Секс

Для женщины в большей степени, чем для мужчины, сам факт сексуальной близости предполагает, что она может оказаться тем, кого обманывают, тем, кто этому потворствует, или и тем и другим. Выражение «поиметь кого-то» в случае его употребления в отношении гетеросексуального полового акта означает «воспользоваться кем-то, обмануть или подставить». Тот факт, что женщина становится объектом сексуальных притязаний, дает повод считать, что она из тех, кого легко провести. Вот дура, не смогла сказать «нет», уступила без боя. (В английском языке слово «лох», или «сосунок» (англ. sucker) – неопытный, доверчивый человек, которого легко провести, изначально не имело отношения к сексу; его этимология скорее связана с названием рыбы-прилипалы (англ. suckerfish), которая легко хватает приманку, однако для современного читателя это слово, очевидно, имеет сексуальный подтекст.) Впрочем, женщины, которые не выказывают «готовность подчиняться с улыбкой», тоже вызывают подозрения: женщину, которая вступает в сексуальные отношения из материальных соображений, называют охотницей за деньгами, ту, которая сначала соглашается, а потом отказывает, – динамщицей; сексуально активная женщина, которая делает вид, что ее не интересует сексуальная жизнь или что она предпочитает моногамные отношения, удостаивается еще более грубых эпитетов.

Даже в тех случаях, когда женщина не дает согласия на секс, существует множество расхожих убеждений, что она – не жертва обмана, а легкая добыча. Жертву сексуального насилия нередко обвиняют в том, что она сама «напросилась», потому что флиртовала, была вызывающе одета, выпила и разгуливала там, где это небезопасно. И хотя в последнее время отношение к некоторым нормам общественного поведения изменилось, многие по-прежнему расценивают факт принуждения к сексу как выбор самой жертвы. Возможно, формально в сексе она отказала, но она же согласилась встретиться с ним в баре, не отказалась выпить, а потом была не против пойти к нему домой. Эти доводы тоже по-своему поддерживают легитимизирующие мифы о патриархальности.

Во всех дискуссиях по поводу сексуального насилия присутствует мотив одураченного, в роли которого всегда выступает женщина. Однако за каждым скандалом вокруг сексуального насилия в университетском кампусе скрывается и другой подтекст, который прослеживается в истории комментариев по поводу того, что «движение #MeToo зашло слишком далеко»: растут опасения, что усиление институциональных мер защиты женщин, заявляющих о сексуальных домогательствах, сделает мужчин более уязвимыми перед лицом ложных обвинений. Когда в споре есть только ее слово против его («он сказал – она сказала»), нередко возникает страх, что женщина будто бы первая соблазняет мужчину, провоцирует его на дальнейшие сексуальные действия, а затем выступает с ложным заявлением о причинении ей вреда (часто упоминающийся в этом контексте призыв о помощи «помогите, насилуют!» означает скорее ложную тревогу) – все эти действия направлены на то, чтобы сделать мужчину мишенью преследования.

За последние десять лет в нашей культуре одновременно сформировалось два разных отношения к сексуальному насилию. С одной стороны, это массовые требования ужесточить ответственность за сексуальные домогательства и насилие, от призывов участников движения #MeToo до требований реформировать дисциплинарный устав в вузах и до инициативы по созданию черного списка медийных персон, уличенных в совершении сексуального насилия. Следует отметить, что некоторые из этих требований были удовлетворены. С другой стороны, часть резонансных обвинений в сексуальных домогательствах – дело против членов команды по лакроссу Дьюкского университета или дискредитировавшая себя статья в журнале Rolling Stone о групповом изнасиловании в кампусе Виргинского университета – были признаны ложными или недостаточно обоснованными, что вызвало негодование общественности. Эти два встречных нарратива подпитывают страхи о том, что женщины получили слишком большую власть и могут изводить мужчин своей ложью про секс.

