Глава 7

Одураченные мамаши

Мне было двадцать восемь лет, и я училась в магистратуре, когда родила первого ребенка. Моя беременность была заметна всем даже на раннем сроке, потому что ребенок занимал поперечное положение. В середине беременности мой выпиравший живот стал объектом внимания случайных прохожих, которые не могли удержаться от комментариев по поводу того, не жду ли я близнецов, или что я вот-вот должна родить. Иногда мне уступали место в автобусе или предлагали бутылку воды. Такое открытое проявление внимания, одновременно участливое и назойливое, было мне знакомо еще со школы: ты учишься в средних классах, а общество уже начинает проявлять любопытство к физиологическим изменениям в женском организме.

Роды – экстренные, с хирургическим вмешательством – оставили ощущение ужаса и шока, которое хотелось поскорее забыть. После нескольких недель тяжелого восстановления, которые прошли как в тумане, я, с новорожденным карапузом в слинге от Babybjörn, наконец вышла из дома. Я брала его с собой, когда ходила в магазин за продуктами, шла выпить кофе или когда заходила за почтой и документами в университет.

Совершенно измученная новыми заботами о новорожденном, я обнаружила, что за время моего вынужденного заточения многое изменилось, или, может быть, изменилась я сама. В новом для себя положении матери я почувствовала, что мои социальные дивиденды резко упали, и это было заметно как в мелочах (место в транспорте, пристальные взгляды), так и в более значимых вещах (неоплачиваемый отпуск по уходу за ребенком, очередь на место в детский сад).

Писатель и политический комментатор Энн Криттенден вспоминает, как в начале 1980-х годов, когда ее ребенок был еще совсем маленьким, фраза «материнство – самая важная профессия в мире» звучала как откровение. Быстрый поиск в Google дает представление о популярности этой темы, если судить по рекламе открыток Hallmark и изделий ручной работы на сайте Etsy. Чуть позже ее ожидало другое откровение.

«Я никогда не забуду момент, когда я поняла, что почти никто не разделяет моего мнения, – пишет она. – Это было на фуршете в Вашингтоне. Кто-то из присутствующих спросил меня, чем я занимаюсь, и, когда я ответила, что я недавно стала мамой, мой собеседник быстро ретировался. Наверное, незнакомец продолжил бы разговор, если бы я сказала, что я иностранный корреспондент журнала Newsweek, финансовый обозреватель газеты New York Times или номинант на Пулитцеровскую премию, что тоже соответствовало действительности. Но представившись просто мамой, я словно потеряла статус, как змея сбрасывает кожу».

Тема этой главы может показаться несколько необычной, а ее стиль и содержание во многом носят личный характер. Однако проблемы, которые я решилась затронуть, являются естественной кульминацией широкого круга вопросов, поставленных в этой книге. Фальшивые обещания о поддержке материнства и множество историй о том, как женщины, ожидающие ребенка, становятся жертвами обмана, служат подтверждением того, что незыблемость традиционных общественных устоев обеспечивается за счет подчинения женщин. В первых шести главах книги освещалось множество вопросов: что чувствуют люди, когда их обманывают, и как они смиряются с этим, как они избегают риска оказаться в дураках или реагируют на эту угрозу и как одурачивание подпитывает расизм и сексизм. Довольно неожиданно, но материнство представляет собой типичный пример одурачивания, в котором отражаются, а порой словно сквозь увеличительное стекло даже усиливаются мотивы власти, статуса, лицемерия и нравственности.

Социальный конструкт материнства напоминает ту самую недобросовестную рекламу, в которой приманка оказывается фальшивкой. О радостях материнства много пишут в прессе, однако принято считать, что женщины, занятые только заботой о детях, имеют более низкий социальный статус по сравнению с другими женщинами и еще более низкий статус, чем мужчины, которым приходится за кем-то ухаживать. Казалось бы, когда женщина становится матерью, она переходит на новый, более высокий уровень самореализации и может занять достойное место в обществе. Однако в действительности материнство приносит бремя новых обязанностей и совсем не много полномочий. Супермамы получают поздравительные открытки на День матери, при этом материальная помощь для них очень невелика.

