Так кто же кого обманывает?

Наказание – это своего рода способ воздать обманщику по заслугам. Если одна из функций наказания – восстановление иерархии отношений и если речь идет об особенно сильном ущербе для статуса, то описанный мной стереотип поведения вполне предсказуем: стимул наказать «безбилетника» очень силен. Однако некоторые примеры раздражающего поведения таких людей заставляют задуматься. Что, например, так сильно настраивает людей против тех домовладельцев, которые пытаются обмануть финансовые корпорации? В некоторых случаях сила ответного удара несоизмерима с нанесенным ущербом – банки справились, они всегда могут рассчитывать на помощь федеральных властей, – и более того, несоизмерима с разрушительным эффектом для существующего порядка вещей. Корпорации всегда умело используют свою власть и манипулируют интересами граждан, однако, если кто-то осмеливается последовать их примеру, это воспринимается как попытка дестабилизировать общественный порядок. Более того, требования сурового наказания для тех, чьи действия расцениваются как мошеннические, выходят за рамки бесстрастных условий ипотечного договора. Когда условия договора нарушаются теми, кого принято считать людьми низкого социального статуса, – женщинами, представителями расовых меньшинств, иммигрантами, – требования наказания могут быть особенно суровы.

В курсе по договорному праву я обычно иллюстрирую это явление наглядным примером из истории, я имею в виду дело «Бейли против штата Алабама» (Bailey v. State of Alabama). Чтобы разобраться в сути этого дела, полезно вспомнить о том, как логически взаимосвязаны в восприятии людей нарушение договора и неуважение, и о том, как насаждалось превосходство белых на американском Юге в период после Реконструкции. Нетрудно догадаться, как белое население южных штатов относилось к тому, что бывшие рабы получили возможность свободно перемещаться по стране в поисках работы. Свобода чернокожих граждан воспринималась в южных штатах как угроза, и закон усматривал в этом мошеннические действия, ущемляющие права белых.

Особенно ярко это отношение проявилось в деле Алонсо Бейли о нарушении условий договора от 1911 года. Бейли, чернокожий издольщик на хлопковой плантации, нанимаясь на работу, заключил договор на один год, но оставил ее до истечения установленного срока. Его работодатель подал на него в суд. Бейли судили не только за нарушение условий договора, что само по себе было довольно жестоко; суд расценил его поступок как уголовное правонарушение на основании действовавшего в Алабаме спорного закона о мошеннических действиях. Дело было передано в Верховный суд США, который неожиданно вынес решение в пользу Бейли – этот шаг был продиктован не столько тем, что суд не хотел признавать вину Бейли в нарушении условий договора, сколько тем, что он ставил под сомнение те доказательства, которыми оперировал суд штата Алабама, отчаянно пытаясь наказать вероломных работников.

У нас есть все основания полагать, что условия найма Бейли на работу были эксплуататорскими, ведь они были продиктованы дикими понятиями о расовой иерархии, которые насаждались на Юге угрозами и силой. По договору работники получали одежду, еду и иногда жилье, стоимость которых удерживалась из их заработка. Расчет производился в конце сезона, и размер оплаты зависел от рыночных цен на хлопок, а не от нормы часовой выработки. Нередко работникам платили по усмотрению хозяина. Они не могли предъявить ему претензии или обвинить в нечестности, даже если он обсчитывал их, поскольку такие обвинения расценивались как неуважение к социальному статусу. При этом огульные обвинения наемных работников в мошенничестве были делом обычным.

Договор Алонсо Бейли о найме не сулил ему ничего хорошего; это была одна из тех невыгодных сделок, которые обычно заключались с работниками, лишенными более выгодных условий на рынке труда. Многие были не прочь бросить такую работу, и, возможно, именно это послужило причиной того, что в 1896 году в Кодекс штата Алабама был включен параграф 4730, согласно которому любой, ранее получивший денежные или другие материальные средства от работодателя и оставивший после этого работу, не вернув их, подлежал уголовной ответственности за умышленное мошенничество.