В качестве примера остановимся на публикации в журнале The Atlantic, в которой в трех частях излагалась душераздирающая история о несправедливом отношении к студенту, которому было предъявлено обвинение в изнасиловании. Достаточных доказательств его вины не было, при этом его фактически лишили возможности защищаться. Общественность негодовала. Преподаватели университетов писали открытые письма с требованиями честного суда для обвиняемых студентов. Кейт Манн принадлежит термин «химпатия» (от англ. him – «к нему» и empathy – «эмпатия») для обозначения широкой общественной поддержки и сочувствия по отношению к мужчинам, которых обвиняют в сексуальном насилии. Многие противники реформ, направленных против сексуального насилия в университетах, высказывают опасения, что в результате ложных обвинений мужчины превратятся в жертв обмана: сначала их одурачат, потом исключат из университета, внесут в черные списки и откажут в трудоустройстве. Этот вид мошенничества – когда женщины лгут, чтобы дискредитировать доверчивых мужчин, – подрывает общественные устои и, может быть, именно поэтому вызывает такую агрессивную ответную реакцию.

Даже в многократном повторении «он сказал – она сказала» чувствуется насмешка, этот однообразный синтаксис напоминает парные комплекты одежды «для него – для нее» или ванные комнаты в стиле «Джек и Джилл». На первый взгляд кажется, что в споре «он сказал – она сказала» у каждого есть своя версия событий, причем объективных доказательств в пользу той или иной позиции нет, однако говорить о равноценности этих версий вряд ли уместно. Многие из нас понимают, что, когда он и она делают взаимоисключающие заявления, к его словам относятся более уважительно. Язык же, пусть даже косвенно, говорит о том, что у женщин есть веские основания лгать о сексуальных отношениях, добровольных или по принуждению.

Один из способов нейтрализовать обвинения в сексуальном насилии – обратить эти обвинения против обвинителя. Набиравшее популярность движение #MeToo заставило журналистку Элизабет Брюниг вспомнить инцидент, который произошел в ее родном городе в штате Техас. Старшеклассница из группы чирлидеров обвинила трех игроков футбольной команды в жестоком изнасиловании; однако к ее обвинению отнеслись довольно скептически и впоследствии использовали против нее. Девушка, которая действительно стала жертвой сексуального насилия, выступила со страшным разоблачительным заявлением: несколько старшеклассников, пользовавшихся большой популярностью в школе, совершили серьезное преступление и солгали об этом. Она подробно рассказала о том, что произошло, результаты медицинского освидетельствования подтвердили наличие травм, но тем не менее «тон разговоров и слухов, разошедшихся по школе, говорил о том, что многие поверили в альтернативную версию событий, согласно которой [девушка], возможно в состоянии опьянения, сначала согласилась вступить в сексуальные отношения, а потом пожалела об этом и решила обвинить молодых людей в изнасиловании, доставив тем самым много неприятностей не только себе, но и своим одноклассникам…».

Девушку начали травить, она стала изгоем, бросила школу и в конце концов получила аттестат в другом учебном заведении. Превращение из добычи в хищника может произойти молниеносно. Окружающие стали относиться к ней не как к жертве, а как к преступнице, не как к обманутой, а как к мошеннице и обманщице.

Эта статья напомнила мне один запутанный случай, произошедший в те годы, когда я была еще подростком.

Это была история о сексуальном преследовании, закончившемся арестом нашего преподавателя ОБЖ и странным исчезновением девушки, которую он пытался похитить. События разворачивались на наших глазах, однако при этом они перекликались с некоторыми эпизодами, происходившими ранее, просто тогда мы не понимали этого.

Нашему учителю ОБЖ в старшей школе было сорок восемь лет, у него были седые волосы, стрижка «ежик» и огромный живот. Посещение его уроков было обязательным для всех, кто переходил в девятый класс, к тому же он преподавал вождение – ситуация настолько типичная, что без труда может стать мемом.

Его своеобразная учебная программа, автором которой, как мне кажется, был он сам, включала также сексуальное образование. Некоторые из его наставлений выдавали косность убеждений и невежество. Он, например, постоянно говорил нам об опасности такой патологии, встречающейся у женщин, как «подсознательное желание стать жертвой несчастного случая»: по его мнению, женщины сами причиняют себе боль, чтобы привлечь к себе внимание. Однажды он посвятил целое занятие лекции о том, что слабительные средства неэффективны и нецелесообразны для лечения нарушений пищевого поведения. «Они даже не помогают сбросить вес», – втолковывал он нам, не задумываясь о том, что его слушатели бывают в продуктовых магазинах в основном с родителями и никому из них не приходило в голову самостоятельно покупать слабительные без рецепта, не говоря уже о злоупотреблении лекарствами. В то время он был женат в четвертый раз, и до нас уже тогда доходили слухи о его сомнительном прошлом. Его звали – и я сейчас не шучу – мистер Дик.

