Глава 19

Каким образом должно наставлять смиренных и как – гордых.

Наставление 17

Иначе должно наставлять смиренных, иначе – гордых. Первым надлежит представлять, какое истинное возвышение ожидает их, а последним показать, как ничтожна слава, за которой они гоняются. Да будет известно первым, что ожидаемое ими – вечно, а отвергаемое – скоропреходяще; последним же – что приобретаемое ими здесь тленно, а теряемое пребывает там вовеки. Пусть внемлют смиренные, что вещает Вечная Истина: смиряли же себе вознесется, пусть услышат и гордые глас Той же Истины: всяк возносяйся смирится (Лк. 18, 14). Первым говорит: предъидет же смиренным слава(Притч. 15, 33); а последним: прежде же падения, злопомышление (Притч. 16, 18). К одним относятся следующие слова: на кого воззрю, токмо (nisi – как не) на кроткаго и молчаливаго и трепещущаго словес Моих? (Ис. 66, 2). К другим – следующие: Почто гордится земля и пепел?(Сир. 10, 9). К одним: Господь на смиренным призирает, к другим: и высокая издалеча весть (Пс. 137, 6). Да познают смиренные, что Сын Человеческий не прииде, да послужат Ему, но послужити (Мф. 20, 28); да не забывают и гордые, яко начало (всякого) греха гордыня (Сир. 10, 15). Пусть обратят внимание первые на то, что Искупитель наш Господь Иисус Христос смирил Себе, послушлив быв даже до смерти, смерти же крестным (Флп. 2, 8); а последние пусть размыслят о том, что сказано в Писании о богоотступной главе их: сам же царь всем сущым в водах; или согласнее с подлинником: сам же царь над всеми сынами гордыни (Иов. 41, 25). Гордость диавола – причина нашего падения; смирение Богочеловека – вина нашего восстания. Враг наш, будучи создан наряду с другими тварями, захотел быть выше всех; Искупитель наш, пребывая Божественным величием Своим превыше всего, благоволил снизойти в среду человеков.

Итак, возвещайте смиренным, что они чрез свое смирение подражают Господу; напоминайте и гордым, что они своей гордостью идут по следам падшего сатаны. Что же презреннее гордости, которая, силясь вознестись, далеко отстоит от истинной высоты? И что славнее смирения, которое, ставя себя ниже всего, восходит на высоту и соединяется с Господом своим? Впрочем, надобно строго различать между смирением и смирением и между гордостью и гордостью. Нередко бывает, что одни обольщаются ложным видом смирения, а другие обманывают себя, не сознавая своей гордости, но на самом деле одни водятся страхом, другие же сознанием своей мнимой правды, как бы дающей им право и свободу голоса. И потому, когда следует обличать пороки, одни молчат страха ради и думают, что они молчат по смирению, а другие вопиют во всеуслышание против неправды, не сознавая надменности своей, и думают, что им дает право и свободу говорить правота их во имя правды. Тех побуждает к поблажке страх под видом смирения, а сих к неумеренной, а может быть, и вовсе им не предоставленной строгости обличения необузданная надменность под видом свободы. Почему надобно предостерегать в обличении как гордых (опирающихся на свободу), чтобы они не присвояли себе таковой свободы более, чем должно, так и смиренных (а на самом деле боязливых), чтобы они не стеснялись сверх меры: иначе вольность первых послужит для них пищей высокомерия, а раболепное подчинение последних заставит их унижаться пред явными пороками других и как бы уважать самые пороки.

Но при этом не мешает иметь в виду то, что иногда гордых и самомнительных удобнее можно исправить, если к обличениям присоединить некоторого рода и похвалы им, как припарки к больному месту. Таким образом, можно говорить им или о тех добрых качествах, которые усматриваются в них, или о том, чем бы они могли быть, если бы позаботились восполнить и то, чего недостает у них, и затем уже, расположив прежде внимание их к себе приятным для них впечатлением, приступать к обузданию их горделивости. Так и диких коней мы касаемся сперва тихо и ласково, чтобы потом удобнее покорять их себе ударами бича; и горькое врачевство, противодействующее болезни, растворяем медом, услаждающим вкус, чтобы таким образом горечью врачебного состава уничтожить смертоносные соки в теле больного. И потому в самом начале обличения гордых надлежит воздерживаться от сильных порывов, обращаясь с ними ласково и дружелюбно, чтобы они, встречая в нас приятную для себя благорасположенность, тем самым внимательны были впоследствии и к нашим замечаниям, не так для них приятным. Равным образом можно иметь в виду и то, что иногда тем успешнее можем подействовать на гордого и тем скорее исправить его, чем живее представим ему, что его исправление и усовершение полезны и важны не столько для него, сколько для нас; ибо гордость любит, чтобы другие дорожили ею. Так Моисей, странствующий в пустыне по повелению Божию, поступил с тестем своим Иовавом (Иофором). Моисей хотел извести Иовава из среды язычества и подчинить истинному Богу, и потому вызывал его странствовать в пустыне с народом Божиим: Воздвизаемся мы в место, – говорит он ему, – о немже Господь рече: сие дам вам: пойди с нами, и сотворим тебе добро, яко Господь добрая глагола о Израили (Чис. 10, 29). Иоавже, или Иофор, сперва не соглашался на предложение Моисея положительным отказом: Не пойду, – отвечал он ему, – но в землю мою и в род мой иду. Но когда Моисей сказал ему, что он необходим для всего странствующего народа, и умолял его не оставить их: Не остави нас, так как тебе известна эта местность, и будеши в нас старейшина (ductor, или dux, – руководитель, или вождь) (Чис. 10, 30–31), тогдаИовавсклонился на его вызов. Моисея не могла затруднить неизвестность пути переходов в пустыне, которому, по указанию Божию, предшествовал и днем столп облачный, и ночью столп огненный (см.: Исх. 13, 21–22) и которого Сам Бог руководил и хранил во всем. Но, как муж прозорливый, беседуя со слушателем своим горделивым, искал в нем для себя отрады и утешения, имея в виду и другую важнейшую цель: он просил его быть ему руководителем на пути земном, чтобы самому иметь возможность руководить к пути небесному. Таким образом, Моисей достиг цели, что тесть его Иовав (Иофор), несмотря на свою горделивость, приклонился на зов его тем с большей готовностью и преданностью, чем больше убеждался в том, что на него смотрят все как на человека, необходимого для них, и как прежде явил себя непреклонным, так потом склонился на предложение Моисея.