Глава 4

Сельское хозяйство

Население Российской империи исторически расселилось в трех пространствах – пространстве деревень и сел, малых и средних городов, немногих больших городов. До начала XX века в сельских поселениях («деревне») проживало около 95 % населения России, жизнь которых в основном была организована согласно укладам аграрной цивилизации. Структуры этого уклада совсем недавно, по историческим меркам, господствовали в России. Массовая урбанизация началась с 1920 года.

Индустриализация России осуществлялась в рамках быстро развивающегося, но традиционного общества. Русская революция предотвратила экспансию в Россию западного капитализма, и в советский период культурные и социальные основания традиционного общества в СССР даже укрепились.

Основной тип экономики в деревне – сельское хозяйство (земледелие, животноводство и обеспечивающие их виды деятельности). Сельское хозяйство – это не только производство, а и образ жизни. Для начала XX века это был образ жизни 85 % населения. Таким образом, постсоветское общество буквально вчера «вышло из деревни» и не успело разорвать связывающую с ней пуповину. С учетом этого место деревни в поддержании и воспроизводстве общества СССР и современных обществ республик бывшего СССР определяется, в главном, так:

– В деревне располагается сельское хозяйство — ключевая часть народного хозяйства СССР и СНГ, системообразующий элемент цивилизации, один из важнейших механизмов воспроизводства этнических общностей, народов и народностей.

– Деревня – местообитание значительной части всего населения СССР (табл. 4–1). Сельское хозяйство – это не только производство, но и образ жизни. Здесь, как ни в какой иной сфере, неразрывно связаны производство и быт людей, что исторически стало важной особенностью советского хозяйства в целом (включая промышленное производство).

Табл. 4–1. Доля сельского населения в республиках СССР на 1 января 1991 г.

– Сеть деревень, покрывая всю территорию, является плацдармом, с которого осуществляется непрерывное окультуривание всего природного пространства страны и его взаимодействие с техносферой.

– Деревня продолжает быть важным хранителем мировоззренческих и культурных кодов народов и народностей, местом воспроизводства и обновления многих элементов культуры (например, «туземного» языка).

– Деревенский уклад и тип человеческих отношений были той средой, где вызревал тот культурно-исторический тип, который создавал и воспроизводил цивилизацию России на всех главных этапах ее развития (пахарь, воин, монах, землепроходец, казак, артельный работник и затем промышленный рабочий и т. д.). Роль такого «генератора» деревня исполняла и весь XX век. Последствия всех изменений жизнеустройства деревни должны оцениваться не столько посредством экономических индикаторов и критериев, а с учетом их воздействия на воспроизводство страны, народа и культуры.

Принятая в реформе 90-х годов концепция «возврата в цивилизацию» предполагала глубокую трансформацию деревни и повторение цивилизационного развития Запада через раскрестьянивание — превращение крестьянина в фермера (буржуа) и сельского наемного работника (пролетария), а земли в обычное средство производства, предмет купли-продажи. Реализация этой доктрины натолкнулась на препятствия (возможно, непреодолимые) и привела к глубокому кризису сельского жизнеустройства.

По XIX век практически все богатство России создавалось сельскохозяйственным трудом крестьянства. По своим почвенно-климатическим условиям большая часть территории России (СССР) – зона рискованного земледелия. В среднем по России выход растительной биомассы с 1 гектара был более чем в 2 раза ниже, чем в Западной Европе и почти в 5 раз ниже, чем в США. Сегодня лишь 5 % сельскохозяйственных угодий в РФ имеют биологическую продуктивность на уровне средней по США.

Сравним условия земледелия и главный показатель этого хозяйства – урожайность зерновых до технической революции XX века. В XIV веке в Англии и Франции поле вспахивали три-четыре раза, в XVII веке четыре-пять раз, в XVIII веке рекомендовалось производить до семи вспашек. Это улучшало структуру почвы и избавляло ее от сорняков. Главными условиями для такого возделывания почвы был мягкий климат и стальной плуг, введенный в оборот в XIV веке. Возможность пасти скот практически круглый год и высокая биологическая продуктивность лугов позволяла держать большое количество скота и обильно удобрять пашню (во многих частях Европы имелась даже официальная должность инспектора за качеством навоза).

Об условиях России академик Л.В. Милов пишет: «Главным следствием нашего климата является короткий рабочий сезон земледельческого производства. Так называемый беспашенный период, когда в поле нельзя вести никакие работы, длится в средней полосе России семь месяцев. В таких европейских странах, как Англия и Франция, «беспашенный» период охватывал всего два месяца (декабрь и январь).

Столетиями русский крестьянин для выполнения земледельческих работ (с учетом запрета на труд по воскресеньям) располагал примерно 130 сутками в год. Из них около 30 суток уходило на сенокос. В итоге однотягловый хозяин с семьей из четырех человек имел для всех видов работ на пашне (исключая обмолот снопов) лишь около 100 суток. В расчете на десятину (около 1 га) обычного крестьянского надела это составляло 22–23 рабочих дня (а если он выполнял полевую барщину, то почти вдвое меньше).

Налицо колоссальное различие с Западом. Возможность интенсификации земледелия и сам размер обрабатываемой пашни на Западе были неизмеримо больше, чем в России. Это и 4-6-кратная пахота, и многократное боронование, и длительные «перепарки», что позволяло обеспечить чистоту всходов от сорняков, достигать почти идеальной рыхлости почвы и т. д.

В Парижском регионе затраты труда на десятину поля под пшеницу составляли около 70 человеко-дней. В условиях российского Нечерноземья земледелец мог затратить на обработку земли в расчете на десятину всего 22–23 дня (а барщинный крестьянин – вдвое меньше). Значит, если он стремился получить урожай на уровне господского, то должен был выполнить за 22–23 дня объем работ, равный 40 человеко-дням, что было невозможно даже путем чрезвычайного напряжения сил всей семьи, включая стариков и детей…

Поскольку стойловое содержание скота на основной территории России было необычайно долгим (198–212 суток), то, по данным XVIII–XIX вв., запас сена должен был составлять на лошадь – 160 пудов, на корову – около 108 пудов, на овцу – около 54 пудов. Однако заготовить за 20–30 суток сенокоса 1244 пуда сена для однотяглового крестьянина пустая фантазия. Факты свидетельствуют, что крестьянская лошадь в сезон стойлового содержания получала около 75 пудов сена, корова, наравне с овцой, – 38 пудов. Таким образом, вместо 13 кг в сутки лошади давали 6 кг, корове вместо 8 или 9 кг – 3 кг и столько же овце. А чтобы скот не сдох, его кормили соломой. При такой кормежке удобрений получалось мало, да и скот часто болел и издыхал» [45].

Ф. Бродель приводит документальные сведения об урожайности на Западе. В имениях Тевтонского ордена в Пруссии урожайность пшеницы с 1550 по 1695 г. доходила до 8,7 ц/га, в хороших хозяйствах во Франции с 1319 по 1327 г. от 12 до 17 ц/га (средний урожай сам-8). В целом по Англии дается такая сводка урожайности зерновых: 1250–1499 гг. 4,7:1; 1500–1700 гг. 7:1; 1750–1820 гг. 10,6:1. Такие же урожаи были в Ирландии и Нидерландах, чуть ниже в Германии и Скандинавских странах. Итак, с XIII по XIX век они выросли от сам-5 до сам-10 [16, с. 135].

Л.В. Милов пишет об урожаях: «В конце XVII в. на основной территории России преобладали очень низкие урожаи. В Ярославском уезде рожь давала от сам-1 до сам-2,2. В Костромском уезде урожайность ржи колебалась от сам-1 до сам-2,5. Более надежные сведения об урожайности имеются по отдельным годам конца XVIII в.: это сводные погубернские показатели. В Московской губернии в 1788, 1789, 1793 гг. средняя по всем культурам урожайность составляла сам-2,4; в Костромской (1788, 1796) – сам-2,2; в Тверской (1788–1792) средняя по ржи сам-2,1; в Новгородской – сам-2,8».

На пороге XIX века урожай равен сам-2,4! Это в четыре раза ниже, чем в Западной Европе. Эта разница, из которой и складывалось «собственное» богатство Запада (то есть полученное не в колониях, а на своей земле), накапливалась год за годом в течение тысячи лет. Величина этого преимущества с трудом поддается измерению, но если ее мысленно взвесить, то можно поразиться подвигу крестьян, которые вели хозяйство в таких условиях.

Запад делал инвестиции в строительство дорог и мостов, заводов и университетов главным образом за счет колоний. У России колоний не было, источником инвестиций было то, что удавалось выжать из крестьян. Насколько прибыльным было их хозяйство? Л.В. Милов пишет: «На этот счет есть весьма выразительные и уникальные данные о себестоимости зерновой продукции производства, ведущегося в середине XVIII века в порядке исключения с помощью вольнонаемного (а не крепостного) труда. Средневзвешенная оценка всех работ на десятине (га) в двух полях и рассчитанная на массиве пашни более тысячи десятин (данные по Вологодской, Ярославской и Московской губерниям) на середину века составляла 7 руб. 60 коп. Между тем в Вологодской губернии в это время доход достигал в среднем 5 руб. с десятины при условии очень высокой урожайности. Следовательно, затраты труда в полтора раза превышали доходность земли. Взяв же обычную для этих мест скудную урожайность (рожь сам-2,5, овес сам-2), мы столкнемся с уровнем затрат труда, почти в 6 раз превышающим доход».

В этих условиях капитализм не мог развиться. Организация хозяйства могла быть только крепостной, общинной, а затем колхозно-совхозной. Л.В. Милов делает вывод: «Общий итог данного обзора можно сформулировать так: практически на всем протяжении своей истории земледельческая Россия была социумом с минимальным совокупным прибавочным продуктом. Поэтому если бы Россия придерживалась так называемого эволюционного пути развития, она никогда не состоялась бы как великая держава.

И в новейший период своей истории. в области аграрного производства Россия остается в крайне невыгодной ситуации именно из-за краткости рабочего периода на полях. По той же причине российский крестьянин лишен свободы маневра, компенсировать которую может только мощная концентрация техники и рабочей силы, что, однако, с необходимостью ведет к удорожанию продукции. В значительной мере такое положение сохраняется и поныне. Это объективная закономерность, которую человечество пока не в состоянии преодолеть».

Почвенно-климатические условия и в настоящее время оказывают огромное влияние и на трудоемкость производства продукции сельского хозяйства, и на ее себестоимость. Чтобы верно оценить условия сельского хозяйства страны, надо учесть т. н. «коэффициент биологической продуктивности» почв.

Если для России этот коэффициент принять равным 100, то, соответственно, в Западной Европе он равен около 150, в США – 187, в Индии – 363, а в Индонезии – 523. То есть при одних и тех же затратах труда и других ресурсов с одного гектара пашни в США получают в среднем в 1,87 раз больше растительной массы, чем в России. С помощью этого коэффициента пересчитана обеспеченность жителей разных стран условной пахотной землей с одинаковой биологической продуктивностью (табл. 4–2).

Табл. 4–2. Обеспеченность пахотными землями на одного жителя с учетом биологической продуктивности (оценка на 1995 г.) [46]

В целом после реформы 1861 г. в землепользовании стали господствовать трудовые крестьянские хозяйства, а не фермеры. Если принять площади, полученные частными землевладельцами в 1861 г., за 100 %, то к 1877 г. у них осталось 87 %, к 1887 г. – 76 %, к 1897 г. – 65 %, к 1905 г. – 52 % и к 1916 г. – 41 %. Из этого остатка 2/3 использовалось крестьянами на условиях аренды. То есть, за время «развития капитализма в России» в пользование к крестьянам перетекло 86 % частных земель. А.В. Чаянов дает к этому такой комментарий: «Наоборот, экономическая история, например, Англии дает нам примеры, когда крупное капиталистическое хозяйство… оказывается способным реализовать исключительные ренты и платить за землю выше трудового хозяйства, разлагая и уничтожая последнее» [47, с. 409].

В целом, среднегодовая урожайность крестьянских полей после реформы 1861 г. стабильно возрастала. В 60-х годах XIX века она составляла 4,4 ц/га, а в 70-х – 4,7 (рост на 7 %); в 80-х – 5,1 (рост на 8 %), в 90-х – 5,9 (рост на 15 %), в 1901–1910 – 6,3 (рост на 7 %), в 1922–1927 – 7,4 ц/га (рост еще на 17 %).

В 1878, 1887 и 1905 гг. в России по всем областям было проведено три переписи землевладений. По их данным в 1877 г. в частном владении находилось 23,8 % земли (80 % владельцев были дворяне), надельная общинная земля составляла 33,6 %, казенная, удельная, церковная и др. земля – 42,6 %. Земля в частной собственности зажиточных крестьян составляла всего 3,8 % надельной общинной земли. К 1905 г. положение существенно не изменилось: в частном владении находилось 26,1 %, надельная общинная земля составляла 33,8 %, казенная – 40,1 %. Разница лишь в том, что среди частных владельцев дворяне имели теперь только 52,3 %– они распродали с 1877 г. 30 % своей земли [48].

Крестьяне к началу XX века составляли 85 % населения России. К ним примыкала значительная прослойка тех, кто вел «полукрестьянский» образ жизни. В России, в отличие от Запада, не происходило длительного «раскрестьянивания», сгона крестьян с земли и превращения их в городской пролетариат. Напротив, к началу XX века крестьянская община почти «переварила» помещика и стала «переваривать» немногочисленных фермеров капиталистического типа.

А.В. Чаянов, сравнивая капиталистическую ренту и прибавочный продукт крестьянина на той же земле, пишет: «В России в период начиная с освобождения крестьян (1861 г.) и до революции 1917 г. в аграрном секторе существовало рядом с крупным капиталистическим крестьянское семейное хозяйство, что и привело к разрушению первого, ибо малоземельные крестьяне платили за землю больше, чем давала рента капиталистического сельского хозяйства, что неизбежно вело к распродаже крупной земельной собственности крестьянам… Арендные цены, уплачиваемые крестьянами за снимаемую у владельцев пашню, значительно выше той чистой прибыли, которую с этих земель можно получить при капиталистической их эксплуатации» [47, с. 143].

