Валёк мог привлечь, обворожить, соблазнить, склонить к сожительству любую достойную женщину. Весь его импозантный вид говорил за это: брюнет, высокий рост, бархатный голос, хорошие манеры и заранее уважительное отношение к женщине – ну, кто устоит против таких качеств?

Когда-то он имел слабость полюбить свободу и независимость. И не просто конголезского народа, а свою личную, понятную лишь ему и не препятствующую никаким другим интересам. Он был замполитом отдельной механизированной погрузочно-разгрузочной роты во Владивостокском порту, которая действовала в составе докерской бригады (да, были в Советской армии и такие соединения!). В роте численностью более 200 человек имелись своя печать, столовая, комплект разнообразной техники, включая современные по тем временам мощные японские подъёмные краны «Като». Здесь был большой штат офицеров и прапорщиков, вплоть до зама по тылу командира роты, мичманы, командиры портовых буксиров, и складские работники. Каждый день с погрузки транспортов, осуществлявших северный завоз, его бойцы всегда приносили различные продукты, которые они зарабатывали вполне легально, качественно и безотказно выполняя свою работу. Валентин питался в своей столовой за символическую сумму, удерживаемую из месячного содержания, и мог позволить себе многое.

Так, однажды, отправив рожать жену к нелюбимой теще, но внутренне переживая за последствия развития естественного хода вещей и событий, он любил приходить вечерами в тихий приморский ресторан, заказывать ужин и молча, будто бы свысока, наслаждаться жизнью. Наверное, такое бывает в жизни у многих. Но так, как наслаждался своей свободой и независимостью Валёк, – выходило не у всех. В эти минуты его чувство собственного достоинства было на очень большой высоте и не в конфликте с содержанием собственного кошелька. В эти минуты он любил и презирал всех одновременно. В такие минуты сибаритства, релаксации, расслабухи и отдыха в своих мыслях Валёк обращался то к возвышенному, то к пошлому, то к грустному, то к безудержному веселью.

«Здравствуй, мир, пошлятиной живущий! Проститутки! Вам – привет, привет!» – срывалось с губ Валька́, и тут же ему мог представиться родительский дом, Есенин с Цветаевой в обнимку, море и будущая его полнокровная семья. И жизнь представлялась таким ярким и разноцветным калейдоскопом, что Валька впадал одновременно и в грусть, и в тихую радость.

Пытливые исследователи-психологи назовут такое поведение по-своему, забыв о том, что они переживали в двадцать пять лет, когда жизнь кажется бесконечной, любовь – без края, водка – без градусов, а соседка напротив – ничего себе, сойдет…

Но в тот вечер официантка Настя преподнесла Вальку́ сюрприз. Та Настя, которая уважала его за то, что он всегда платил по счету, ни к кому не приставал, не скандалил и, уходя из ресторана, не делал грязных намеков, – Настя представила ему молодую красивую женщину.

Женщина, как и Валёк, была смущена в этой ситуации, но мужчина овладел ею – этой ситуацией – более уверенно:

– Соня, так Соня. Валентин.

– Отдыхаете? Пьете? Курите?

– Ищите мужа, друга, любовника?

Валек никогда не любил неясностей и через семь минут знал, что напротив него сидит врач-сексопатолог, замужем. Муж, естественно, эгоист. Океанограф, сейчас в плавании. Но как у каждого сапожника возникают проблемы с собственными сапогами, так и у Сони, врача-сексопатолога, возникли проблемы в личной жизни.

Такое стечение обстоятельств: неуклюжее желание собеседницы понравиться ему, наплыв собственных чувств и обволакивающая музыка – всё это напомнило Вальку́, что жизнь прекрасна и удивительна. И от этой красоты и этого удивления в Валькину голову полезли такие нежные слова и такие стихотворные строки, что их авторам – будь они живы – было бы стыдно услышать свои произведения из чужих уст: так искренне и проникновенно они звучали.

Валёк никогда не злоупотреблял алкоголем, но тогда ему было достаточно выпить немного хорошего портвейна, чтобы вспомнить о золотом аи и долго говорить о золотой розе в бокале.

