Глава 8 . Каземат
Дел было сделано много, а не сделано ещё больше.
От мыслей и событий кружилась голова. В связи с мощными перестановками в китайской общине, Джо от меня временно убрали, а кого поставить — не решили.
Ну, то есть Танлу-Же считал, что такая величина, как Владетель, должен даже в гальюн ходить под охраной, но кого-то хоть сколько-нибудь достойного моего высокого политического и дипломатического уровня пока ко мне не приставил.
В присутствии любой опеки я чувствовал себя как минимум неуютно. Более того, погуляв по Чёрному рынку и, несмотря на множество умеренно-любопытных взглядов, я к своему временному образу попривык и неторопливо отправился в направлении дома на улице Вестминстерская. Там я набрёл на невозмутимых китайцев, над которыми пошутить не удалось.
— Здравствуйте, господин Аркад Ий! — заранее коротко поклонившись, поздоровался старший из группы, которая, вероятно, совмещала прогулку и патрулирование.
— А откуда вы знаете?
— Босс нас предупредил. Отменно выглядите!
— Да, стараюсь.
Смущённый и немного разочарованный, я зашёл в дом и покрутился там.
Конечно, кроме того, что они знали, как я почернел, меня выдавал приметный бронежилет, необычная сбруя с пистолетом и нож на поясе. Так же обувь была моя постоянная — удобные прочные кожаные туфли, которые мне на заказ и по мерке шили сами китайцы.
Да ещё и в руках портфель! Прямо почти как анекдоте, когда недоумевающего Штирлица выдавали то ли лихо сдвинутая на затылок будёновка, то ли болтающийся на шее ППШ, то ли волочащийся за спиной парашют.
А вот узнали бы они меня без всей этой намертво въевшейся в мой адвокатский образ атрибутики? Не уверен.
Я в раздумьях открыл свой платяной шкаф.
После некоторых набегов Мин, которая слава Предку, постепенно переключила своё неуёмное внимание на Кастета, мой дом был чист, прибран и даже странным образом уютен, а моя одежда (та, которая не обреталась в пещере) была не только постирана и выглажена, но и разложена по полочкам.
Среди прочей одежды был и охотничий наряд, а также костюм степняка, который я когда-то использовал.
Я взял оттуда штаны и степняцкую национальную обувь, мягкие многослойные кожаные туфли на толстой прошитой подошве, украшенные истёртым изгибающимся узором.
Штаны степняка так же подошли, взял цыганскую рубаху, закатал рукава, накинул лёгкую кожаную куртку коричневого цвета, взял трость (ноги-руки всё ещё болели после моей последней встречи с Вьюрковским).
Так я выглядел более взрослым, уже не студентом, а скорее преподавателем.
В таком виде я вышел в город и степенно прогулялся до офиса.
Купил в платяной лавке кепку под цвет куртки, тоже коричневую, приобрёл в киоске газету и с удовольствием уселся на скамейку возле своего офиса.
Ряды ожидающих меня «просителей» значительно поредели, зато те, кто остались, поголовно вооружились складными стульями, явно настроившись на долгое и упорное пребывание. Что называется, «до талого».
Чен в офисе не появлялся, опасаясь, что за неимением Филинова, нападут на него.
Теперь две дюжины просителей хаотично расселись и вяло переговаривались между собой, кто-то даже в полголоса травил анекдоты. Постепенно приближаясь к нам, по улице шёл рыночный торговец чаем. Такого явления, даже хотя бы приблизительно такого, в своём прошлом мире я не видел.
Крепкий коммерсант пёр на спине специально изменённый для ранцевой переноски самовар, который был горяч, но спину торговца не обжигал.
Через боковой кран, удобный для него в плане доступа, он наливал в плотные картонные стаканы чай, тут же у него были в продаже баранки, которые он снимал со связок, грозди сухофруктов и пряники разных размеров в карманах фартука.
С точки зрения любого бродячего торговца, собрание разношёрстной армии, осаждающей офис Филинова, было не источником беспокойства и живым спамом, а новой клиентской базой, которую он тут же принялся деловито окучивать:
— Ну что, господа хорошие⁈ А как насчёт «по чайку»?
— Да оно ж, наверное, можно. А в какую цену чай?
— А пятнадцать копеечек за стакан, а ежели в свою тару, то и всего десять.
— У меня есть свой китайский термос! — встрепенулся один из близко сидящих просителей.
— Такой объём, голубчик, что тут, потянет уже на две порции. Двадцать копеечек с Вас!
— Лей уже, крохобор.
— Баранок желаете?