Вот данные для 1904 г. по Воронежской губернии, приведенные А.В. Чаяновым. В среднем арендная плата за десятину озимого клина составляла 16,8 руб., а чистая доходность одной десятины озимого при экономичном посеве была 5,3 руб. В некоторых уездах разница была еще больше. Так, в Коротоякском уезде средняя арендная плата была 19,4 руб., а чистая доходность десятины 2,7 руб. Разница колоссальна – 16,6 руб. с десятины, в семь (!) раз больше чистого дохода. Таким образом, крестьянское хозяйство в условиях России было более эффективным, нежели фермерское капиталистическое. Это и выявила реформа Столыпина, которая была важным экспериментом. В результате нее были созданы условия для капиталистического землевладения, которое позволяло организовать фермы, нанять рабочих и получать прибыль.

В 1913 г. 89 % национального дохода, произведенного в сельском хозяйстве европейской части России, приходилось на крестьянские хозяйства – в 10 раз больше, чем на капиталистические [49, с. 337]. Для России в целом накануне Первой мировой войны доля крестьян по стоимости продукта в земледелии и животноводстве составила 92,6 %. И помещики, и скупившие землю кулаки не устраивали ферм, а сдавали землю в аренду крестьянским дворам.

Россия в начале XX века могла обеспечить средствами для интенсивного хозяйства лишь небольшое число капиталистических хозяйств помещиков (на производство 20 % товарного хлеба). В 1910 г. в России в работе было 8 млн. деревянных сох, более 3 млн. деревянных плугов и 5,5 млн. железных плугов. Реформа не создала таких условий, чтобы процесс пошел по нарастающей, втягивая в себя крестьянство, пусть и после начального периода сопротивления.

В 80-е годы XIX века экономисты-народники развили концепцию некапиталистического («неподражательного») пути развития хозяйства России. Важнейшим понятием в концепции «неподражательного» пути развития было народное производство, представленное прежде всего крестьянским трудовым хозяйством, включенным в общину. Эта концепция исходила из природных и культурных условий России. Достаточно сказать, что в России из-за обширности территории и низкой плотности населения транспортные издержки в цене продукта составляли 50 %, а, например, транспортные издержки во внешней торговле были в 6 раз выше, чем в США. Это сильно влияло на цену, рентабельность, зарплату, стоимость кредита и пр. По сути, один лишь географический фактор заставлял в России принять хозяйственный строй, очень отличный от западного.

Община показала способность сочетаться с кооперацией и так развиваться в сторону крупных хозяйств. В 1913 г. в России было более 30 тыс. кооперативов с общим числом членов более 10 млн. человек.

Одновременно с кооперативами возникли ссудосберегательные товарищества. Они имели неограниченную ответственность, отвечали за долги личным имуществом, и потому им доверяли и вкладчики, и кредиторы. Здесь крестьяне могли получить в год до 50 рублей (это цена двух лошадей или четырех коров) под 5–7 % годовых, в то время как сельские ростовщики брали от 50 до 200 %. С 1895 г. они перешли на «беспаевое начало», получая деньги для создания капитала из Госбанка (это даже называлось «русской системой»). К 1914 г. из 12 млн. членов кооперативов 9 млн. состояли в кредитных товариществах. В годы столыпинской реформы кредитные товарищества стали крупными покупателями земли, с ними так или иначе была связана примерно треть населения России. Кооперация в России вовлекла в себя десятки миллионов человек, и главную роль в ней, в отличие от Запада, играло государство.

Сегодня мы имеем исследованный многими школами опыт многих крестьянских стран «третьего мира». Он показывает, что образ жизни крестьянина (общинного или кооперированного), предоставляет человеку такие блага, которых не компенсирует более высокий денежный доход наемного сельскохозяйственного работника. Еще более важен тот факт, что модернизация через превращение крестьян в фермеров неизбежно выбрасывает из общества большое число крестьян. Такая модернизация, даже если она считается успешной с точки зрения монетаризма, разрушительна для общества и тем более для народа.

Изучение стран «третьего мира», втянутых в капиталистическую систему в качестве ее периферии, привело к важным выводам для России. Капитализм не может существовать без более или менее крупной «архаической» части, соками которой он питается. С XVI века эту «архаическую» часть Запад смог вынести за пределы метрополии – в колонии, а потом в «третий мир». Создавая там анклавы современного производства, капитализм метрополии обязательно производил «демодернизацию» остальной части производственной системы – даже уничтожая структуры местного капитализма.

Но Россия, не будучи колониальной империей, могла вести развитие капитализма только посредством архаизации части собственного крестьянства. Крестьянство было как бы «внутренней колонией» – периферийной сферой собственных капиталистических укладов. Его необходимо было удержать в натуральном хозяйстве, чтобы оно, «самообеспечиваясь» при очень низком уровне потребления, добывало зерно и деньги, на которые можно было бы финансировать, например, строительство необходимых для капитализма железных дорог.

Внедрение капитализма и рынка заставило увеличить посевы хлеба на экспорт, так что количество скота с начала XX века стало быстро сокращаться, что, в свою очередь, привело к снижению плодородия почв. Это принесло в российскую деревню регулярный голод. Монетаризация налогов заставила крестьян продавать продукцию. Это явление «вынужденной товарности» натурального хозяйства довольно хорошо изучено в крестьянских странах «третьего мира». В России вторжение западного финансового капитала после 1900 г. привело к сужению свободного рынка для крестьянства.

В условиях периферийного капитализма деревня страдала от аграрного перенаселения. На Западе промышленность вбирала из села рабочую силу, и численность сельского населения сокращалась. Село не беднело, а богатело. В 1897 г. в России на селе жили 87 % населения, в Германии 35,7 %, а в 1907 г. 28,7 %. Кроме того, избыточное сельское население Запада перемещалось в колонии (например, французским колонистам была бесплатно передана половина исключительно плодородной и издавна культивируемой земли Алжира, Туниса и Марокко). Значительная часть сельского населения Запада переместилась в США, Канаду, Латинскую Америку.

В России же быстро росло именно сельское население: 71,7 млн. в 1885 г. и 103,2 млн. в 1914 г. Свыше половины прироста сельского населения не поглощалось промышленностью и оставалось в деревне. В начале XX века в промышленность стала почти полностью обеспечиваться рабочей силой за счет естественного прироста городского населения. Город стал анклавом капитализма, окруженным беднеющим крестьянством.

Российское крестьянство не могло перейти от трехпольной системы к более интенсивной травопольной – было мало скота, чтобы удобрять поля, и мало тягловой силы. Положение стало ухудшаться, так как приходилось распахивать пастбища. Для трехполья оптимально соотношение пастбища и пашни 1:2, а в центральной России оно уже в середине XIX века снизилось до 1:5. За полвека количество крупного рогатого скота на душу населения и единицу площади сократилось в 2,5–3 раза и опустилось до уровня в 3–4 раза ниже, чем в странах Западной Европы. При отсутствии минеральных удобрений это не позволяло повысить урожайность, что заставляло еще больше распахивать пастбища. Замкнулся порочный круг. Это и определило антибуржуазный характер русской революции.

Вебер, который внимательно изучал революционный процесс в России, считал, что аграрная реформа по программе либералов «по всей вероятности мощно усилит в экономической практике, как и в экономическом сознании масс, архаический, по своей сущности, коммунизм крестьян. Потому что весь образ жизни в сельской России определяется институтом полевой общины». Так и произошло – параллельно вызревали две разные революции. Февральская буржуазно-либеральная революция 1917 года сокрушила монархию и империю, но не получила легитимности в российском обществе и была отодвинута в сторону революцией союза рабочих и крестьян. Установилась советская власть. Ее аграрная политика складывалась таким образом.

После семи лет войны (I Мировой и Гражданской) требовался восстановительный период. При выработке концепции нэпа двум экономистам-аграрникам – Л.Н. Литошенко и А.В. Чаянову – было поручено подготовить альтернативные программные доклады. Литошенко рассмотрел возможность продолжения, в новых условиях, «реформы Столыпина» – создания фермерства с крупными земельными участками и наемным трудом. Чаянов исходил из концепции развития трудовых крестьянских хозяйств с их постепенной кооперацией.

Был выбран вариант Чаянова. Нэп позволил решить целый ряд критических задач по организации государственности, хозяйства и культуры, интегрирующих крестьянство в общество, не структурированное сословиями и с «низкой классовостью». Все эти задачи были сложными и теоретически неразработанными, они вызывали острые конфликты в партии и государстве. Но к концу 20-х годов стало ясно, что нэп позволил лишь восстановить село после войн, встать крестьянам на ноги, но не мог дать ресурсы для развития.

Нэп не дал селу внутреннего импульса к модернизации и интенсификации хозяйства – полностью господствовала трехпольная системы. До создания механизированных аграрных предприятий российское село не имело запаса прочности, чтобы перейти к интенсивному хозяйству.

Такой программой стала коллективизация. На первом этапе ее постигла тяжелая неудача. Ее исследование и гласное обсуждение актуальны и сегодня. Те частные причины, которые обычно называют (слишком высокие темпы коллективизации, низкая квалификация проводивших ее работников, разгоревшиеся на селе конфликты, злодейский умысел Сталина) недостаточны, чтобы объяснить катастрофу такого масштаба.

Причиной провала было несоответствие проекта социально-культурным характеристикам российского крестьянства (и русского, и других народов). Разработка модели кооператива для советской деревни была, видимо, одним из немногих в 20-е годы имитационных проектов. Опыт разных типов сельскохозяйственных кооперативов, которые возникали во многих странах начиная с конца XIX века, в 20-е годы был обобщен в нескольких крупных трудах, изданных в Германии и Англии. Самым удачным проектом считался киббуц — модель кооператива, разработанная в начале XX века во Всемирной сионистской организации. Она была разработана для колонистов-горожан, соответствовала их культурным стереотипам, и киббуцы были эффективным укладом. Видимо, руководство и Наркомзема и Аграрного института было под большим впечатлением от показателей этих кооперативов и решило использовать готовую и проверенную модель.

Тип принятой модели колхоза противоречил представлениям крестьян о хорошей и даже приемлемой жизни. Большая часть крестьян ответила пассивным сопротивлением: уходом из села, сокращением пахоты, убоем скота. В ряде мест были и вооруженные восстания. На рис. 4–1 – 4–4 приведены главные показатели земледелия и животноводства начального периода советского сельского хозяйства нэпа и коллективизации.

На графиках мы видим глубокие спады производства: во время Гражданской войны, на первом этапе коллективизации, а затем в годы Великой Отечественной войны – и за этими спадами быстрое восстановление и развитие.

Возникший в начале коллективизации кризис в 1931–1932 гг был усугублен снижением неурожаем зерна 1932 года, спадом поголовья коров и лошадей вдвое, овец втрое. Это завершилось голодом зимы 1932/33 г с гибелью большого числа людей.

В годы перестройки широко распространялось мнение, будто голод был вызван резким увеличением экспорта зерна для покупки промышленного оборудования. Это неверно. В 1932 г. экспорт уже был резко сокращен – он составил всего 1,8 млн. т против 4,8 в 1930 и 5,2 млн. т в 1931 г., а в конце 1934 г. экспорт вообще был прекращен (табл. 4–3).

Табл. 4–3. Экспорт зерна из СССР в 30-е годы, млн. т

Не были чрезмерными и государственные заготовки – они составляли менее трети урожая. Согласно усредненным данным четырех оценок урожая, поставок и остатков зерна на селе, сделанных американскими специалистами по истории колхозного строительства в СССР, эти показатели в 1928–1939 гг., сведенные в табл. 4–4, были таковы (они, кстати, мало отличаются от данных советской статистики):

Табл. 4–4. Сбор и поставки зерна в СССР (млн. т)

Из этой таблицы видно, что зимой 1932/33 г. поставки зерна государству не были чрезвычайно высокими, так что в распоряжении крестьян оставалось столько же зерна, как и в 1934 г. и намного больше, чем в 1936 г., однако голода в эти годы не возникало. Технократическая социальная инженерия дала сбой. Катастрофа была следствием состояния многих подсистем новой, еще не сложившейся государственной машины.

В конце 80-х годов в США были с помощью методов математического моделирования сделаны оценки перспектив продолжения нэпа без коллективизации. В моделях были использованы известные данные о реальности после 1930 г.

Материалы этих исследований обсуждались в 1993 г. на теоретическом семинаре в Институте российской истории РАН с участием американских ученых (материалы и выступления опубликованы в журнале «Отечественная история», 1995, № 6).

В своем моделировании и американские ученые исходили из нереального допущения, что СССР мог бы в эти годы не проводить индустриализацию, а продолжать нэп – так, чтобы страна оставалась аграрной. Модель абстрагировалась от проблемы выживания в грядущей войне. Тем не менее даже при таком допущении оказывается, что сохранение единоличного хозяйства означало бы слишком низкий темп развития. Без коллективизации переход российского села к современным травопольным севооборотам и интенсивному хозяйству оказался бы невозможен.

В модель были введены исходные данные о земельном фонде, рабочей силе и численности тяглового скота в сельском хозяйстве СССР, а также реальные погодные условия 1928–1940 гг., что позволило составить прогноз урожайности и возможности увеличения поголовья тяглового скота. Как показали расчеты, именно этот последний фактор и был главным ограничением. Выходило, что при максимально возможном годовом приросте поголовье рабочих лошадей могло бы увеличиться к 1940 г. на 40 % по сравнению с 1928 г. Это позволило бы увеличить посевные площади под зерновые на 20 %.

По оптимистическим прогнозам роста урожайности получалось, что без коллективизации можно было бы получить примерно на 10 % больше зерна, чем было реально получено в СССР. На семинаре, где обсуждались результаты этого моделирования, они были, в общем, признаны слишком оптимистическими и завышенными, т. к. без механизации возможный прирост объема зерновых был бы истрачен на корм лошадям. Кроме того, без механизации работ, которая стала возможной только благодаря коллективизации и индустриализации, для такого увеличения производства зерна не хватило бы рабочих крестьянских рук.