Он любил отпускать замечания по поводу нашего внешнего вида. «Выглядишь “шмекси” сегодня», – мог сказать он мне, если я приходила в школу в юбке. В этой невзначай брошенной фразе проскальзывал намек на то, что мы оба понимаем, что он имеет в виду. Ни о каком «понимании» не могло быть и речи, мне было тогда тринадцать лет.

Многие в школе относились к нему с искренней симпатией, потому что он закрывал глаза на курение в туалетах и мог не отмечать пропуски в журнале. Мистер Дик гордился своим авторитетом и хвастался тем, что девушки могут запросто обратиться к нему – мы к нему! – если у них есть подозрения по поводу беременности. При этом он доставал календарь, чтобы показать, как рассчитать безопасные дни. Когда последний раз были сексуальные отношения? А когда была последняя менструация? (Вопросы мало отличались от тех, которые задает гинеколог.) Он утверждал, что может успокоить и приободрить девушек, хотя, честно говоря, я не знаю, чем могла быть полезной его консультация, если цифры не обнадеживали. Рождение ребенка в подростковом возрасте было довольно распространено, поэтому при школе был детский сад, где учащиеся могли оставить малышей на время занятий. Между собой мы называли это место «детский сарай».

Однажды, когда я уже училась в выпускном классе, кто-то из нас обратил внимание на то, что одна наша подруга, девушка чуть помладше нас, которую я назову Джен, пропустила уроки и что мистера Дика в этот день тоже не было в школе. Сейчас уже трудно сказать, как и в какой форме эта новость облетела всю школу, однако это произошло. У нас тогда не было мобильных телефонов, но мы очень быстро узнали обо всем и без труда сообразили, насколько плохо все может закончиться. У Джен была лучшая подруга Энджи, забавная девчушка с воинственным характером, с которой мы как-то оказались в одной команде в экологическом конкурсе Envirothon. Она пришла ко мне домой после школы, и мы вместе стали решать, что делать. Энджи решила найти номер мистера Дика в телефонном справочнике, и мы позвонили ему домой. Его жена ответила, что ей неизвестно, где сейчас мистер Дик, что она не видела Джен и вообще ничего об этом не знает.

Джен нашлась к концу дня. Мы узнали о том, что полиция перехватила машину мистера Дика меньше чем в часе езды от школы. После разговора с полицейскими Джен и ее мать обратились в суд о возбуждении уголовного дела. Спустя год после попытки похищения я прочитала в новостях интервью с мистером Диком, который в тот момент ожидал приговора. Он рассказал журналисту, что после освобождения он собирается стать водителем-дальнобойщиком.

Через некоторое время, когда Джен вернулась в школу, она выглядела затравленной. Старшеклассники, проходя мимо нее в коридоре, отпускали в ее адрес непристойные шуточки. Вскоре она перевелась в другую школу, одну из тех, что обычно называют специализированными. Именно эта деталь напомнила мне о случае с Джен, когда я читала статью о техасском деле. Мне вспомнились слова, услышанные тогда от кого-то из взрослых, то ли учителей, то ли родителей, о том, что мистер Дик повел себя очень глупо, позволив девушке себя «продинамить».

В том возрасте это умозаключение показалось мне одновременно закономерным и шокирующим. Мы знали, что такие ситуации не проходят для девушек бесследно, даже если учесть, что это был тот редкий случай, когда мужчине пришлось отвечать за свой поступок. Преследователь Джен был наказан, и, казалось бы, она могла претендовать на достойное место в жизни. Однако за время с момента, когда она вышла из его машины, и до момента, когда она вновь вошла в двери школы, тон общественного мнения резко изменился: оказывается, не он, а она обманула его. Жертва обмана в глазах общественности сама оказалась обманщицей.

