многих историях на эту тему (в литературе, кино и телесериалах) жертвы служат объектами насмешек и издевательств, и только Стивену Кингу, а впоследствии актрисе Сисси Спейсек удалось показать всю глубину ужаса унижения. Если вы помните, главная героиня по имени Кэрри – социальный изгой – переживает сложный период взросления (абьюз, открывшаяся способность к телекинезу); по сюжету романа она неожиданно получает приглашение на выпускной бал от пользующегося популярностью бойфренда ее одноклассницы. Она с подозрением относится к этому приглашению, но принимает его; все идет прекрасно, но в конце концов оказывается, что ее подозрения были не напрасны. Кэрри и ее спутника выбирают королем и королевой бала, в результате она сталкивается с настоящим предательством. Их вызывают на сцену, где якобы должна состояться церемония коронации, но хитростью ее заставляют встать так, что над ней оказывается приготовленное одноклассниками ведро свиной крови. Ведро опрокидывается и заливает кровью ее платье – так ей издевательски напомнили о позорном случае с неожиданно начавшейся менструацией и дали понять, что признание окружающих, которым она так наслаждалась весь вечер, на самом деле жестокий обман. Поддавшись на уловку одноклассников, она дала запятнать себя в прямом смысле этого слова, и теперь ей просто неприлично оставаться в их обществе.

Иногда со стороны может показаться, что боль, которую причиняет социальное отторжение, – это что-то надуманное, метафоричное, но никак не реальное, однако это далеко не так. Унижение – это почти насилие, и именно так его переживает униженный.

Об этом свидетельствуют данные диагностики состояния нервной системы. В 2013 году два социальных психолога из Нидерландов проводили эксперименты с целью измерения нейрофизиологической активности методом энцефалографии (для диагностики использовался шлем с электродными датчиками). Пациентам рассказывали истории разного эмоционального содержания. Исследователи обнаружили, что по сравнению с вызванными этими историями чувствами счастья, печали и даже гнева самым сильным эмоциональным переживанием было унижение, чудовищная смесь самобичевания и ярости.

«Унижение – это личное переживание, – читаем мы у других исследователей (тоже голландцев), – нередко возникающее, по крайней мере частично, из чувства неполноценности». Публичное унижение, которое испытывает жертва обмана, заставляет ее не только пересмотреть свой статус. Оно напоминает ей о том, кто хозяин положения, и подтверждает существующую иерархию. Например, в средней школе капитан футбольной команды никогда не станет объектом буллинга. Если мишенью выбрали вас, это говорит о вашей уязвимости; будь вы лидером, никто бы не пытался впарить вам Бруклинский мост.

Чувство, что тебя облапошили, может быть настолько сильным, что дает о себе знать даже тогда, когда видимых последствий нет. Когда я училась в старших классах, среди учеников был популярен прикол, безобидный на первый взгляд, но с оскорбительным и даже жестоким подтекстом. Суть заключалась в том, что на шумной вечеринке парень подходил к девушке и, наклонившись к ней, говорил: «Пойдем танцевать?» Не важно, что отвечала она, но он неожиданно громко произносил ей в ответ: «Да нет, я сказал, что тебе надо поменьше ЖРАТЬ». Идеальный пример ловушки для дурака! Два человека осуществляют социальный обмен, который подразумевает приглашение на танец, но оборачивается оскорблением, обманом и социальным неприятием. Секрет в том, что эта ловушка работала, даже если девушка не принимала приглашения, какая разница – что бы она ни ответила, удара по самолюбию ей не избежать.

Отсутствие какой-либо материальной выгоды в данном случае помогает понять суть дела: любая попытка одурачить – это демонстрация силы, по крайней мере в пределах отдельной ситуации взаимодействия. Даже если никто не просит у вас денег и не пытается продать вам Бруклинский мост, это все равно сделка, азартная игра, в которой есть выигравшие и проигравшие. Это игра за влияние в обществе. Неприкрыто оскорбить может каждый, однако если оскорбление сопровождается подвохом, обидчик чувствует себя сильнее вдвое; его мишень становится не просто жертвой, но жертвой, которую можно одурачить. Девушка повелась на приглашение, то есть вступила во взаимодействие и даже – что еще лучше – показала, что ей приятно внимание. Впрочем, это не всегда работает. Некоторых любителей зло подшутить над другими осуждают за жестокость, или они склонны переоценивать свое влияние. Однако они всегда стремятся нанести двойной удар – унизить оскорблением и одурачить, тем самым повысив свой статус.

Боль разочарования от осознания, что тебя не признают, хорошо знакома подросткам, которые пока могут похвастаться лишь социальным капиталом. (Это также справедливо в отношении представителей мира науки, у которых, как у подростков, доступ к материальным благам, многочисленным сайтам, на которых можно самоутвердиться, и к университетской столовой весьма ограничен.) Это шутливое сравнение позволяет увидеть суть концепции одураченного: в обоих случаях взаимодействие сводится к изменению статуса. Все происходит как в недобросовестной рекламе, когда приманка оказывается фальшивкой (англ. bait and switch), причем приманка в данном случае – человеческие отношения, раз – и ты попался! Два – и статус отменяется – ты выбываешь из игры! Проблема одураченных сводится к потере уважения. В играх для дураков статус определяет правила и служит призом. Как вы думаете, я захочу танцевать с вами?