— Тоже золотые небось?
— Обижаете, вообще без наценки отдаю, — лукаво усмехнулся бородатый торговец чаем. — По десять копеек за штучку, а если прянички, то по двадцать пять, сорок и самый большой — в рупь!
На крыльцо своей часовой лавки вышел мой «сосед» дядя Яша. В его грустных глазах читалось неприкрытое недовольство этой сидячей забастовкой.
— И шо я вижу? Нэ, я таки безумно рад, шо Аркаша пробился в люди! Но по шо ви пришли к нему, шлемазлы?
— Не Ваше дело, любезный, — без тени вежливости огрызнулся здоровяк, который занимал целое раскладное кресло и перегораживал половину тротуара. — Нам платят заказчики, мы сидим. И досидим!
Остальные заголосили, кто-то тоже попросил у торговца чая, тот налил.
Я поднял руку
— И Вам чая?
— Да, — односложно ответил я, всё-таки памятуя, что внешне являюсь человеком, который в русском традиционно не силён.
— Гостям из Африки скидка, чай по десять! — в моей руке оказался картонный стаканчик ароматного, хотя и крайне дешевого чая, индийского (из разряда — помол настолько грубый, что рубят вместе с ящиками), смешанного с Иван-чаем для густоты.
— Ви-таки с собой ещё и негра притащили, шлемазлы⁈
— Да что Вам не нравится, голубчик⁈ — визгливо возмутилась какая-то дама неопределённого возраста.
— Ой, а шо это мене тут может-таки нравицца? Вы туточки сидите с лицами, как будто бы солидные клиенты, но никто ко мне даже не зашёл. Я имею вам сказать, шо человек, у которого нет в наличии часов — это форменный капцан. И настоящих клиентов ви, как стая обезьян, это к вам не относится, — повернулся ко мне дядя Яша, — распугиваете. Ви прям как голуби и мне хочется на вас кышнуть.
— Не выйдет, — самодовольно возразил здоровяк. — Улица общая.
Кто-то из «сидячей группировки» тем временем в полголоса спросил у торговца, нет ли у него в продаже чего-то покрепче чая?
— Кофе? — фальшиво-приветливо расплылся в улыбке торговец. — Да шучу, есть конечно.
Он осторожно извлёк из специального продолговатого кармана маленькую, граммов на двести, бутылку коньяка «половина звезды» и продал её страждущему за шесть рублей.
И хотя он постарался проделать это сравнительно скрытно, от зоркого взгляда дяди Яши это не укрылось.
— От жешь, шо делаецца, люди добрые! Вы сидите тут как хулиганы на корточках, распугиваете клиентов, а теперь будете ещё и распивать горячительное. А что дальше? Устроите пьяный дебош с потасовкой и битьём окон. За шо мене всё это?
— Дядя, ты не шуми, — уже совсем недружелюбно оскалился здоровяк, — а то мы негра подговорим, он тебе входную дверь обсикает.
— Что? Я⁈ Ты не очумел, лось сохатый? — от неожиданности выйдя из образа, искренне возмутился я.
— Таааак, граждане тунеядцы, — улицу огласил насмешливый и весьма самоуверенный голос. — Попрошу не расходиться и подготовить документы для проверки.
Мы все обернулись. Ну, так и есть, к нам подобрался полицейский патруль, усиленный двумя казаками.
И ведь дядя Яша их явно ещё издалека увидел, в отличие от остальных.
— Ну, теперь-то вас разгонят, — я встал с лавки.
— А ты кудой намылился, голубь… черно…кхх…рылый? Пачпорт давай или что там у тебя?
Я сделал лицо попроще и порадовался, что у меня паспорт действительно есть, что называется, краска буквально только что высохла.
Патрульный со скучающим видом взял мой документ и вытянул губы в трубочку. Согласно паспорту, я был подданым Эфиопии и паспорт имел записи на английском и русском, был рассчитан на тех, кто настоящий паспорт (не факт, что такие бывают в природе) этой далёкой страны в руках не держал.
Патрульный ни слова не говоря сунул мой паспорт в карман.
— Значит, этот и этот водку распивали, точнее коньяк, — резюмировал старший патруля. — Этот чёрный собрался обсикать дверь торговцу, у тех четверых документов нет, а вот тот мне просто не нравится.
— Эй, я ничего не собирался! — возмутился было я, но быстро узнал, что подобные нерегламентированные выкрики полицией Кустового не приветствуются, потому что получил удар в печень и от боли согнулся пополам.