Историк Д. Кэранс (Филадельфия) рассмотрел фактор технологических изменений, которые к концу 20-х годов назрели в советском сельском хозяйстве, так что их необходимость осознавалась и местными Советами, и самими крестьянами. Он сказал: «Без благоприятных условий сбыта продукции интенсивные системы земледелия не вводятся. Маломощным дворам с избыточной рабочей силой это часто непосильно из-за отсутствия капитала, а зажиточным дворам нет резона переходить к ним. Постепенный же переход маломощных дворов к интенсивному производству в рамках зерновых-паровых систем путем внедрения скромных агротехнических улучшений может привести к тому, что первый же засушливый год станет для них последним.

Вот это была настоящая опасность. И к концу 20-х годов малоземельные и маломощные дворы стали реагировать на нее, создавая колхозы и используя получаемые при этом льготы от государства. Во многих из этих колхозов применялись многопольные севообороты и урожайность была сравнительно высокой».

Действительно, на первом этапе коллективизации эффект был достигнут за счет простой кооперации и за счет распашки земель. Принципиально улучшить технологию за счет машин и удобрений еще не было возможности, был использован экстенсивный фактор. Общая посевная площадь под зерновыми возросла к 1932 г. на 7 млн. га, а в целом посевная площадь колхозов по сравнению с входившими в них дворами до коллективизации – на 40 %. Этого удалось достичь за счет кооперации, более эффективного использования рабочего скота и инвентаря, соединения их с трудовыми ресурсами тех крестьян, которые в единоличных хозяйствах не имели лошадей и инвентаря.

Важно подчеркнуть, что это было достигнуто даже при резком сокращении числа рабочих лошадей на первом этапе коллективизации. Лошади в первой половине XX века были главной, а потом важной тягловой силой, и драматические изменения их численности многое говорят о нашей истории. Эти изменения показаны на рис. 4–5, и только последнее из падений отражает позитивный сдвиг – замену лошади трактором и автомобилем.

Во время коллективизации уже при простой кооперации, без машин, крестьяне на одну и ту же работу стали затрачивать на 30 % меньше труда, чем раньше. А для целей индустриализации важнейшим результатом стало резкое повышение товарности колхозов – до 50 % по сравнению с менее чем 20 % у единоличных хозяйств. Создание МТС с тракторами и грузовиками, взявших на себя самые трудоемкие работы по вспашке, уборке и перевозке урожая, привело к высвобождению больших трудовых ресурсов. К 1940 г. мощность тракторного парка выросла в десятки раз и достигла 13,9 млн. л.с. (то есть почти сравнялась с суммарной мощностью тяглового скота, которая оценивалась в 15,8 млн. л.с.). На закупки тракторов и комбайнов за рубежом была израсходована примерно половина доходов от экспорта зерна.

Однако не менее важным уроком является реакция власти. Ее рефлексия на действия, совершенные в первые два года коллективизации, была быстрой, а исправление ошибок системным. Уже в марте-апреле 1930 г. ЦК ВКП(б) принял ряд важных решений, чтобы выправить дело, хотя инерция процесса была велика. Весной 1932 г. местным властям было запрещено обобществлять скот и предписано помочь колхозникам в обзаведении скотом. Была изменена модель колхоза, и новый устав артели гарантировал существование личного подворья колхозника. Вступили в действие крупные тракторные заводы, начала быстро создаваться сеть МТС, которая в 1937 г. обслуживала уже 90 % колхозов. Переход к крупному и в существенной мере уже механизированному сельскому хозяйству произошел, производство и производительность труда стали быстро расти. Советское крестьянство приспособило колхозы к местным культурным типам (приспосабливаясь и само к новым формам). Экзаменом для колхозного строя стала война.

Когда в ходе модернизации сельского хозяйства перешли, на основе технологий индустриального типа, к интенсивным растениеводству и животноводству, то – с учетом климата, типа почв и расстояний – советский агропром стал исключительно эффективным. Прямые затраты труда на производство 1 центнера зерна (без кукурузы) составляли в 1985 году всего 1,2 человеко-часа в колхозах и 1,1 человеко-часа в совхозах! А на производство 1 центнера молока прямые затраты труда составили 9 человеко-часов в колхозах и 7 часов в совхозах.

Войдя после войны в стабильный режим, колхозы и совхозы довели производство зерна в 1986–1987 гг. до 210–211 млн. т, то есть увеличили его более чем в три раза (а молока, яиц, технических культур – в 8—10 раз).

Колхозный строй стали демонтировать в 1990 г. С тех пор в течение 8 лет сельскохозяйственное производство стабильно снижалось и к 1998 г. упало вдвое. К настоящему моменту подорвана база производства, сокращались посевные площади, поголовье скота и энергетические мощности сельского хозяйства. Идет быстрый износ основных фондов, деградация кадрового потенциала и архаизация труда и быта сельского населения.

В целом за 30-е годы были быстро скорректированы допущенные в начале коллективизации ошибки, проведена исключительно быстрая модернизация сельского хозяйства, обеспечена продовольствием и трудовыми ресурсами индустриализация. Общий культурный уровень всего населения был поднят на уровень, который позволил не только выдержать тяжелейшую войну, но и победить в ней, превратив СССР в великую державу первого ранга.

Война изъяла из деревни огромные ресурсы, прежде всего, людские, и потребовала от крестьянства как социальной общности особых сверхусилий (см. [52]). В 1940 г. в среднем на 10 колхозных дворов было 19 трудоспособных человек – 9 мужчин и 10 женщин. В 1944 г. было 12 трудоспособных – 2 мужчины и 10 женщин [29, с. 227]. В 1945 г. число трудоспособных в колхозах было на 11,5 млн. человек, чем в 1940 г. Послевоенная восстановительная программа легла на плечи женщин и подростков.

Ущерб, нанесенный зерновому хозяйству, можно оценить по рис. 4–1. За 1935–1940 гг. было собрано 474 млн. т зерна, а за 1941–1946 гг. 251 млн. т Среднегодовая валовая продукция сельского хозяйства за 1941–1945 гг. была ровно вдвое меньше, чем в 1940 г.

В годы войны было резко сокращены или даже остановлены производство и поставка сельскохозяйственных машин, грузовых автомобилей и минеральных удобрений, других материалов для села. На годы войны вдвое сократились энергетические мощности в сельском хозяйстве – для фронта были изъяты более 40 % тракторов, число грузовых автомобилей к 1943 г. сократилось в 7 раз. Урожайность зерновых культур в 1942 г. составила 4,4 ц/га, а в 1943 г. 4,2 ц/га.

Деревни восточных районов приняли и разместили в своих избах около 20 млн. эвакуированных жителей прифронтовых районов, согрели их и поделились скудными ресурсами. Выдержать все эти нагрузки смогла именно деревня, организованная в коллективные хозяйства и встроенная в государственную систему.

Рассмотрим динамику сельскохозяйственного производства в послевоенный период в СССР, а после ликвидации советской системы в СНГ. Начнем этот период с 1950 года.

Будем исходить из того, что сельское хозяйство – системообразующая отрасль экономики и всего жизнеустройства любой страны. В сельском хозяйстве земля, вода, воздух и растения соединены в химико-биологическую машину, которая работает на энергии Солнца. Кризис в сельском хозяйстве приводит к потере огромного количества бесплатных природных ресурсов, и эти потери приходится оплачивать при импорте продовольствия.

Вплоть до реформы, начатой в 1988 г., сельское хозяйство СССР развивалось высоким и стабильным темпом. Реформа привела к тяжелому кризису. Динамика валового производства продукции сельского хозяйства СССР и числа занятых в сельскохозяйственных организациях работников приведена на рис. 4–6.

Под «занятыми в сельском хозяйстве» понимаются работники во всех отраслях хозяйства колхозов, совхозов, межхозяйственных и других производственных сельскохозяйственных предприятий. Члены их семей, занятые только личным приусадебным хозяйством, в это число не включаются. Так, в 1970 г. постоянных работников всех сельскохозяйственных предприятий было 26,8 млн. человек, из них определенно сельскохозяйственным производством было занято 23,8 млн. человек. Еще на селе было 5,4 млн. человек (членов семей, пенсионеров и др.), которые были заняты только личным хозяйством.

Из графика видно, что сельское хозяйство СССР развивалось стабильно для отрасли, подверженной колебаниям климатических условий. За 40 лет объем производства продукции утроился при постоянной численности занятых (даже при небольшом уменьшении). Тот факт, что сельское хозяйство, которое развивалось в таком ритме с таким устойчивым ростом производительности, в общественном сознании (особенно в среде интеллигенции) было представлено негодным, говорит о глубоком кризисе советской культуры 70—80-х годов. Эта деформация требует осмысления и преодоления.

После ликвидации советской системы сельское хозяйство постсоветских республик впало в тяжелый затяжной кризис (рис. 4–7). Экономика разных республик проходит его по-разному, в зависимости от баланса политических сил, поддерживающих ту или иную доктрину аграрной политики. Для примера на рис. 4–8 приведена динамика производства в трех республиках, имевших к 1990 г. развитое интенсивное сельское хозяйство.

Едва ли не главным институциональным изменением в ходе реформы стало превращение в товар земли сельскохозяйственного назначения – введение частной собственности на такую землю и разрешение ее купли-продажи. До этого земля в России и СССР находилась или в феодальной собственности помещиков (то есть была наделом, данным дворянину на кормление), или в собственности крестьянской общины (она давала наделы своим членам). В советское время земля была национализирована и передана в пользование колхозам, совхозам и гражданам.

Гласные доводы за куплю-продажу земли сводились к двум предсказаниям:

– Если землю разделить на паи, то ее скупят эффективные предприниматели, и в России возникнет, как на Западе, класс фермеров, которые будут вести рентабельное конкурентоспособное хозяйство.

– Если фермер будет иметь землю в частной собственности, то он сможет заложить ее в банке и получить кредит, на который купит машины, скот, компьютер – все необходимое, чтобы вести эффективное хозяйство.

Оба предвидения авторов реформы не оправдались. Крупные кооперативные и государственные хозяйства были расформированы, а системы капиталистических ферм с наемным трудом и индустриальным типом производства не возникло (если не считать небольшого числа хозяйств, преобразованных в акционерные общества или агрохолдинги). Не возникло и системы доступного кредитования фермеров.

Реформа изменила общественный строй в части сельского хозяйства и всего жизнеустройства деревни постсоветских республик. В 1989 г. в СССР действовало 23,5 тыс. государственных предприятий (совхозов) и 27,9,5 тыс. кооперативных предприятий (колхозов). В совхозах работало 11 млн. и в колхозах 11,8 млн. человек. Имелись также межхозяйственные предприятия и организации (6,6 тыс., 327,8 тыс. работников). Они выполняли специальные функции (например, брали на откорм скот перед поставкой) и были очень рентабельными (в 1990 г. рентабельность составляла 64 %). Особый тип представляли собой 14,7 тыс. подсобных сельских хозяйств городских предприятий. Им было предоставлено 7,9 млн. га сельскохозяйственных угодий, посевные площади составляли 2,3 млн. га. Посевная площадь совхозов составляла 107,9 млн. га, а общественная посевная площадь колхозов 91,6 млн. га.

Реформа привела к резкому сокращению абсолютных и относительных объемов производства на предприятиях. Строго говоря, первый результат реформы – разрушение системы сельскохозяйственных предприятий, унаследованных от СССР.

На общем фоне выделяется Беларусь, где удалось сохранить значительную часть сельскохозяйственных предприятий. В 2000 г. они дали 62 % продукции, а в 2010 г. 67 % (в их число входят и организованные фермерские хозяйства).

Россия – вторая, после Беларуси, республика, сохранившая значительную часть предприятий. В 1989 г. сельскохозяйственные предприятия произвели, в стоимостном выражении, 77,6 % продукции, а личные подсобные хозяйства населения (приусадебные участки, сады и огороды) – 22,4 %. Но после ликвидации колхозов и совхозов сельское население, утратившее рабочие места, в массе своей «отступило на подворья», занявшись ручным трудом на приусадебных участках.

Площадь приусадебного землепользования выросла в России с 1990 по 2006 г. от 3,25 млн. га до 8,9 млн. га, а средний размер участка с 20 соток до 51. В 1990 г. предприятия произвели 73,7 % продукции сельского хозяйства, а хозяйства населения 26,3 %. В 2006 г. предприятия произвели 41,2 %, а хозяйства населения 52,3 % продукции. Динамика производства в двух разных укладах, на предприятиях и в хозяйствах населения, представлена на рис. 4–9.

Каков же результат перераспределения трудовых и материальных ресурсов от колхозов и совхозов на подворья? Компенсирует ли рост производства населением на их участках падение производства на предприятиях? В России баланс был таков: в 1989 г. предприятия произвели продукции на 82,1 млрд. руб. (в ценах 1983 г.), а хозяйства населения – на 23,8 млрд. В 1995 г. предприятия произвели на 37,6 млрд. (в ценах 1983 г.), а хозяйства населения – на 30,7 млрд. Совокупный результат – потеря продукции на 37,6 млрд. руб. Эта потеря превышает стоимость всего продукта, полученного сельским населением России тяжелым ручным трудом на подворьях.

Объем производства в хозяйствах населения приведен в табл. 4–5. Из нее видно, что их объем производства стабилизировался в последние годы на весьма низком уровне (кроме картофеля и овощей). Существенным потенциалом для развития производства подворья не обладают и восполнить спад производства на предприятиях не могут.

После 1992 г. сельскохозяйственные предприятия России были демонтированы как системы — они утратили около половины производственных ресурсов, многие были разделены. Треть полностью лишилась своего потенциала как сельхозпредприятия. В сопоставимых ценах физический объем продукции сельского хозяйства предприятий РФ составил в 1999 г. 37 % от уровня 1990 г., в том числе 44,2 % в растениеводстве и 32,5 % в животноводстве.