С точки зрения юристов по договорному праву, это немыслимая формулировка, которая противоречит всем нормам. Договоры заключаются для того, чтобы дать частным лицам возможность совместно вести дела – даже если эти дела сопряжены с риском – с гарантией защиты от судебных преследований со стороны властей. Обвинения в мошенничестве можно предъявить тем, кто изначально замышляет обман. Мошенничество уголовно наказуемо. Джордж Паркер совершал преступление, когда перепродавал Бруклинский мост разным людям. Однако если я обещаю кому-то доставить яблоки в понедельник, а потом в понедельник оказывается, что они у меня закончились, или сломался грузовик, или даже если я просто передумаю, это будет расцениваться как нарушение договора, что не является уголовным правонарушением. Если я не выполнила своего обещания продать кому-то яблоки, меня можно привлечь к суду за причиненный ущерб, вот и все.

Я никого не обманула; следовательно, я не подлежу уголовному преследованию.

Положение, на котором было основано обвинение, предъявленное штатом Алабама, и которое спустя пятнадцать лет послужило поводом для Верховного суда отклонить иск против Бейли, заключалось в том, что любой издольщик, бросивший работу, – хотя в законе не было прямых отсылок к этой категории наемных рабочих, всем было понятно, кого он касается, – признается виновным в совершении предумышленных мошеннических действий. Таким образом, факт нарушения условий договора мог послужить основанием для обвинения работника в том, что он обманным путем воспользовался материальными средствами, например одеждой или денежным авансом, в своих интересах и попытался скрыться. В качестве меры наказания за нарушение трудового договора суд предусматривал принудительный тюремный труд. (Верховный суд усмотрел в этом положении нарушение 13-й поправки к Конституции США об отмене рабства и подневольного труда и отклонил его.)

Приведенный пример можно назвать порочной практикой преследования эксплуатируемых, словно это они эксплуататоры. Однако для общества, где превосходство белых общепризнано, было крайне важно ограничить возможности социальной мобильности и пресечь даже малейшие попытки таких, как Бейли, преодолеть расовые барьеры. Один из способов добиться этого – обрушить обвинения в мошенничестве на самых бедных и незащищенных представителей общества.

В 1911 году Верховный суд признал данный параграф закона штата Алабама недействительным, однако аналогичная картина наблюдается более века спустя. Даже в налоговой системе США присутствует патологическая бдительность, заставляющая буквально с оружием в руках преследовать за мелкие попытки обмана системы одних и находить оправдания в тех случаях, когда закон нарушают сильные мира сего.

Возьмем, например, те ситуации, когда физические лица обманывают власти в вопросах налогообложения. Во многих отношениях американская система налогообложения построена на добропорядочности налогоплательщиков и не предполагает постоянного контроля над исполнением законодательных требований – иными словами, ее неотъемлемой частью становится ослабленное правоприменение (англ. underenforcement). Главный механизм контроля – аудит Налогового управления США. Налоговые службы не могут проверить правильность каждой налоговой декларации, да и не делают этого. Вместо этого методом случайной выборки они берут одну декларацию и сравнивают ее с некой «стандартной» декларацией, руководствуясь общественными и этическими нормами и допуская возможность ошибки в проверяемой декларации. В 2018 году некоммерческое информационное агентство ProPublica опубликовало статью о том, по какому принципу выбираются декларации для налоговых проверок в США. Один из самых распространенных поводов для налогового аудита – заявка на получение налогового зачета за заработанный доход (англ. earned-income tax credit).

Те, кто претендуют на налоговый зачет за заработанный доход, получают налоговые льготы от государства; это масштабная социальная программа борьбы с бедностью. Эксперт по налогам и профессор права в Джорджтаунском университете Дороти Браун объясняет агрессивный характер проверок на соответствие требованиям для получения налогового зачета за заработанный доход опасениями, что кто-то попытается обмануть систему социальной защиты. Она пишет:

Процент ошибок по заявлениям на получение налоговых льгот продолжает оставаться высоким, поскольку процесс предоставления подтверждающих документов по-прежнему крайне сложен. Данную проблему можно решить лишь по инициативе конгресса путем упрощения процедуры получения налогового зачета за заработанный доход, а не путем увеличения количества проверяемых деклараций в Налоговом управлении США. Тот факт, что правительство заняло противоположную позицию, очень показателен. Если вы считаете, что ошибки, допущенные при заполнении налоговой декларации, неумышленные, вы упрощаете процедуру. Однако если вы подозреваете людей в умышленных попытках обмануть систему, вы увеличиваете частоту аудиторских проверок.