— Ещё кто-то сделает поспорить с представителями власти? — беззлобно спросил полицейский у окружающих, пока я хватал воздух ртом. — Нету таких?
Толпа безмолвствовала.
— Значится, объясняю. Жильцам дома, глубоко всеми уважаемым, между прочим, людям, некоторые из которых приходятся тёщами нашему начальнику участка, оченно не ндравятся ваши посиделки тут. Поэтому те из вас, кто не задержан, — он ткнул мне под нос увесистой дубинкой и сделал жест, чтобы я принял вертикальное положение, — сейчас шустро собирают своё барахло и аллюром уматывают. Понятно или есть какие-то вопросы дурацкие? А то я страсть как люблю отвечать на дурацкие вопросы! У меня и арх…ху…мент весомый имеется! –начальник патруля качнул своей дубинкой. — Ну ладно, может в следующий раз…
Меня парой пинков загнали в нечто подобное колонне арестантов и полицейские повели нас, даже не надевая наручники — в участок.
…
Давненько меня не арестовывали. Собственно, такое вообще было ещё в годы моей юности, я тогда был студентом.
Студентам юрфака при СССР в милицию попадать было категорически нельзя. Милиционеры писали короткую бумагу с описанием допущенных подвигов, после чего деканат отчислял героя событий со всеми потрохами.
Мы попались за игрой на гитаре, сопровождаемой портвейном на окраине городского парка.
Была облава, один из советских генсеков любил это дело и считал, что для построения коммунизма нужно повысить цены на водку, вырубить виноградники и гонять пьющую часть населения, которая, вероятно и мешала перестройке и светлому будущему.
Так попались и мы. Компания была разношёрстная, часть знали друг друга и были людьми, как сейчас говорят, тёртыми. Мы остались стоять и дали себя задержать без всяких фокусов.
Часть сбежала.
Дружинники погнались за ними, что дало возможность двоим из нас свинтить (у одного мама была заведующая библиотекой, ей нельзя было скандала, у другого папа профессор). Мы двое их прикрывали. Конечно, дружинники заметили, что нарушителей стало меньше, но вида не подали, не желая выставлять себя дураками.
Нас отвели к «стакану», то есть милицейской опорной точке и составили протоколы. Будучи людьми, несмотря на употреблённый портвейн, разумными, мы не стали говорить, что являемся студентами юрфака, а стройно (успели договориться) соврали, что работаем в отделе механизации соседнего совхоза «Комсомолец».
Студбилетов у нас, само собой, при себе не было.
Что характерно, не было вообще никаких документов (такие были времена), однако свои ФИО мы назвали честно, адреса указали домашние.
Нас поругали, выписали штраф (не помню, сколько это было по деньгам) и пообещали направить бумагу на работу.
А мы в лицо ответили, что нас не уволят, потому что дураков работать в сохвозе было и так немного, чтобы из-за пьянки кого-то выгонять.
На этой нейтральной ноте нас, изрядно протрезвевших и голодных, отпустили спустя почти пять часов мытарств (на составление протокола была большая очередь и в приоритете были те, кто подрался с дружинниками, а один кадр ухитрился сорвать погон с милиционера, что грозило ему серьёзными карами).
Словом, хотя юрист в массе своей работу полиции с этого конца не видит, чуть что в бутылку он не лезет, потому что это может быть чревато.
…
— Фамилия!
— Моя Нгома! — преданно выпучив глаза, ответил я полицейскому, тот сверился с лежащим перед ним паспортом.
— Это имя, придурок.
— Моя Нгома. Студент. Не понимать.
— Так он же из этих, учёных, бошками копчёных. Ну, в академии, которые, — пояснил ему напарник.
Оформляли нас не те полицейские, что «брали», поэтому что они напишут в протоколе, я представлял себе с трудом, если вообще что-то напишут.
— Пил?
— Не понимать!
— Хренов, чё?
— Запирай его в камеру, потом разберёмся.
Меня обыскали, отняли шнурки и ремень, перстень мой по привычке спрятался, и наградив парой пинков, отвели в камеру с красным номером «2».
Дверь была обита жестью и запиралась на массивный засов, я дал себя покорно отвести и затолкать.
В камере было темно, она была длинная как кишка, но привыкающими к полутьме глазами мне удалось разглядеть десяток двухуровневых нар по обе стены, а на них большое количество людей.
— Вечер в хату, арестанты, — на пробу поздоровался я.
— Ой, кого это к нам ветром с воли занесло! — с нар выпрыгнул лысый с частично отсутствующими зубами неприятный тип и решительно направился ко мне.