Короче, Вальку́ с Соней и Соне с Валько́м вдруг стало очень хорошо. Ей не хватало его во всех её делах, думах, буднях и праздниках. Она не досаждала ему излишним вниманием, но он сам так чутко чувствовал зов Сони, что многие вопросы – общественные, рабочие, моральные, финансовые – решались сами собой, если он оказывался рядом.

Он так ждал, терзался и мучился в предвкушении встречи с этой маленькой женщиной, так стремительно ворвавшейся в его устоявшийся быт. Валёк принципиально перестал ходить ужинать в ресторан, где их познакомила Настя. Ему казалось, что у их любви нет прошлого и будущего. А уж о свидетелях настоящего Вальку́ не хотелось думать и вспоминать.

Пусть будет так, как будет. Пусть Валёк будет учить других, как надо правильно жить. Пусть сексопатолог учит кого-то, как надо любить. Пусть рожает жена, звенят на улицах трамваи и в голове иногда складываются веселые строки…

Однажды у Сони заболела дочь. О её дочери Маше он знал давно, также как о многих нюансах не сложившейся женской жизни. Но порог дома Сони он переступил только тогда, когда на этом очень настояла хозяйка, которая не хотела оставлять больную дочь и отпускать от себя любимого человека.

Всю ночь Маша спала беспокойно. Под утро все ненадолго забылись. Валёк обнаружил Соню, свернувшуюся калачиком у него в ногах, когда его разбудил металлический скрежет в дверном замке. Он стал беспокойно оглядывать незнакомую обстановку, потянулся за часами и разбудил Соню. Неожиданно для Валька́ она очень быстро оценила обстановку и, проявив до этого не свойственные ей волевые качества и даже жесткость, тихо проговорила: «Сидеть и не рыпаться!» – и быстро выскользнула из комнаты.

Некоторое время Валёк пребывал в нерешительной раздумчивости. И только тогда, когда в прихожей послышались голоса, один из которых, явно, принадлежал мужчине, Валёк заволновался. В голове пронеслось сотни читанных и слышанных сюжетов из литературы, кино и анекдотов об обманутых мужьях, об убийствах и самоубийствах, балконах, этажах и прочей дребедени. Руки невольно потянулись к белью и одежде.

За дверью слышался негромкий, но напряженный разговор, в котором чаще звучало мужское «ну-ну» и приближалось к спальне, где Валька судорожно искал свои носки. «Ну, где он запропастился?» – чертыхался он, держа один носок в руке, а второй разыскивая под кроватью.

Валёк из рассказов Сони знал о многих сложностях взаимоотношений с человеком, кто был ей формально супругом. Тот представлялся Вальку́ типичным неудачником, хлипким интеллигентом, очкариком, сутулым, немощным, непонимающим, с каким сокровищем он живет. Ему виделся океанограф, увлеченный своими моллюсками и водорослями, и ничем другим.

Когда тяжелые и уверенные шаги внесли в проем двери высокую поджарую фигуру океанографа, Валёк от неожиданности оторопел. Его чувство собственного достоинства и внутреннего превосходства над заочным океанографом мгновенно испарилось, когда он увидел высокого белокурого красавца, атлета с благородной бородкой. Таких он видел в фильмах своей юности о геологах, строителях таежных городов и прочих романтиках.

До появления в дверях этой фигуры Валек проигрывал в голове, на всякий случай, разные варианты выхода из такой неприятной ситуации. Он был готов сопротивляться, драться или просто сказать всё, что он думает об этом негодяе. Русый «негодяй» снисходительно посмотрел на сидящего в одном носке и судорожно сжимающего спинку стула Валька́, погладил бородку, заглянул вглубь другой комнаты и тихо сказал: «Молодой человек! Видеть вас в своей квартире мне крайне неприятно. Потрудитесь, пожалуйста, сделать так, чтобы через пять минут вас здесь не было».

Валёк вышел из подъезда с ощущением того, что его с головы до ног облили помоями и отхлестали по щекам одновременно. До этого он никогда не изменял Родине, не воровал, не находился под следствием. Но тут Валёк принял на себя всю вину всех поколений планеты и по всем статьям уголовного кодекса.

На улице, кажется, был июль. Следом бежала сексопатолог и жалобно оправдывалась, что это недоразумение, что ей никто не нужен, кроме него, и от него ей тоже ничего не нужно – лишь бы не уходил.

Но Валёк ничего не слышал.