По данным Сельскохозяйственной переписи РФ 2006 года, крупных и средних организаций, осуществлявших сельскохозяйственную деятельность в 2006 году, было 19,3 тыс. Но, кроме того, имелось 7,25 тыс. организаций, «прекративших сельскохозяйственную деятельность», а также 1,2 тыс. организаций, «приостановивших сельскохозяйственную деятельность». Ради чего эта огромная жертва?

Еще большие потери понесло в первой половине 90-х годов сельское хозяйство Азербайджана. Здесь роста производства на подворьях при ликвидации крупных хозяйств поначалу не было совсем (рис. 4-10). По сравнению с 1989 г. суммарный объем продукции предприятий и подворий уменьшился в 1995 г. на 58 %.

С небольшими потерями (6,3 %) вышел из этой стадии реформы Узбекистан – прирост продукции подворий компенсировал спад производства в крупных хозяйствах. Совсем без экономических потерь в 1995 г. перенесла ликвидацию колхозно-совхозной системы Армения – спад производства крупных хозяйств покрыли своими руками жители армянской деревни (рис. 4-11).

Здесь надо затронуть вопрос о роли приусадебного хозяйства в жизни деревни. Она выходит далеко за рамки экономической рациональности, но остановимся именно на этой стороне проблемы, поскольку доктрина реформы 90-х годов представляла приусадебное хозяйство альтернативой предприятию (колхозу или совхозу), гипертрофируя роль «соток» в жизнеустройстве деревни.

Видные специалисты даже писали во вводной главе к сборнику трудов А.В. Чаянова: «Почему же сегодня растет интерес к теоретическому наследию А.В. Чаянова? По нашему мнению, главным подтверждением жизненности его учения о крестьянском хозяйстве стала выживаемость семейных и личных форм ведения сельского хозяйства в нашей стране и во всем мире, послевоенный период развития экономики СССР доказал тезис А.В. Чаянова о значительной устойчивости этой формы ведения сельского хозяйства. Вдумаемся в такой факт. Занимая в послевоенный период 1,2–1,3 % угодий, имея крайне низкий уровень технической оснащенности и постоянно преодолевая мощные административные препоны, крестьянский двор давал 30–40 % производимого в стране мяса… 30–45 % молока… 30–60 % яиц» (см. [47, с. 49]).

Эти утверждения неверны фактически. Они неверны и в отношении теории А.В. Чаянова – он вовсе не считал ручной труд крестьянина на малых участках прогрессивным. Он писал, что такой труд имеет смысл лишь для некоторых трудоемких культур и по возможности сочетается с более крупным производством.

Начиная с 1940 г доля производства продуктов животноводства на приусадебных участках и в СССР в целом, и в РСФСР непрерывно сокращалась по мере развития крупных предприятий. Это можно увидеть даже в тех справочниках, на которые ссылаются авторы. Но главное, ошибочно само утверждение, что «крестьянский двор давал 30–45 % производимого в стране молока». Это странно слышать от экономистов-аграрников.

Смысл личного приусадебного хозяйства – не давать стране молока, а обеспечить молоком свою семью. В 1960 г. личные приусадебное хозяйства в СССР произвели 47,2 % молока, но в общем объеме товарной продукции их доля составила лишь 10 %. А 90 % дали колхозы и совхозы. В 1970 г. колхозы и совхозы дали 95 % товарного молока. Даже в 2001 г., когда для массы сельского населения приусадебное хозяйство стало очень важным источником денежного дохода, в РФ товарность производства молока в хозяйствах населения составила 21 %, скота и птицы 19,1 %. 80 % продукта потреблялось в самом домохозяйстве.

Как можно было об этом умалчивать! Ведь это создавало в городском обществе совершенно ложное представление не только о сельском хозяйстве, но и обо всем жизнеустройстве страны.

Подворье выполняло совершенно необходимую роль в жизнеобеспечении сельского населения – при больших расстояниях, слабой транспортной инфраструктуре и слабой торговой сети подворья (с помощью колхоза или совхоза!) стабильно обеспечивали треть населения страны богатыми белком продуктами, эффективно используя наличные ресурсы за счет соединения производства и быта. Но работать в основном на рынок было бы крайне расточительно, и сама безумная идея сделать приусадебные хозяйства сельских жителей основой процветающего рыночного сельского хозяйства вела к катастрофе.

В послевоенный период, когда стабилизировалась численность сельского населения, объемы производства на подворьях также стали на удивление постоянными. На рис. 4-12 представлена динамика производства молока на подворьях и в предприятиях в абсолютном выражении.

На рисунке 4-13 показаны относительные доли личных подсобных хозяйств населения в производстве мяса, из которого видно, что произошло в социальной организации сельского хозяйства после 1990 года.

Прокомментируем этот тройной график. Во-первых, очевидно, что в послевоенный период СССР доля подворий в производстве мяса вовсе не была устойчивой (30–40 %). Эта доля уменьшалась – с 72 % в 1940 г. до 25 % в 1989 г. Если бы сохранилась советская система, сокращение доли подворий наверняка продолжилось бы. При развитом промышленном животноводстве держать дома одну корову и свинью для продажи мяса нет смысла.

Во-вторых, на графике приведены относительные величины – не количество мяса, производимого в хозяйствах населения, а их доля в суммарном производстве всех хозяйств. Резкое увеличение этой доли в СНГ после 1990 года произошло из-за разрушения системы сельскохозяйственных предприятий – без большого увеличения абсолютного объема производства на подворьях. Это увеличение – знак беды, а не признак «устойчивости этой формы ведения сельского хозяйства».

В-третьих, красноречив график, отражающий производство мяса в Беларуси. Здесь 80-е годы были временем быстрого развития животноводства на современных предприятиях – и доля подворий в производстве мяса снизилась до 14 %. Но реформа резко ухудшила условия деятельности предприятия, и с 1991 г. содержание и забой скота на подворьях быстро выросли. В 1996 г. сменился курс реформ, вновь заработали крупные хозяйства и перерабатывающая промышленность – и опять население отказалось от кустарного содержания скота на подворьях. Продолжился процесс, который шел в советское время.

Надо отметить, что увеличение абсолютного объема производства продуктов в хозяйствах населения сильно отличается в разных республиках в зависимости от политики, наличных трудовых и иных ресурсов, культурных традиций. Важно также наличие разных источников денежного дохода. Мясо – менее трудоемкий и более ликвидный товар, чем молоко и яйца, здесь и самые большие различия в динамике производства (рис. 4-14).

На рис. 4-15 и 4-16 показана динамика относительной доли подворий в производстве молока и яиц.

Этому рисунку могут быть даны точно такие же комментарии, как и рисунку 4-12.

Отличие этого графика от двух предыдущих лишь в том, что птицефабрики сохранились в условиях реформы гораздо лучше, чем колхозы и совхозы, и уже в середине 90-х годов нарастили производство яиц, так что производить их на подворьях стало невыгодно, и оно опять стало снижаться.

Миф о единоличном хозяйстве на приусадебном участке как источнике продовольствия для страны, который с жаром пропагандировали и либералы, и почвенники, является одним из самых примитивных и тупых антицивилизационных мифов, вроде мифа о вреде прививок против столбняка и полиомиэлита.

Усиление подворья с его низкой технической оснащенностью – социальное бедствие и признак разрухи. Необходимость в XXI веке зарабатывать на жизнь тяжелым трудом на клочке земли с архаическими средствами производства и колоссальным перерасходом времени – значит не только растрачивать свою жизнь, но и лишать ее общественного смысла. Старшие поколения могут перетерпеть такой уклад, прожить остаток лет в родной деревне, но молодежь этого терпеть не будет.

Заостряя проблему, можно провести такую аналогию. Во время ВОВ большинство горожан занималось огородничеством. Кто-то по своей инициативе вскапывал за городом участок и сажал картошку, но в основном это делалось организованно – на предприятиях и в учреждениях. Они старались помочь своим работникам – иногда вспашкой, часто – транспортом, чтобы развезти урожай по домам. В 1944 г. 70 % рабочих и служащих в СССР имели такие огороды (в 1945 г. 65 %). Трудно переоценить их значение для пропитания населения городов, но было бы странно предлагать этот способ производства как замену современных эффективных предприятий, какими были к концу 80-х годов колхозы и совхозы.

В СССР в единой «колхозно-приусадебной» системе обе ее части специализировались, и каждая часть производила то, что позволяло с наибольшей эффективностью использовать наличные ресурсы. Никому и в голову не приходило, например, сеять на приусадебном участке пшеницу – с «мотыгой и серпом». Зачем, если на больших полях колхоз производил зерно с затратами труда всего 1,2 человеко-часа на центнер?

В конце советского периода приусадебное хозяйство специализировалось почти исключительно на картофеле — в 80-е годы почти половина картофеля выращивалась на «сотках». Это культура интенсивная, особых преимуществ ее возделывание на больших полях не имело, поскольку в СССР уборка приходилась на дождливое время и выполнялась в основном вручную. Да и хранилась значительная часть картофеля в личных погребах, что давало экономию на транспортных расходах. Поэтому выращивание картофеля на «сотках» позволяло вовлечь все дополнительные ресурсы рабочей силы семьи и получить существенный доход.

Между современным индустриальным аграрным производством и архаичным подворьем – не только экономическая, но и культурная пропасть. Ее неожиданное возникновение травмирует массовое сознание. Прямые затраты труда на производство 1 центнера молока на подворье, содержащем одну корову, в середине 90-х годов были равны 48 человеко-часам, а в 1990 г. на колхозной или совхозной ферме – 6,4 часа. В 1990 г. на сельскохозяйственном предприятии затраты труда на производство 1000 яиц составляли около 2 человеко-часов, а привес 100 кг птицы – 6 человеко-часов. Какой регресс общественного производства означало перемещение большей части сельского населения из предприятий на подворья!

Мы не можем дать здесь полной картины изменений в жизнеустройстве страны, к которым привела ликвидация колхозносовхозного строя. Это именно национальное бедствие, оно пока предстает нам как множество неожиданных и несвязанных между собой угрожающих явлений. Например, в животноводстве произошел регресс в технологии и санитарии. В 90-е годы значительную часть скота забивали на подворьях, что повело к вспышкам ряда болезней (трихинеллез, гельминтозы), особенно в результате бесконтрольной торговли свининой подворного убоя без проведения санитарно-ветеринарной экспертизы.

В «Государственном докладе о состоянии здоровья населения Российской Федерации в 1992 году» (М., 1993) было сделано предупреждение, что «развитие и интенсификация индивидуальных хозяйств (частное свиноводство, выращивание овощей, зелени, ягодных культур с использованием необезвреженных нечистот для удобрения) приводит к загрязнению почвы, овощей, ягод, инвазии мяса и мясопродуктов».

Два поколения советских ветеринарных работников в 20— 30-е годы были «брошены» на программы ликвидации бруцеллеза и гельминтозов. Множество из них потеряли здоровье, переболев тяжелыми болезнями. Но они преобразили огромную территорию СССР, и следующим поколениям оставалось лишь поддерживать современный уровень культуры. И вот, в начале XXI века общество равнодушно позволило, чтобы под демократические псалмы это культурное достижение было разрушено. В реформе и не предполагалось его улучшения и модернизации, а именно уничтожение.

Вернемся к институциональным преобразованиям в сельском хозяйстве. В ходе реформы был создан новый социальный и экономический субъект сельского хозяйства фермеры.

На первом этапе реформы они были представлены как главный тип хозяйства на селе в будущей рыночной системе – тогда подчеркивалась их природа именно как фермерских хозяйств. Многих важных черт капиталистической фермы они, однако, так и не приобрели, поэтому к их названию добавилось определение «крестьянские». Можно предположить, что социальный тип фермера и его взаимодействие с другими институтами сельского хозяйства сильно различаются от республики к республике. Но наверняка есть и много общего. Приведем коротко состояние фермерства в Российской Федерации.

Основная масса хозяйств (83 %) возникла до 1996 г., число вновь созданных хозяйств с каждым годом уменьшается. В 2006 г. насчитывалось 255,4 тыс. хозяйств, общая земельная площадь их сельскохозяйственных угодий составила 21,6 млн. га (со средним размером участка 81 га). Из этих угодий пашня составляла 15 млн. га. Согласно Сельскохозяйственной переписи 2006 г., из имеющихся фермерских хозяйств сельскохозяйственную деятельность осуществляли в том году только 124,7 тысяч. 107 тыс. фермеров относятся к категории «прекративших сельскохозяйственную деятельность». Еще 21,4 тыс. хозяйств считаются «приостановившими сельскохозяйственную деятельность».

В 2006 г. 50,6 % всей земельной площади занимали фермы, владеющие более чем 1000 га земли, таких было 4466. Среди них выделяются 101 хозяйство, владевшие более 10 тыс. га каждое (в среднем по 56 тыс. га). Из всех фермерских хозяйств 17,4 % вообще не имели земельных участков, и еще 20,5 % имели участки до 3 га (в среднем по 1,7 га).

В 2009 г. фермерские хозяйства произвели 7,5 % всей валовой сельскохозяйственной продукции РФ, в 2010 г. 6,8 %. В расчете на 1 га посевных площадей продуктивность сельскохозяйственных предприятий в 2010 г. была в 1,8 раза выше, чем у фермеров. Поскольку фермерство, как декларировалось в доктрине реформ, должно было заменить колхозы и совхозы в производстве именно массовой продукции, можно сделать вывод, что в нынешних условиях это не удалось. Двадцать лет – достаточный срок для эксперимента.