Вообще полицейский околоток — это не то же самое что тюрьма или каторга.
Каторга — это в первую очередь вид наказания, правда так как он самый массовый, то и каторг в империи и республике больше всего.
Суд назначает, сколько лет каторги должен отбыть наказанный и его направляли «отбывать», а если точнее, то работать, потому что каторга — это тяжёлый труд.
Каторжане работали на приисках на Изнанке или на Лице, на севере, в горах, в степи и так далее.
Кормили плохо, но много, работа была изматывающей, но режим не жестоким. Каторга не ставила себе цель никого перевоспитать, она просто нещадно эксплуатировала заключённых к прибыли своего начальства.
Тюрьма как таковая, в Кустовом была одна и сидело там от силы двести пятьдесят (несмотря на общее количество криминальных элементов) человек. Тюрьма отличалась тем, что там не работали. В тюрьме именно что «сидели». И это всё, что делали заключённые, но будет ошибкой считать, что такое наказание легче перенести.
На каторге давали учиться, читать, играть, покупать в лагерной лавке нехитрые сладости и прочие товары. На каторге, как это ни странно, платили мизерную зарплату (которую отнимали криминальные авторитеты), там можно было развлекаться, словом режим, несмотря на труд, был сравнительно мягким, а жизнь наполнена событиями.
В тюрьме человека помещали в тесную камеру, по одному, по два или по восемь человек и находиться там, и ждать три прогулки в неделю по полтора часа (в любую погоду, строго по графику) было единственным развлечением.
В тюрьме люди, особенно в «одиночке» запросто сходили с ума. Кроме того, там ещё и кормили мало, потому что каторжан кормят как рабочую скотину, чтобы работала, а тюремных заключённых только, чтобы не подохли.
От малоподвижного образа жизни, плохой еды, сырости тюремных стен заключённые болели и умирали, что никого не только не смущало, но даже и наоборот, казалось некоторым вариантом справедливости. Ведь каторжанин отрабатывал свои грехи буквально тяжёлым трудом, тогда как заключённый в тюрьме был в чистом виде нахлебником на шее бюджета и общества.
Околоток в полициях так вообще не был тюрьмой, это камеры, где содержат, пока полиция не разберётся, что делать с человеком дальше или если назначено мягкое наказание, вроде пяти суток за мелкое хулиганство.
Само собой, каторжные и тюремные порядки сюда тоже постоянно проникали и в околотке были свои постоянные посетители, а были и люди случайные.
— Ну что, я в первый раз вижу негра, раньше только слышал про вас. А правда, что вы парни горячие? Разрешишь потрогать тебя за горячие булочки?
Места заключения — простой мир, там ты в первую очередь защищаешь себя. Благодаря большому жизненному опыту, а также некоторой отбитости от жизни в Кустовом, за последнее время я утратил последние ограничители для того, чтобы чуть что реагировать жёстко, поэтому я коротко размахнулся и ударил его снизу в челюсть.
Это притормозило лысого, так что я ударил его всем весом в лоб, а потом ещё раз вдарил в диафрагму.
Лысый выпучил глаза и молча согнулся.
— Помогите, убивают! — что есть сил заорал я и сложился в бублик на полу, прикрыв голову руками.
В такой ситуации не надо бытьжертвой аборта, Пашей Эмильевичем, якобы обладающим сверхъестественным чутьём, чтобы понять, что сейчас меня будут бить, может быть, даже ногами.
Однако дверь за моей спиной лязгнула, пахнуло свежим воздухом и незнакомый, слегка сердитый голос где-то за спиной произнёс:
— Ну вы скоты, конечно!
Я украдкой из-под руки глянул, арестованные, до этого с любопытством взиравшие на «шоу» погрустнели и стали прятаться, как тараканы по углам.
Здоровенный полицейский зашёл, увидел меня, косплеящего колобка и лысого, который держался за ближайшие нары и покачивался.
Лысый, вероятно не был сражён мной и намеревался устоять на ногах, но вошедший полицейский его мечты порушил, приложив дубинкой в район коленей.
— Вам даже негра доверить нельзя, придурки конченные. Рохлюй, я тебя в выгребную яму закину, снова.
— Начальник, да я…
— Глист ты собачий, пасть свою закрой.
Полицейский рывком поднял меня на ноги (и это получилось у него пугающе легко) и оттолкнул к двери.
Я снова оказался в коридоре и прижался пылающей от стресса щекой к каменной стене.
— Куда ж тебя определить, болезный? — по-отечески вздохнул здоровяк и лёгким толчком направил вправо по коридору.