Женщины ждут, что материнство принесет им любовь, так оно и есть, но они также связывают свои ожидания с получением определенного статуса. Мать в американской культуре – это объект поклонения, она качает колыбель и правит миром, мамы знают лучше всех, они – герои. Так гласит народная мудрость, и это свидетельствует о высоком статусе материнства, которое ассоциируется с патриотизмом, властью, компетентностью и доблестью. Но мамам достается и много пустого трепа языком (буквально так и говорят: «Как ты можешь трепать имя матери?»). Культурный нарратив предполагает, хотя бы на первый взгляд, что материнство – это признанная и заслуженная социальная ценность, по крайней мере для белой замужней женщины. Глубина и многогранность внутренней награды огромна, чего нельзя сказать о наградах внешних в форме социальной и политической поддержки материнства. В этой главе присутствует мнение заинтересованной стороны, и оно основано на личном опыте. Впрочем, если говорить о государственной поддержке материнства, то мой личный опыт можно назвать удачным. Замужние белые женщины, такие как я, получают максимум возможного внимания и социальных гарантий.

Социальная значимость женщины всегда определялась ее способностью к деторождению. «У карьеристок часики тикают», – написал в свое время Ричард Коэн, которому также принадлежит термин «биологические часы» – напоминание о том, что в женском организме происходит обратный отсчет времени. В системе социального поощрения есть свой пряник и свой кнут. Своеобразным «кнутом» являются меры негласного принуждения: хочешь продвинуться по социальной лестнице – рожай детей. Моя коллега, социолог и профессор права Дороти Робертс пишет: «Так или иначе, общество оказывает административное и идеологическое давление на женщин, внушая им мысль о необходимости стать матерью».

Материнство вовлекает женщину в целую паутину негласных договоренностей. Нам приходится взаимодействовать с государством, с отцом ребенка или половым партнером, с нашими детьми и с местным сообществом. Во всех этих видах взаимодействия женщина, рожая и воспитывая детей, создает общественное благо. У меня двое детей, и они составляют основу и организующий принцип моей взрослой жизни. Вместе с тем это та сфера, в которой я научилась распознавать способы одурачивания в отдельных социальных нормах. Если не руководствоваться здравым смыслом, а поддаться на уговоры, продиктованные бдительной сугрофобией, можно не разглядеть реальной опасности и не понять, что тебя собираются одурачить.

Если задуматься, то рассказ о материнстве следовало было начать с моего опыта родов или с того, что мне не положено жаловаться. Я не знаю, к какой категории сложности родов можно отнести появление на свет моего сына, но я точно могу сказать, что это была самая сильная физическая боль и самый большой медицинский риск, которые мне когда-либо приходилось испытывать. Мучительные схватки продолжались всю ночь, следующий день и еще одну ночь, у меня поднялась температура, наконец решено было провести экстренное кесарево сечение; я потеряла много крови, а мой муж с посеревшим лицом все это время молча стоял у операционного стола. Когда все закончилось, ребенка быстро унесли.

Очнувшись от тяжелого сна под действием морфия, я поняла, что жизнь продолжается. Меня встретили дежурные улыбки докторов и медсестер, которые называли меня «мамочкой» и при этом старались не смотреть мне в глаза; мне было велено «спать, пока ребенок спит». Как только мне разрешили, я сразу же забрала сына домой, хотя сама еще еле держалась на ногах от большой потери крови. (На следующем приеме у гинеколога врач поинтересовалась о наших с мужем планах на следующего ребенка. Я осторожно намекнула, что еле пережила кошмар родов и что пребывание в роддоме до сих пор преследует меня в страшных снах, поэтому вряд ли будет разумно продолжать мои визиты к ней. Мой ответ ее обескуражил, и она, заняв оборонительную позицию, сказала: «А чего вы ожидали? Роды – это всегда тяжело». Меня это тоже удивило. Я знаю, что роды не даются легко, но зачем же обманывать рационального потребителя.)

С детства я усвоила, что роль матери пользуется уважением в обществе. Если бы меня тогда спросили прямо, хочу ли я детей, я бы ответила утвердительно (и это действительно так) и добавила бы, что это решение соответствует ожиданиям общества. Не то чтобы я решила стать родителем в расчете на какие-то социальные привилегии – мне так не кажется, – но все же я стремилась соответствовать базовым социальным нормам. Со стороны это выглядело так, что материнство – необходимое условие для достижения взрослой женщиной социального статуса. Бездетным женщинам нередко дают понять, что это подозрительно, не говоря уже о намеках на их незавидную участь.

Так или иначе, мой физический переход в новое состояние – родительство – оставил во мне ощущение, что я наивная дурочка. К физическим страданиям людей с высоким социальным статусом относятся очень и очень серьезно. Им стараются помочь, к их капризам относятся терпимо, их проблемы решают. Рождение ребенка показало мне, что я сильно ошибалась, переоценив свою роль в этой сделке.