Фермерские хозяйства, в основном, являются семейными. По сути дела, речь идет о трудовых крестьянских хозяйствах почти без наемного труда. Общее число работников, занятых во всех фермерских хозяйствах на 1 июля 2006 г., составляло 475,3 тыс. человек. В том числе наемных работников, занятых на постоянной основе, 82,7 тыс. человек, то есть, в среднем по одному работнику на 3 фермерских хозяйства. Еще привлекались временные или сезонные работники численностью 93,8 тыс. человек. В 1999 г. было в среднем 1,3 наемных работника на одно хозяйство (правда, в среднем один работник за год отработал только 43,9 человеко-дня. Затраты на оплату труда с отчислениями на социальные нужды составляли в структуре расходов фермерских хозяйств всего 10 %.

Таким образом, фермерские хозяйства в России за последние 12 лет в целом стали гораздо менее «капиталистическими». Тогда ради чего крушили имевшиеся развитые хозяйства?

Фермерство развивалось в 90-е гг. во взаимодействии с угасающими колхозами и совхозами, опираясь на их инфраструктуру и ресурсы (большинство фермеров были до этого специалистами и членами руководства этих предприятий). Инерция этого взаимодействия иссякла к началу первого десятилетия XXI века.

Когда в начале 90-х гг. проводилась кампания по «фермеризации» российского села, было сделано немало заявлений, что тем гражданам, которые решатся выйти из коллективных хозяйств и совхозов и заведут собственное хозяйство, будет оказана государственная поддержка. Около 80 % фермеров до конца 90-х гг. так и не получили этой помощи.

Есть один неумолимый факт, без учета которого всякие проекты «постсоветского фермерства» останутся демагогией. Фермерское хозяйство, как идеальная ячейка капитализма в деревне, есть вещь очень дорогостоящая. Оно требует больших субсидий, и западное государство его содержит, как науку или армию. Это на результатах своей реформы прочувствовал Столыпин.

Вот проверенное на опыте Западной Европы условие для успешного сельского хозяйства, институционально основанного на капиталистической ферме – число тракторов, необходимое для проведения всего цикла полевых работ на 1000 га пашни. Может ли экономика постсоветской России его выполнить – вот фундаментальный вопрос. Советским колхозам и совхозам на 1000 га пашни было достаточно 11 тракторов, западноевропейским фермерам надо в среднем 120 тракторов. Остальные аргументы излишни.

Ликвидировать колхозы и совхозы и эффективно заменить их фермерами можно было лишь в том случае, если правительство и частный капитал могли бы финансировать покупку 16 млн. тракторов (на те 134 млн. га пашни, которую в норме использовала Россия до реформы). Это число тракторов стоит около 1300 млрд. долларов в ценах 2008 г.. 1,3 триллиона! Для СНГ это было бы 2,5 триллиона долларов. Вот цена «входного билета» в капиталистическое сельское хозяйство для России и СНГ. И ведь трактор – это лишь часть всей материально-технической базы фермы! Не смогли этого дать фермерам, а смогли только отобрать у колхозов их изношенные тракторы – и все!

И ведь еще требуют от российского фермера конкурентоспособности!

Вот небольшой штрих. В 1992 г. был открыт рынок для импортных продуктов, производство и экспорт которых на Западе субсидируются государством. В тот год Правительство РФ закупило у российских колхозов и совхозов 26,1 млн. т зерна по 11,7 тыс. руб. за тонну (по курсу на 31 декабря 1992 г. это около 28 долл. за тонну), а у западных фермеров – 28,9 млн. т. зерна (без крупяного) по 143,9 долл. за тонну [53]. Это не конкуренция, а удушение хозяйства руками собственного правительства.

Вот еще одна сторона дела. Фермерством занялась верхушка российской деревни, отечественная сельская элита, самый образованный состав сельского населения России – 34,2 тыс. фермеров имеют высшее профессиональное образование. Это агрономы, инженеры, зоотехники. Еще 4,8 тыс. имеют незаконченное высшее образование, а 46,6 тыс. (32 %) – среднее специальное. Изъятие из сельхозпредприятий такого числа опытных и высокообразованных специалистов и превращение их в мелких хозяев на клочке земли – колоссальный удар по экономике и по российской деревне. Это наша национальная беда, которую мы не поняли и к которой остались равнодушны.

В 90-е годы был шанс надстроить на колхозно-совхозную систему сеть фермерских хозяйств, и это было бы большим шагом в модернизации села. Но этот шанс упущен.

В целом, институциональные изменения в сельском хозяйстве России привели не только к спаду производства, который, видимо, не может быть преодолен в нынешней системе хозяйства, но и к формационному результату, совершенно противоположному заявленной цели реформы. Декларируя переход от планового хозяйства к рыночному, реформа создала условия, в которых сельское хозяйство России существенно снизило товарность и отступило к укладу натурального хозяйства как средству выживания.

Выше приводились стоимостные показатели воздействия реформы на систему сельскохозяйственных предприятий, унаследованных от СССР. Понятно, что стоимость произведенной продукции, тем более за один год и в меняющейся системе, мало что говорит о долгосрочных последствиях преобразований 90-х годов. Такие глубокие социальные процессы, как архаизация производства, а затем и быта, денежными индикаторами не измеряются.

Перечислим коротко главные показатели развития сельского хозяйства СССР и те сдвиги в ходе реформы, которые выражаются этими же показателями. Статистические данные по многим республикам СНГ недостаточны, и в качестве иллюстрации будем во многих случаях приводить сведения из статистики РФ. Состояние и динамика изменений сельского хозяйства РФ в главном близки к средним показателям по СНГ. Частные отклонения не мешают нашему грубому анализу, их мы отметим особо.

Для начала взглянем на динамику макроэкономического показателя – валового объема производства сельскохозяйственной продукции (рис. 4–6 и 4–7). Демонтаж советской системы хозяйства, производство которой демонстрировало стабильный рост и наверняка продолжило бы его в дальнейшем, привел к глубокому спаду производства, который длится уже более 20 лет. Этот спад к настоящему моменту преодолели лишь небольшие части прежней системы, и эти части весьма уязвимы. Беларусь преодолела свой производственный рекорд 1990 года – и тут же по ней ударил кризис нехватки валюты, ее успешная экономика оказалась слишком зависима от колебаний мирового рынка, от которых ее защищала советская система.

Поскольку мы говорим о хозяйстве СССР, для нас познавательную ценность имеет состояние всей совокупности частей этой демонтированной системы. И масштаб провала 1991–2010 гг. несравним с размером успеха в восстановлении производства в Беларуси или Азербайджане, как бы мы им ни радовались. В 2010 г. продукция сельского хозяйства России и Украины составили 71 % продукции СНГ, а эти республики только недавно вышли на уровень 1980 года. Судя по динамике восстановления, уровня 1990 года они достигнут еще не скоро.

Уже из этих данных можно сделать такой вывод: расчленение крупных сельскохозяйственных предприятий и их технологической базы – акция, необъяснимая с точки зрения хозяйственной эффективности. Это показывает и тот зарубежный опыт, который якобы был учтен в доктрине реформ.

Но главное – не актуальные, нынешние макроэкономические показатели, а те изменения, которые производят долговременное действие и имеют массивный инерционный характер.

Первый из них – изменение кадрового потенциала сельского хозяйства.

Как было сказано, под давлением реформы «село отступило на подворья» – большинство бывших работников сельскохозяйственных предприятий занялись низкопродуктивных ручным трудом в «хозяйствах населения». Они еще несут в себе технологические и организационные навыки современного работника, еще используют остатки старой техники, но эти ресурсы быстро истощаются. Их воспроизводство – особая политическая, социальная и культурная задача, условия для выполнения которой подорваны.

На рис. 4–6 приведен график численности работников всех видов сельскохозяйственных предприятий в СССР. Это – кадровый потенциал организованного общественного труда. Подростки, пенсионеры, жители села, не занятые в сфере сельского хозяйства, но возделывающие свои приусадебные участки (таких – около трети сельского населения), в этот состав не включались. Создание и воспроизводство контингента квалифицированных организованных работников механизированного сельского хозяйства (27 млн. человек в 1970 г.) – особая функция общества и государства.

Не вдаваясь в структуру этой функции, укажем пару ее элементов. Эта функция требует наличия системы подготовки и переподготовки кадров. Вот 1980 год. Подготовлены для сельского хозяйства и получили разряды («сертификаты) специалистов 970 тыс. трактористов, трактористов-машинистов и комбайнеров и 210 тыс. водителей автомобилей. В колхозах прошли подготовку, переподготовку и обучение вторым профессиям 434 тыс. человек, а также прошли обучение по повышению квалификации 2791 тыс. человек. За один год институционализированные курсы обучения прошли 4,7 млн. работников сельского хозяйства – почти 1/5 часть всего контингента.

Кадры механизаторов к 80-м годам сложились в СССР как большая профессиональная общность, даже особый культурный тип, со своей системой ценностей, шкалой престижа, даже мифологией, отраженной в искусстве (литературе, кино). Из них в 1987 г. 36 % по квалификации были I класса, 28 % – II класса, только 1 % не имели классности. 41 % механизаторов проработали в данном хозяйстве свыше 10 лет, 43 % – от 2 до 10 лет. В животноводстве работали 750–780 тыс. доярок – операторов машинного доения. Такой контингент – огромная национальная ценность, которую любая страна должна лелеять.

Статистика труда в сельском хозяйстве в СНГ еще не устоялась. В ряде случаев органы статистики стали учитывать как «занятых в сельском хозяйстве» всех сельских жителей, ведущих и приусадебное хозяйство. В других случаях продолжает применяться советская система учета с тем изменением, что в число занятых включены фермеры и работники фермерских (крестьянских) хозяйств. К какой разнице в показателях приводит такая неопределенность, видно из рис. 4-17.

Очевидно, что в Азербайджане произошли изменения в методе учета (возможно, неоднократные), и занятыми считаются и те, кто ведет личное хозяйство. А в Беларуси этим понятием определяют работников организаций.

Ввиду этой неопределенности, состояние кадровых ресурсов сельского хозяйства охарактеризуем динамикой численности работников сельскохозяйственных организаций в РСФСР и РФ, хотя в последние годы и здесь, видимо, меняется система учета, и после 2007 г. данные о кадрах сельскохозяйственных организаций не публикуются (рис. 4—18).

Ослабление или ликвидация сельскохозяйственных предприятий и резкое сокращение численности организованных квалифицированных работников неминуемо повлекли за собой сокращение и деградацию основных фондов сельского хозяйства. Прежде всего, ликвидация колхозов и совхозов привела к сокращению посевных площадей (рис. 4—19). Например, в Казахстане за первые три года реформы посевные площади уменьшились почти на треть. С каким трудом с 1950 г. в СССР распахали и окультурили 70 млн. га пашни – и бросить их дичать и зарастать бурьяном!

После 1997 г. временной ряд в статистике СНГ прерывается, но, по имеющимся данным, в отдельных республиках посевные площади продолжают сокращаться. Между республиками в этом отношении велики различия. На рис. 4-20 даны индексы посевных площадей в России и на Украине, посевы в которых в 1990 г. составляли 72 % от общесоюзных, а также Беларуси.

Как видно из графика, в РФ в ходе реформы посевные площади сократились на треть (на 42,5 млн. га).

Быстро и стабильно росли в СССР основные фонды колхозов и совхозов. По сравнению с 1928 г. они выросли в 1970 г. в 74 раза, а в 1985 г. в 238 раз. Значит, быстро росла и фондовооруженность труда. Только за десятилетие 1970–1980 гг. основные производственные фонды на одного работника выросли в 2,5 раза. В этот период советское сельское хозяйство приобретало характер интенсивного. Среднегодовая выработка валовой продукции (в сопоставимых ценах) за один человеко-час возросла в 1980 г. по сравнению с 1970 гг. на 16 %, а в 1987 гг. на 43 %. Быстрее всего в 80-е годы росла производительность в Беларуси – прирост в 1987 г. относительно 1970 г. на 109 %.

Важный показатель – энергетические мощности сельского хозяйства. Динамика этого показателя в СССР представлена на рис. 4-21.

По этому фундаментальному показателю советское сельское хозяйство вышло в число высокоразвитых. В 1990 г. в СССР на одного работающего в сельском хозяйстве приходилось 28,8 кВт энергетических мощностей (в РСФСР 37,1 кВт), а в Италии 23 кВт, в Нидерландах 30,5. Реформа привела к исключительно быстрой деградации материально-технической базы сельского хозяйства, беспрецедентной в мирное время

Данные о динамике этого показателя по республикам после 1991 г. обрывочны. Как пример, на рис. 4-22 показано изменение энергетических мощностей сельского хозяйства РФ.

После 1950 г. село быстро насыщалось машинами. Число тракторов выросло к 1985 г. в 3,7 раза. Быстро росла и их мощность. Динамика тракторного парка СССР представлена на рис. 4-23. Что происходило с тракторным парком после 1990 года, видно из данных по РФ.

Тракторный парк регулярно обновлялся, в середине 80-х годов ежегодные поставки тракторов составляли 300–350 тыс. Сокращение тракторного парка и свертывание производства тракторов в СССР предварялось в конце 80-х годов мощной идеологической кампанией. Официальный руководитель тогдашней экономической науки академик А.Г. Аганбегяна сделал программное заявление (1990 г.), что в сельском хозяйстве СССР имеется в два-три раза больше тракторов, чем необходимо. Оно вызвало резонанс не только в среде специалистов сельского хозяйства СССР, но и за рубежом. Ведь при этом разрабатывалась программа превращения колхозов и совхозов в фермерские хозяйства как более эффективные. Следовательно, число тракторов должно было сократиться в два-три раза? В действительности в тот момент в сельском хозяйстве СССР (и РСФСР) тракторов на гектар пашни было в 16,5 раз меньше, чем в ФРГ с ее фермерской системой. Вот данные из общедоступных статистических справочников (табл. 4–6).

Ни политики, ни их научные советники не только не объяснили, почему колхозный и фермерский производственные уклады так различаются по уровню необходимых затрат на технику, но и не сообщили обществу об этом важном различии. О нем и до сих пор почти ничего не известно городскому жителю постсоветских республик, и он удивляется, почему же не возникли вместо колхозов и совхозов эффективные фермеры и не «накормили народ».