Риск оказаться в дураках ставит нас в жесткие рамки. Мужчинам приходится соблюдать суровые, но исчерпывающие требования: будь начеку, иначе все закончится плохо! Для женщин перспектива невольно оказаться причастной к обману, независимо от того, какую роль ей придется при этом исполнять, не столь однозначна, но чревата не менее серьезными последствиями. Отношение к женщине, ставшей жертвой обмана, крайне неоднозначно. С одной стороны, женщина, поддавшаяся на лесть или обман, – легкая добыча для рекламных уловок – не вызывает никаких других чувств, кроме жалости. С другой стороны, образ наивной дурочки тесно связан с идеалами, навязанными гендерными нормами, или c романтическими сюжетами, в которых все действие построено на обмане. Проще говоря, те, кому их социальная роль предписывает быть дружелюбными, терпеливыми и отзывчивыми, нередко оказываются загнанными в угол, поскольку такова расплата за отказ играть по правилам.

Нежелание подыгрывать делает женщину объектом для иного рода обвинений: если ты не хочешь соблюдать правила игры, возможно, ты сама затеваешь какую-то игру. Эта система ограничений не оставляет шанса на ошибку: она заставляет женщину, словно канатоходца, балансировать на натянутом канате.

Когда мой сын заболел непонятной болезнью и мы пытались добиться от врачей правильного диагноза, я помню тот холодок недоверия, с которым очередной многоопытный специалист встречал мои попытки убедить его в том, что это клиническое заболевание. Или мой сын обманывает меня, или я пытаюсь обмануть врачей – других вариантов не было: либо меня дурачат, либо дурачу я.

Размышляя о двойственном характере такого обвинения, я недавно перечитала статью психологов Паулины Клэнс и Сюзанны Аймс. Статья, которую они написали, обучаясь в магистратуре, называлась «Феномен самозванца у успешных женщин» (The Impostor Phenomenon in High Achieving Women). Этот текст может показаться довольно сложным для рядового читателя, однако, я думаю, нам всем знакомо ключевое понятие этого исследования – синдром самозванца (англ. impostor syndrome).

Синдром самозванца описывает ощущение ложной успешности, большей частью присущее женщинам. Авторы утверждали, что феномен самозванца – они предпочитали пользоваться именно этим термином, поскольку он не является диагностической категорией, – возникает в ответ на внутреннее чувство собственной несостоятельности: «Склонность женщин недооценивать свои шансы на успех (а также шансы других женщин), очевидно, объясняется тем, что представление о собственной некомпетентности, существующее в гендерных стереотипах, интегрировалось в их внутренний стереотип представлений о себе». Почти полвека спустя такая интерпретация прочно закрепилась за женщинами, что вызывает немало иронии в их адрес: женщин настолько легко ввести в заблуждение сексистскими стереотипами, что они иногда даже не догадываются о своих блестящих умственных способностях!

Возможно, что вместе с представлением о собственной некомпетентности женщины усвоили и представление о своей склонности к обману, и оба этих представления питают синдром самозванца. Один из стереотипов, лежащих в основе женоненавистничества, состоит в том, что женщины склонны преувеличивать и лгать, чтобы получать особые привилегии, притворяться добрыми и милыми, чтобы получать деньги, прикидываться честными, чтобы их любили. Развивая эту тему дальше, можно сказать, что общество вознаграждает женщин за то, что они притворяются недостаточно талантливыми и успешными, таким образом защищаясь от обвинений в чрезмерных амбициях и претенциозности.

Одна моя знакомая, успешный юрист, окончившая юридический факультет в 1970-х годах, поделилась со мной воспоминанием о том, как ее преподаватель, указывая на немногочисленную группу студенток в аудитории, заявил, что каждая из них должна каждый день стараться доказать всем, что она не зря занимает место, по праву принадлежащее мужчине. Феномен самозванца складывается из внутреннего страха (может быть, я всех обманываю?), смешанного с опасением, о котором говорилось выше (дамы, вполне вероятно, что все вы обманщицы). Заставить успешную женщину чувствовать себя самозванкой – это логичная развязка сексистской сугрофобии: если ты не чувствуешь себя дурой, может, ты должна чувствовать себя фальшивкой.