Мелкое мошенничество, такое, например, как подделка чеков, кража мелочи, предоставление ложных сведений о месте проживания, использование продуктовых талонов на покупку других товаров, правовая система рассматривает как нарушения и готова за них наказывать.

Обвинения в мошенничестве носят рекурсивный характер. Один участник сделки понимает, что сделка, казавшаяся ему честной, оказывается мошеннической, однако, уличив партнера в обмане, он вдруг слышит от него возмущенные обвинения: «Ты считаешь, что я тебя обманываю? Это ты обманываешь меня!» Американцы, десятилетиями (а может, и веками?) обманывающие нелегальных работников, которые в результате теряли в заработке, могут оправдываться тем, что те якобы крадут у них рабочие места. Если принять во внимание, что обе стороны действуют в условиях экономической несправедливости, то обе могут претендовать на правду.

Профессор права юридического факультета в Фордемском университете Адити Багчи написала провокационную статью, вдохновившись следующим примером: уличный торговец, предлагая покупателю шарф, утверждает, что это стопроцентный кашемир, хотя на самом деле это полиэстер. Багчи объясняет это тем, что в обществе, в котором живут и продавец, и покупатель, не соблюдаются «принципы справедливого экономического распределения». Она утверждает, что бедность продавца и достаток покупателя – прямое следствие несправедливого устройства общества, в котором они живут. Это дает автору основания утверждать, что продавец, может быть, и говорит неправду, однако он не ставит своей целью обмануть покупателя. Он невольно участвует в социальном протесте против эксплуататорских принципов экономики.

В теории я склонна согласиться с аргументом автора, однако я уверена, что на практике люди скорее заметят обман продавца шарфов, чем мошеннические схемы в экономической системе страны. Там, где возможны варианты, человек всегда выберет потратить энергию на защиту своего статус-кво. Агрессивная реакция в ответ на мелкое мошенничество – это одновременно человеческий рефлекс и социальная норма. Гнев и желание отомстить тому, кто нас обманул, – это та ответная реакция, которая легко вызывает понимание и сочувствие у других. Опыт анонимных экономических игр и экспериментов на их основе показывает, что люди положительно относятся к тому, что безбилетник должен быть наказан. Однако в реальной ситуации очень важно установить, кто вызывает агрессивную ответную реакцию. В 1896 году власти штата Алабама не собирались законодательно вводить более цивилизованные условия труда для чернокожих наемных рабочих на фермах, однако приняли закон, защищающий землевладельцев от «мошеннических действий» издольщиков. В конфликтах с высокими рисками, возникающих на почве дисбаланса сил, вопрос не в том, нанесет ли потерпевший ответный удар, а скорее в том, какая из сторон будет претендовать на статус жертвы.

Агрессия против мошенников приветствуется и превозносится в обществе, которое испытывает потребность в нарративе, способном упрочить общественный порядок. Если в мошеннической сделке замешаны люди с высоким социальным статусом, им удается отвести обвинения от себя, заявляя, что истинным виновником является сама жертва обмана, человек с низким социальным статусом. Как правило, объявить себя потерпевшим удается тем, кто занимает самое высокое общественное положение. Между тем, когда люди, чье политическое влияние не столь велико, требуют восстановить справедливость, они словно оказываются в мире, где все наоборот и где малейшему воображаемому прегрешению с их стороны придается больше значения, чем реальной системе угнетения и подавления.

Мы склонны скорее обвинять жертву, чем агрессора, если нам так удобно. Правдивая история об эксплуататорском режиме может серьезно подорвать привычный порядок вещей, и, чтобы избавиться от чувства нестабильности, мы направляем ответную реакцию на тех, кто, как нам кажется, больше подходит на роль злодея. Иногда происходит так, что кто-нибудь из тех, кто привык подчиняться, внезапно заявляет: «Моим доверием воспользовались, это нечестно, я потерпевший». Это заявление производит противоположный эффект, заставляющий обратиться к менее деструктивному нарративу и обрушить свой гнев на тех, кто и так проиграл, а победителей не судят.