Таблица 4–6. Обеспеченность сельского хозяйства тракторами, число тракторов на 1000 га пашни, штук

По мере развития автопрома увеличивались поставки сельскому хозяйству грузовых автомобилей (рис. 4-24). В 1988 г. парк грузовиков в сельскохозяйственных организациях СССР составил 1453 тыс. автомобилей общей грузоподъемностью 5,5 млн. т.

Начиная с 1950 года в СССР быстро формировался и обновлялся парк зерноуборочных комбайнов отечественного производства. К середине 80-х годов в нем насчитывалось более 800 тыс. машин. Использовались они интенсивно, плановая система позволяла даже осуществлять маневрирование отрядами машин и комбайнеров по широте, передвигаясь, по мере завершения уборки в южных районах, на север. С самых первых шагов реформы поставки комбайнов сельскому хозяйству сократились, и производство комбайнов стали сворачивать. Их парк стал сокращаться (рис. 4-25). На примере РФ можно видеть, как далеко зашел этот процесс.

Огромной по масштабам и фундаментальной по экономическому, социальному и культурному значению была программа электрификации сельского хозяйства. Для этого требовалось создать на огромной территории инфраструктуру, позволяющую обеспечить сельскохозяйственное производство гораздо большими мощностями, чем требовала электрификация быта сельских жителей. Это было сделано в 60—70-е годы (рис. 4-26).

Надо подчеркнуть, что технологический уклад – это система. Ее элементы связаны между собой, и кардинальное сокращение и ослабление какого-то элемента говорит о деформации всей системы, о деградации и ряда других элементов. Например, сокращение потребления электроэнергии связано с тем, что скот с электрифицированных ферм перемещен на подворья. Поэтому в промышленности прекращено производство доильных аппаратов и они почти полностью исчезли как элемент технологии постсоветского сельского хозяйства.

В середине 80-х годов в СССР производилось 66–68 тыс. доильных установок в год, а в РСФСР по 35–40 тыс. С 1995 по 2005 г. в РФ производилось по 300–400 штук таких установок. В 100 раз меньше. Потом понемногу и неустойчиво это производство стало подниматься – до максимума в 3,8 тыс. в 2008 г. Доильные установки в статистике сельского хозяйства входят в перечень «Основных видов техники». В ежегодниках мы видим неуклонное сокращение парка этих машин в сельскохозяйственных организациях России: от 242,2 тыс. в 1990 г. до 31,4 тыс. в 2010 г. – ни одной задержки на этом пути, даже в годы выполнения Приоритетного национального проекта «Развитие животноводства».

Конечно, лишиться культуры машинного доения – не так страшно, как остаться без тракторов, но об этой машине стоило упомянуть, чтобы показать общий характер деградации технологической базы. Все ее части истощаются примерно в одном ритме. В той социально-экономической системе, которая создана в 90-е годы и уже устойчиво воспроизводится, не видно никаких сил и механизмом, чтобы этот процесс деградации пресечь. Нанотехнологии прекрасны, но они не заменят электроэнергии и доильных установок.

На примере РФ можно оценить, как изменилась структура технологических укладов сельского хозяйства. Данные мониторинга российского Института аграрной социологии приведены в табл. 4–7.

Табл. 4–7. Доля сельскохозяйственных работ, выполняемых разными культурными способами, % [52]

Реформа – это деиндустриализация и демодернизация постсоветского сельского хозяйства. Из этого неумолимого факта надо исходить, планируя будущее.

Главный материальный ресурс сельского хозяйства – земля, почва. Сельскохозяйственные угодья – это преображенная часть природы, продукт культуры. В сельском хозяйстве земля, вода, воздух и растения соединены в огромную химико-биологическую машину, которая работает на бесплатной энергии Солнца. Количество этой энергии, поглощенное культурными растениями и превращенное в пищевые продукты, намного превышает энергию добываемого минерального топлива. Для поддержания почвы в плодородном состоянии требуются постоянные усилия. В интенсивном земледелии одной из необходимых и обязательных функций является мелиорация — улучшение качества почвы.

Условием плодородия почвы является регулярное применение минеральных и органических удобрений. Естественное плодородие обеспечивает урожайность не выше 7–8 ц зерна с гектара. Переход к интенсивному сельскому хозяйству требовал создать адекватную по масштабам промышленность (горнодобывающую и химическую) для производства удобрений, а также необходимые культурные, кадровые, экономические и технологические условия для их применений. Все это было большой программой, которую начали разрабатывать в Российской Академии наук еще до революции и к реализации которой приступили в 1918 году. Динамика производства удобрений представлена в разделе «Промышленность», рис. 3-83 и 3-84.

Однако в последние советские годы (в 1987 г.) вынос питательных веществ с урожаем и сорняками достигал 124 кг с гектара, а вносилось с удобрениями 106 кг. Растениеводство СССР только-только подошло к равновесию. Оно было резко сломано в ходе реформы. Уже в 1989 г. были сокращены поставки удобрений сельскому хозяйству (рис. 4-27).

Этому, как и в ряде других важных отраслей, предшествовала интенсивная идеологическая кампания. Политики и пресса создали т. н. «нитратный психоз» – масштабы применения удобрений в СССР и вызванные ими опасности для здоровья были гипертрофированы в массовом сознании, и активисты «экологических» движений требовали чуть ли не запретить минеральные удобрения.

Напрасно специалисты пытались объяснить, что минеральные удобрения есть наиболее важный почвосберегающий фактор. Под прикрытием идеологической кампании было парализовано производство удобрений, а потом продукция этого производства была перенаправлена с внутреннего рынка на экспорт. Промышленность, созданная для интенсификации и модернизации отечественного сельского хозяйства, стала работать на мировой рынок.

Многие республики СНГ начали воспроизводить «двойную структуру» сельского хозяйства «третьего мира» – есть небольшие оазисы относительного благополучия, а остальная земля дичает. В табл. 4–8 приведены некоторые данные об использовании удобрений на первом этапе реформ.

Табл. 4–8. Внесение минеральных удобрений, кг на 1 га пашни

(в пересчете на 100 % питательных веществ) в республиках СНГ

Применение удобрений в сельскохозяйственных предприятиях РФ снизилось с 9,9 млн. т в 1990 г. до 1,1 млн. т в 1999 г., в 2000 г. вернулось на уровень 1,4 млн. т и в последнее время стабилизировалось на уровне 1,9 млн. т Для сравнения заметим, что в Китае в 1995 г. на 1 гектар было внесено 386 кг удобрений. В 1987 г. минеральные удобрения получали 74 % площади посева, а в 1993 г. эта доля упала до 25 %. В 2006 г. она составила 34 % посевных площадей. В 2010 г. удобрения получило 42 % площади по севов со средней дозой 38 кг на гектар. Существенно иная аграрная политика проводится с 1996 г. в Беларуси – экономические условия позволяют сельскому хозяйству возвращаться на путь интенсивного развития (рис. 4-28).

Эта политика не имеет никаких экономических оправданий – по оценкам экспертов, только в 1993 г. из-за лишения села удобрений в РФ было недополучено продукции, эквивалентной 15–20 млн. т зерна.

В СССР создавалась и в 70-е годы сформировалась крупномасштабная технологическая служба – «сельскохозяйственная авиация». С началом реформ ее стали быстро сворачивать и практически ликвидировать. Резко сократилось применение авиации для проведения химических работ в сельском хозяйстве – подкормки минеральными удобрениями, обработки посевов инсектицидами и гербицидами, а также для наблюдения и ухода за лесами (рис. 4-29). В результате потери продукции растениеводства только от вредных насекомых составляют в РФ около 20 млн. т в год. Крупной общероссийской проблемой стали и лесные пожары.

Необходимая часть мелиорации – создание благоприятного для культурных растений водного баланса. Для этого с древности ведется строительство систем для орошения или осушения земель. В XIX веке разум и опыт уже с участием науки определили, что жару и засуху как фактор нашего климата можно смягчить лишь изменяя «микроклимат» в зонах, где дуют суховеи и случаются засушливые годы. Это достигается созданием локальных экосистем из пашни, луга, леса и воды. Для этого надо принимать лесо- и водоохранные меры: лес порождает родники и ручьи и защищает поля от суховеев, а местные источники воды позволяют поля орошать. Более крупные, региональные программы заключаются в строительстве каналов, водохранилищ и оросительных систем, в мелиорации земель.

Большой государственной программой эта мелиорация стала в советское время. После засухи и голода 1921 года вышло постановление за подписью Ленина «О борьбе с засухой» – об особом статусе лесов, имеющих водоохранное и защитное значение, об укреплении оврагов, снегозадержании и пр. Говорилось о развитии мелиорации и орошения. Сил и средств еще было очень мало, но этим постановлением задавался вектор, и он в советской системе значил много – под него готовились кадры и строилась социальная организация (от деревенских коллективов до Госплана). Силы, средства и опыт организации добавились уже после войны.

Крупномасштабная программа была принята Постановлением Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б) от 20 октября 1948 года «О плане полезащитных лесонасаждений, внедрения травопольных севооборотов, строительства прудов и водоемов для обеспечения высоких устойчивых урожаев в степных и лесостепных районах Европейской части СССР». Это называлось «Сталинский план преобразования природы», а основан был на трудах В.В. Докучаева, П.А. Костычева и других ученых.

Первая из лесополос (более тысячи километров) пролегла от Урала до Каспийского моря. Общая протяженность крупных государственных полезащитных полос превышала 5300 км. В этих полосах было посажено 2,3 млн. га леса. С 1960 г. началась большая программа лесопосадок. Только в РСФСР за 1965–1980 гг. было посажено 12,4 млн. га леса.

Большие программы разработки и строительства систем орошения и осушения, начатые после войны, были реализованы в 70-е годы – форсированно решались срочные задачи (рис. 4-30). В СССР было создано около 4 тыс. водохранилищ, вмещающих 1200 км³ воды. Они позволили резко улучшить окружающую среду, построить большую систему водных путей, урегулировать сток множества рек, получать огромное количество дешевой электроэнергии, использовать накопленную воду для орошения полей и садов.

Самые большие оросительные системы были построены и введены в действие в 70-е годы. В 80-е годы в СССР имелось и использовалось около 20 млн. га орошаемых и 14,5 млн. га осушенных земель. 72 % орошаемых земель приходилось на 4 республики – РСФСР, Украину, Узбекистан и Казахстан. Создание массива орошаемых земель в ряде районов с риском засухи стоило больших усилий, но служило средством страхования от рисков. Орошаемые земли были зоной гарантированных высоких урожаев. С орошаемых и осушенных земель, занимавших 15 % всей пашни СССР, стабильно получали 32–33 % всей продукции растениеводства, 74 % овощей, около половины фруктов и винограда, 30 % зерна кукурузы. В 80-е годы на орошаемых и осушенных землях РСФСР средняя урожайность зерновых культур была 30,5 ц/га при средней по всем площадям 18,5 ц/га. Некоторые культуры, как хлопок и рис, производились только на орошаемых землях. Более половины орошаемых земель отводилось под кормовые культуры, что помогло с середины 70-х годов перейти к интенсивному животноводству.

В последние тридцать лет эту систему дискредитировали в общественном сознании и в значительной мере разрушили. Ошибки, допущенные в том строительстве, были чудовищно преувеличены, а созданные блага – преуменьшены. Интенсивная идеологическая кампания против всех видов мелиорации и, в особенности, против водного хозяйства, началась уже с середины 1985 года. Это было первое организованное антисоветское движение, взявшее за объект атаки большие инфраструктурные проекты (на первом этапе – под экологическими лозунгами).

Программу ирригации в СССР называли монстром, но нетрудно было узнать, что на тот момент в США было 702 больших водохранилища (объемом более 100 млн. м³), а в РСФСР 104. А больших плотин (высотой более 15 м) было в 2000 г. в Китае 24 119, в США 6 389, в Канаде 820, в Турции 427 и в РФ 62. Отставание России в использовании водохозяйственного потенциала рек колоссально, но общество легко приняло ложь о том, что водное хозяйство приобрело у нас безумные масштабы.

Начиная с древних «гидравлических» цивилизаций, системы орошения становились важной частью всего жизнеустройства и сельской инфраструктуры. Во многих регионах современного СНГ эти системы стали выполнять ряд важных функций, о которых не думали, пока все было в порядке. Когда происходит сбой, становится видно, что мы потеряли, бросив эти системы на произвол судьбы.

Защитой России от засухи (и в большой степени от жары) была созданная в 60—70-е годы большая система ирригации и лесопосадок, которая позволяла подать в сельское хозяйство засушливых районов большое количество свежей воды для орошения и хозяйственных нужд. В 1984 г. российские села получили для этих нужд 27 куб. км воды. С 1985 г. эта система стала разрушаться и выводиться из строя. В результате снабжение сельского хозяйства водой стало снижаться и с 2004 г. колеблется на уровне около 8 куб. км – в 3,4 раза меньше, чем в 1984 г.

В ходе реформы не только почти прекратились работы по мелиорации, но и в три раза сократились объемы орошения введенных ранее в действие орошаемых земель. Многие ирригационные системы заброшены и вышли из строя. Более того, заброшена система орошения с помощью поливных и дождевальных машин. Большая часть орошаемых земель не требует обильного (промывочного) полива, их орошают с помощью машин. Парк этих машин за годы реформы сократился в РФ почти в 15 раз и продолжает неуклонно сокращаться (рис. 4-31). Этот парк интенсивно формировался во второй половине 70-х годов, а в 80-е годы для его поддержания производились стабильные поставки около 8 тыс. машин ежегодно. В 2009 году на всю Российскую Федерацию было приобретено 55 дождевальных машин и установок (а списано 305). Российские поля стали беззащитны против засухи.

Конечно, это говорит об общем технологическом регрессе сельского хозяйства, и разрушение культуры ирригации – важная стороны той революции регресса, которая обрушилась на Россию под маской реформы.

С 1989 г. началась ликвидация системы лесовосстановительных работ. Так, в РФ посадка и посевы лесов сократились в 4 раза (рис. 4-32).

При этом гибель лесонасаждений в России стала намного превышать объем посадки. В 2000 г. погибло в три раза больше насаждений, чем было посажено в этот год, в 2005 г. – в пять раз больше. Поддержание полезащитных лесных полос в России почти прекратилось. В 80-е годы в лесополосах еще проводилась посадка леса в размере 30 тыс. га в год, после 1995 г. она колебалась на уровне около 2 тыс. га, а в 2007 г. составила 0,3 тыс. га. Лесополосы зарастают кустарником и теряют свои защитные свойства. А главное, они стали бесхозными и вырубаются. Генеральный директор института «Росгипролес» М.Б. Войцеховский пишет о судьбе лесополос: «До 2006 года они входили в структуру Минсельхоза, а затем были статусно ликвидированы. Оказавшись ничьими, лесополосы стали интенсивно вырубаться под коттеджную застройку или с целью получения древесины» [54].

Отметим, что такое отношение к лесовосстановлению не является общим для всех республик. На рис. 4-33 приведены индексы лесопосадок в Беларуси, России и на Украине.

И вот, когда это дело практически завершено, в Россию приходит жара и засуха, как предупреждение свыше.

Не будем подробно касаться, а лишь перечислим другие проблемы мелиорации. Реформа привела к практически полному прекращению работ по осушению почв. Важная операция – известкование кислых почв, в нем нуждается около половины пашни. В 70-е годы в СССР было создано крупномасштабное производство известковой и доломитовой муки. Только за три года (1985–1987) в СССР было проведено известкование на площади 24 млн. га. В РСФСР в почву вносилось 32–33 млн. т известковой и доломитовой муки в год, В ходе реформы известкование, необходимое не только для повышения урожайности, но и для сохранения плодородия почвы, было практически прекращено (сокращено в 50 раз). Объемы этой мелиорации показаны на рис. 4-34.

Все это хорошо известно, об известковании в США сказано: «Известкование почв как способ устранения излишней кислотности играет роль одного из наиболее важных факторов повышения эффективности химических средств плодородия, а соответственно и урожая сельскохозяйственных культур… Поддержание рН почвы на должном уровне служит хорошим средством профилактики болезней сельскохозяйственных культур» [55].

Мы говорили об условиях, в которых велось и ведется сельское хозяйство в России, СССР, постсоветских республиках. Теперь приведем данные о результатах этого хозяйства в их натуральном выражении – данные о производстве продуктов народного потребления или сырья для их производства в пищевой и легкой промышленности.

Главный продукт земледелия – зерно. На рис. 4-35 представлена динамика производства зерна с 1930 по 2010 г. Это производство сильно зависит от климатических факторов и колебания урожайности велики, поэтому проведена линия полиномиального тренда (3 степени).

Отдельно на рис. 4-36 показано производство пшеницы (озимой и яровой вместе), а также урожайность пшеницы.

Урожайность пшеницы в послевоенные годы стабильно росла. Это – принципиальный результат перехода к современному хозяйству с его механизацией, удобрениями, научной селекционной работой и социальной организацией. В 1909–1913 гг. средний урожай озимой пшеницы в Российской империи составлял 8,1 ц/га, в 1928–1937 гг. 8,6 ц/га. В 70—80-е годы вышли на уровень 25 ц/га (рис. 4-37).

В 1980 г. 90 % всего сбора пшеницы дали 3 республики – РСФСР, Украина и Казахстан, в 1990 г. они дали 96 % сбора. Эти республики в общем сохранили уровень производства, хотя в 90-е года наблюдался неглубокий спад (рис. 4-38). Ликвидация единой плановой системы производства и распределения продовольственных ресурсов побудили некоторые республики резко увеличить посевы и сбор пшеницы (рис. 4-39).

Азербайджан увеличил сбор пшеницы в 3 раза, а Беларусь в 4 раза. Еще больше увеличили это производство в Средней Азии: с 1990 по 2009 гг. производство пшеницы выросло в Таджикистане в 7 раз, а в Узбекистане в 2005 г. собрано пшеницы почти в 11 раз больше, чем в 1990 г. (рис. 4-40) Зато были сокращены посевы хлопчатника – в Узбекистане на четверть (на 500 тыс. га), а в Азербайджане почти на 300 тыс. га (практически полностью).

Отметим еще одну зерновую (крупяную) культуру, новую для России и СССР – рис. Он стал культивироваться благодаря созданию ирригационных систем, в основном в Казахстане, Средней Азии и РСФСР. После ликвидации СССР сбор риса упал и стабилизировался на уровне в 2 раза ниже, чем в 80-е годы. Динамика этого производства показана на рис. 4-41.

Производство «второго хлеба» – картофеля – показано на рис. 4-42. Почти полное перемещение этой культуры на приусадебные участки населения не компенсировало сокращения посевных площадей в крупных хозяйствах.

Производство овощей после 90-х годов наращивается, в основном, уже на подворьях. К настоящему моменту оно почти вернулось на ту траекторию, по которой это производство развивалось с 1950 года (рис. 4-43).

Производство плодов и ягод (включая виноград) быстро наращивалось в СССР с начала 60-х годов. В 1986 г., в год максимального производства, 58 % от союзного объема дали три республики: Украина, РСФСР и Молдавия. Расчленение СССР и повсеместная реформа сразу же погрузили этот сектор сельского хозяйства в тяжелый кризис, преодоления которого пока не видно. Производство снизилось во всех республиках, но сильнее всего пострадала постсоветская Молдова – валовой сбор плодов и ягод уменьшился по сравнению с 1986 г. вчетверо. Динамика этого процесса показана на рис. 4-44.

На рис. 4-45 отдельно представлена динамика сбора винограда. У некоторых традиционно виноградарских республик судьба этой отрасли сложилась драматически, она не выходит из кризиса. Говорили, что большой ущерб виноградникам нанесла антиалкогольная кампания 1986 г. Однако эта кампания была краткосрочной, и с тех пор прошло уже более двадцати лет, а виноградники не восстанавливаются (рис. 4-46).

Важная и давно культивируемая в России техническая культура – сахарная свекла (фабричная). В 1909–1913 гг. ее среднегодовой валовой сбор составлял 10,1 млн. т. В 1924–1928 гг. собиралось в среднем 7,9 млн. т в год, в 1936–1940 гг по 17,1 млн. Война нанесла по этому производству очень тяжелый удар, т. к. основные посевные площади оказались в зоне боевых действий и оккупации. На довоенный уровень вышли в 1950 г. Дальнейшая динамика производства представлена на рис. 4-47.

Главными производителями сахарной свеклы в СССР были Украина, РСФСР, Молдова и Беларусь. В 1989 г. они вместе собрали 97,2 % общего объема производства в СССР. В ходе реформы сильнее всего упало производство в Молдове и на Украине, зато резко расширила это производство Беларусь (рис. 4-48).

Производство семян подсолнечника для выработки растительного масла – счастливое исключение из ряда технических культур. В СССР объем производства семян рос до середины 70-х годов и потом стабилизировался на уровне 6 млн. т. Отечественное производство дополнялось импортом. После спада 90-х годов сельскохозяйственные предприятия восстановили свои объемы производства, а фермеры с 2000 по 2006 г. увеличили производство в 4 раза – возделывание подсолнечника оказалось соответствующим возможностям фермеров и выгодной культурой. Динамика производства в СССР и СНГ показана на рис. 4-49.

Стратегической сельскохозяйственной культурой является хлопчатник.

Текстильная промышленность, основным сырьем для которой служит хлопок, была в Российской империи первой крупномасштабной отраслью современной машинной промышленности, настолько развитой, что смогла успешно конкурировать на внешнем рынке и даже вытеснить с персидского рынка английские ситцы.

Хлопок тогда импортировали из США, так что внутренние кризисы в Америке сразу ударяли по России. Задача создания отечественной сырьевой базы для текстильной промышленности была поставлена в начале XX века. До 1917 года годовой сбор хлопка-сырца достиг (1913) 0,74 млн. т В годы нэпа средний годовой сбор составлял 0,58 млн. т Строительство в 30-е годы оросительных систем в Средней Азии позволило довести в 1937 г. сбор до 2,58 млн. т Максимальный сбор был достигнут в 1980 г. (9,1 млн. т).

Главными производителями хлопка-сырца были Узбекистан, Туркменистан, и Таджикистан, вместе они дали в 1990 г. 89 % союзного сбора.

В СССР был достигнута высокая, по мировым меркам, урожайность хлопчатника, 8,2–8,6 ц/га (в пересчете на волокно). Для сравнения: в 1990 г. урожайность в СССР была 8,2 ц/га, в Индии 2,1, в Египте 7,1, в Бразилии 3,5, в США 7,2.

Динамика производства хлопка-сырца представлена на рис. 4-50.

Стоит обратить внимание на сбор хлопка-сырца в годы войны. Хотя хлопчатник культивировался в глубоком тылу, мобилизация всех ресурсов была такой всеобщей и суровой, что производство резко сократилось. И оставшиеся в тылу люди, и земля, и машины были «переброшены» на решение других задач.

Расчленение СССР и сдача отечественного рынка текстиля в России иностранным производителям поставили хлопкосеющие республики в трудное положение. К 1996 г. посевные площади под хлопчатник сократились на 25 %. Сбор хлопка уменьшился в разной степени. Это видно по индексам производства в 4 республиках (по Туркменистану недостаточно данных) на рис. 4-51.

Хлопок – продукт жарких стран, в средней полосе России и СССР главной технической культурой для производства волокна был и остается лен-долгунец. Это – ценная, но трудоемкая культура. Ее крупномасштабное возделывание стало возможным в 60-е годы благодаря механизации уборки. В 1913 г. производство льноволокна составило (в границах СССР после 1939 г.) 401 тыс. т На этот уровень вышли снова уже в механизированных предприятиях в середины 50-х годов. Главными производителями льноволокна в СССР были РСФСР, Украина и Беларусь, в 1987 г. вместе они 95 % союзного объема.

Динамика производства представлена на рис. 4-52.

С первых шагов реформы отрасль стала приходить в упадок. Так, парк льноуборочных комбайнов в РСФСР-РФ с 12 тыс. в середине 80-х годов сократился до 3,2 тыс. в 2000 г. и до 0,7 тыс. в 2010. Сократились и посевные площади, в России в таком темпе (тыс. га): 1987 – 510, 1992 – 327, 2000 – 108, 2010 – 51.

Рассмотрим показатели развития животноводства. Животноводство – это производство ценных продуктов питания посредством переработки растительных материалов, в основном негодных для непосредственного употребления в пищу человека. Скот для крестьянина всегда был и «страховым фондом» на случай неурожая или любого другого бедствия. Развитие животноводства – не только обеспечение благосостояния, но и фактор безопасности. В советском хозяйстве, приоритетным критерием которого была надежность, была принята установка на небольшое опережение развития животноводства над растениеводством. Во время ВОВ животноводство понесло тяжелые потери, как и земледелие, но после выполнения послевоенной восстановительной программы эта установка выполнялась неукоснительно. Это видно из рис. 4-53.

Соотношение среднегодовой стоимости валовой продукции растениеводства и животноводства (в сопоставимых ценах 1983 г.) колебалось от пятилетки к пятилетке в следующих пределах:

1961–1965 гг. 1:1,11;

1966–1970 гг. 1:1,09;

1971–1975 гг. 1:1,18;

1976–1980 гг. 1:17;

1981–1985 гг. 1:1,22;

1986–1990 гг. 1:1,32

Ключевая часть основных фондов животноводства – крупный рогатый скот. На рис. 4-54 показано, как изменялась на территории СССР его поголовье за последние почти сто лет (от 1919 г до 1939 г. и последние 20 лет – без Литвы, Латвии и Эстонии).

Из графика видно, насколько велика катастрофа реформы 1990–2011 годов даже по сравнению с I Мировой и Гражданской войнами, коллективизацией и нашествием гитлеровской Германии и ее союзников. Принципиальная разница еще и в том, что после всех трех ударов первой половина XX века, последняя катастрофа не вызвала никакой мобилизации и подъема для восстановления и развития.

Тогда быстрый подъем начинался сразу после спада – в 1922 г., в 1933 и 1945 гг. – это видно выше на рис. 4–2, который представляет этот период в крупном масштабе. Государство и общество находили общий язык и вырабатывали поддержанный подавляющим большинством понятный и реалистичный проект – а теперь они разобщены, в них не видно никакого импульса для возрождения. Природа нынешней катастрофы качественно иная, чем те, которые стране уже довелось пережить, и найти выход из этой ловушки пока не удается.

Тяжелое положение в РФ – поголовье скота упало за годы реформы в три раза – без войны и стихийных бедствий. Сейчас крупного рогатого скота существенно меньше, чем в 1916 г. и даже чем в 1923 г. – после того как страна пережила 9 лет тяжелейших войн (а население больше в полтора раза).

И как по-разному проходят через полосу трудностей разные республики, не объединенные в большую солидарную систему плановым хозяйством (см. рис. 4-55 и 4-56).

Отдельно надо сказать о поголовье коров, о молочном стаде крупного рогатого скота. В первый же год войны поголовье коров из-за оккупации западных территорий, на которых перед войной находилось 45 % голов крупного рогатого скота СССР, поголовье коров сократилось вдвое. По мере освобождения территорий принимались меры для восстановления поголовья. Для этого из восточных районов было поставлено 46 % голов крупного рогатого скота от наличия на момент освобождения, 22 % свиней, 41 % овец и коз.

На предвоенный уровень поголовья коров вышли в 1955 году. Затем число коров росло до середины 80-х годов (с небольшим спадом в 1965–1970 гг.). После 1993 г. начался обвал. В последние годы он затормозился, но остановить его еще не удалось. Ход процесса представлен на рис. 4-57.

Свиноводство — интенсивная динамичная отрасль. Она чутко реагирует на изменение ситуации и позволяет быстро нарастить или сбросить поголовье. Однако она весьма уязвима перед эпидемиями и в ней велик риск крупного падежа. Успехи в технологии содержания свиней на современных фермах, в санитарии и ветеринарии сделали отрасль более стабильной.

Развитие свиноводства на раннем этапе советского строя показано на рис. 4-58.

Динамика поголовья свиней в послевоенный период СССР и в СНГ представлена на рис. 4-59.

Крупной отраслью в сельском хозяйстве СССР стало птицеводство, которое в большой своей части приобрело промышленный, интенсивный характер и стало базироваться на довольно высоких технологиях.

Поголовье птицы быстро росло в послевоенный период, что, наряду с молочным животноводством, позволило решить в стране проблему обеспечения животным белком (в виде яиц и мяса бройлеров). В 70-е годы была реализована программа становления современного промышленного мясного птицеводства – одной из самых высокотехнологичных отраслей сельского хозяйства. В 1990 г. 85 % поголовья птиц в СССР находилось в РСФСР, Беларуси, Казахстане и на Украине.

Продержавшись на пике всего три года (1988–1990 гг.), эта отрасль была буквально обрушена реформой. Пришли в запустение новые, недавно оборудованные птицефабрики. Реформа означала не просто спад отечественного производства, но и замещение его продукции импортом. Сейчас спрос на отечественную продукцию возрос, и наблюдается некоторое оживление производства.

Динамика изменения поголовья приведена на рис. 4-60.

В результате самых первых шагов реформы поголовье птицы, особенно на современных птицефабриках, зависящих от бесперебойных поставок сложных комбикормов, пришлось резко сократить. На 1 января 1991 г. в РСФСР было 660 млн. голов птицы, а в 1999–2003 гг. ее поголовье колеблется на уровне около 340–350 млн. голов.

При этом надо отметить, что больше всего пострадало поголовье в сельскохозяйственных предприятиях, то есть в наиболее продуктивной категории хозяйств. Здесь поголовье птицы сократилось в 2,2 раза. Однако сократилось в 1,4 раза и количество птицы на подворьях населения, а фермеры практически не стали заниматься птицеводством.

Важным для многих республик, включая РСФСР, направлением животноводства было разведение овец и коз (коз в основном держали в хозяйствах населения). Поголовье этих животных быстро наращивается и сокращается в зависимости от ситуации. Во время нэпа оно выросло с 68 до 107 млн., сократилось до 36,5 в 1933 г., затем поднялось до 81 млн. в 1938 г. В послевоенное время максимум был достигнут в 1983 г. (152 млн. голов), минимум эта отрасль прошла в СНГ в 1997–1998 гг., после 2001 г. данные по СНГ отрывочны (надежна лишь точка 2005). Динамика поголовья показана на рис. 4-61.

Упомянем еще специфический вид животноводства, играющий, однако, жизненно важную роль для народов Севера России – оленеводство. На 1 января 1991 г. в РСФСР имелось 2,26 млн. голов оленей. К 2000 г их осталось 1,24 млн. Для некоторых регионов резкое сокращение поголовья оленей означало экономическую и социальную катастрофу. Например, в Чукотском автономном округе оленеводство было важной отраслью хозяйства, и здесь в 1991 г. имелась 491 тыс. голов оленей. В результате реформы к 2000 г. насчитывалось лишь 103,5 тыс. голов – почти в пять раз меньше.

Рассмотрим динамику производства конечных продуктов животноводства. Важнейший из них – молоко. Создание в СССР крупного современного молочного животноводства было одним из важнейших достижений экономической и социальной политики послевоенного периода. В 1945–1946 гг. производство молока в СССР составляло 26–27 млн. т в год – как после Гражданской войны (см. рис. 4–4). В 70-е годы производство молока вышло на стабильный уровень 83–95 млн. т, а в 1989 и 1990 гг. его производилось более 108 млн. т.

Динамика производства молока представлена на рис. 4-62.

Реформа повлекла за собой быстрый и неуклонный спад производства в течение десяти лет – оно сократилось до валового уровня 1962 года. Такого низкого уровня производства на душу населения, как в 1999–2000 гг., не было с начала 1960-х годов.

На рис. 4-63 показано состояние производства молока в четырех республиках – самых крупных производителях этого продукта в СССР (Россия, Украина, Казахстан и Беларусь). Вместе они дали в 1990 г. 86 % объема продукции СССР.

В разных республиках реализуют разные установки относительно молочного животноводства. В некоторых предприняли усилия, чтобы развить, иногда многократно (Туркменистан в 6 раз), эту отрасль, дающую белковый продукт массового потребления. В других, напротив, мирятся с угасанием развитой, совсем недавно, производственной системы. В качестве примера на рис. 4-64 приведены индексы производства молока в трех республиках.

О состоянии мясного животноводства можно судить по рис. 4-65.

На графике приведена динамика производства скота и птицы на убой начиная с 1918 г. Видно, что первая половина века была для отрасли исключительно трудной, исходная база (даже 1913 г.) – низкой. Без учета этого трудно оценить послевоенное развитие, поэтому отсылаем к более подробному рисунку 4–3. Длительная антиколхозная пропаганда создала в массовом сознании искаженное представление о якобы застойном характере или даже кризисе этой отрасли в СССР. Полная историческая панорама позволяет реалистично взглянуть на развитие мясного животноводства как в советский период, так и в ходе рыночной реформы, приведшей к ликвидации крупных сельскохозяйственных предприятий (колхозов и совхозов).

В конце 70-х – начале 80-х годов в СССР была реализована программа создания современного промышленного мясного птицеводства – одной из самых высокотехнологичных отраслей агропрома. Продержавшись на пике всего четыре года (1988–1991 гг.), эта отрасль была буквально обрушена реформой (на примере РФ это показано на рис. 4-66). Пришли в запустение новые, недавно оборудованные птицефабрики.

Это означало не просто спад отечественного производства, но и замещение его продукции импортом. Сейчас спрос на отечественную продукцию возрос, и в 2006 г. отрасль вышла на уровень 1990 г., а затем мясо птицы стало главным видом мяса в РФ – в 2010 г. был произведено скота и птицы на убой 5,6 млн. т, из них 3,3 млн. т – птицы.

Производство яиц потерпело в ходе реформы относительно меньший урон по сравнению с молоком и мясом. Со среднегодового уровня пятилетки 1986–1990 гг. 47,9 млрд. штук производство снизилось до минимума 31,9 млрд. в 1996 г., затем стало подниматься.

Динамика этого процесса показана на рис. 4-67. За время реформы произошло некоторое увеличение доли в производстве яиц хозяйств населения – с 21 % в конце 80-х годов до 30–31 % в 1995–1999 гг., затем она снизилась до 25 %. Фермеры этим видом производства практически не занимаются (их доля составляет 0,7 % общего производства яиц в хозяйствах всех категорий).

Важное сырье для текстильной промышленности – шерсть. Ее производство было развито уже в дореволюционной России – 192 тыс. т в 1913 г. На этот уровень на той же территории вышли в 1928 г., затем был спад в годы коллективизации и восстановление к 1940 г., затем война. В 70-е годы вышли на средний уровень 450 тыс. т, и СССР население СССР стабильно обеспечивалось шерстяными тканями отечественного производства, изготовленными из отечественного сырья. В результате реформы обе части этой производственной системы – и животноводство, и промышленность – парализованы.

Динамика производства шерсти приведена на рис. 4-68.

При реформировании сельского хозяйства продуктивность скота в 90-е годы существенно упала и стала возрастать после 2000 года (относительно быстрее на предприятиях, чем в хозяйствах населения). Динамика средних надоев молока в РСФСР-РФ показана на рис. 4-69. После спада 90-х годов в 2009–2010 гг. производство молока вышло на ту же траекторию роста продуктивности, по которой животноводство СССР развивалось в 80-е годы. Разница в том, что теперь высокие надои достигнуты при сокращении объема продукции и при огромном увеличении трудоемкости.

В 90-е годы существенно снизился средний вес головы скота, реализованного на убой. Так, в РФ средний вес головы крупного рогатого скота снизился с 339 кг в 1991 г. до 276 кг. в 1997 г., а вес свиней со 103 до 79 кг соответственно. Этот показатель вновь вышел на уровень 1990 г только в последние годы (в 2010 г. крупный рогатый скот выращивался на убой до среднего веса 363 кг).

Рассмотрим очень коротко производство кормов, непосредственно примыкающее к животноводству и скромно стоящее за сценой. Между тем, именно нехватка кормов была в России фактором, ограничивающим развитие животноводства, а в период, когда главной тягловой силой была лошадь, и развитие земледелия. Недостаток пастбищ и очень короткий период пастбищного кормления, от которых страдала Россия в начале XX века, сильно сказывались и в течение всего советского периода. Так, в 1991 г. на голову крупного рогатого скота в РСФСР приходилось всего 1,08 га пастбищ. Пастбищных кормов животноводство России получало в 4–4,5 раз меньше, чем в США. В 1990 г. пастбищные корма обеспечивали лишь 11,8 % рациона скота и птицы. По этой причине заготовка сена и производство сочных и комбинированных кормов и кормовых добавок имеют для животноводства России ключевое значение.

Корма – продукты растениеводства, которые домашние животные превращают в богатые белком продукты питания человека. Только переход в 30-е годы к травопольным севооборотам и механизация земледелия позволили в широких масштабах ввести сеяние трав, которые изменили положение с кормами. Если естественные сенокосы в среднем по СССР давали с 1 гектара по 6–7 ц сена (в Беларуси до 29, но в Казахстане 3,5–4,5), то сеяные многолетние травы давали в среднем по СССР в 80-е годы 21–28 ц (а в Узбекистане 94 ц/га).

Эта культура земледелия – уже продукт нового времени, в 1913 г. посевные площади трав (на территории СССР до 1939 г.) составляли всего 1,4 млн. га. В 1940 г. в СССР травами засевали уже 16,3 млн. га. Позже, в конце 50-х годов стали быстро расширять посевы культур для получения сочных кормов и силоса (особенно кукурузу). В 1960 г. площади под них составили в СССР 23 млн. га. В целом посевные площади кормовых культур выросли в СССР с 18,1 млн. га в 1940 г. до 76,3 млн. га в 1990 г. Сбор кормов составил в 1989 г. (млн. т): кукуруза на силос – 367; кормовые корнеплоды – 70,2; сено естественных сенокосов – 54,7; сено однолетних трав – 43,2; сено многолетних трав – 94 (эти величины учтены в сыром состоянии собранных материалов).

Статистика публикует мало данных об этом производстве, а статистические ряды СНГ заканчиваются 1993 годом. Мы приведем здесь показатели валового сбора сена и кукурузы на силос только в РСФСР и РФ. Здесь в конце 80-х годов собирали примерно половину союзного сбора кормовых всех трех видов.

На рис. 4-70 представлена динамика валового сбора сеяных трав (многолетних и однолетних). Примерно так же обстоит дело с использованием естественных сенокосов (рис. 4-71). Травы сеют почти исключительно в сельскохозяйственных предприятиях, а около половины сена с естественных лугов заготавливают в хозяйствах населения.

Этот график оставляет очень тяжелое чувство – пропадает половина ценного материала, почти полностью подаренного природой.

На рис. 4-72 показаны объемы производства кукурузы на силос, главного источника сочных кормов. Здесь – самый глубокий спад. Налаженное за 30 лет производство парализовано.

Эти данные говорят не только о резком сокращении годового производства («потока»), но и о деградации базы производства. Это – инерционный результат реформ, его преодолеть очень трудно. Причина и следствие кооперативно ускоряют друг друга – обедневшие предприятия и население не могут оплатить горючее или купить корма, а спад производства кормов заставляет сокращать поголовье и снижать спрос на корма. Технологическая база их производства распадается. На рис. 473 показано, как неуклонно в ходе реформы убывает парк главных машин для кормопроизводства – кормоуборочных комбайнов и косилок. Число обеих машин сократилось в одинаковой пропорции – в 6 раз.

После 1990 г. сразу стало снижаться и производство комбикормов при опережающем повышении их цены (рис. 4-74).

Создание в СССР крупной промышленности по производству комбикормов было важным шагом в интенсификации животноводства. Их применение позволяло сократить перекорм зерна и в недалеком будущем отказаться от импорта фуражного зерна. Сбалансированный по калорийности и составу комбикорм питательнее зерна на 20–25 %, и на каждом килограмме комбикорма экономится 0,5 кг зерна.

За годы реформ в РФ доля комбикормов в рационе кормления скота и птицы снизилась в РФ с 18 % до уровня 70-х годов (9 %). Возможности производства комбикормов были в значительной степени подорваны тем, что резко сократились производство и поставки необходимых кормовых добавок. Это касается рыбной муки, белково-витаминных концентратов и т. д., а также химических добавок – азотных и фосфорных (поставки азотных кормовых добавок сократились по сравнению с 1988 г. в 10 раз уже в 1992 г.). В 1992 г. по сравнению с 1989 г. сельскому хозяйству РФ было поставлено: рыбной муки в 3 раза, шрота и жмыхов в 4 раза, травяной муки в 6,5 раз и мелассы в 15 раз меньше. Выпуск белково-витаминных добавок упал более чем в 4 раза, азотных кормовых добавок – в 11 раз.

В целом именно расход кормов скоту и птице, который учитывает статистика (приводя все корма к условной эквивалентной единице), надежно показывает состояние животноводства – сокращение поголовья в какой-то мере может быть компенсировано улучшением породности скота и его продуктивность, но корм заменить ничем нельзя. На рис. 4-75 показано, как менялся в нынешней РФ расход кормов.

Надо отметить, что при этом на первой стадии реформы происходило ухудшение технологии содержания скота и его породности, так что на производство единицы продукции расходовалось больше корма. Так, в 1989 г. на производство центнера молока в сельскохозяйственных предприятиях РСФСР расходовалось 1,37 ц кормовых единиц, то в 1994 г. 1,74 ц. Улучшение этого показателя началось после 2000 года, и в 2007 г. расход кормов на производство центнера молока снизился до 1,17 ц.