Глава 18

Каким образом должно наставлять кротких и как – гневливых.

Наставление 16

Иначе должно наставлять кротких, иначе – гневливых. Кроткие, будучи поставлены начальниками над другими, иногда предаются покою, который близок к недеятельной праздности ленивого, и часто от излишнего послабления, мягкости и снисходительности сердца теряют бдительную бодрость и силу начальнического духа. Напротив того, гневливые, имея в руках своих власть, очень часто и сами раздражаются, и подчиненных своих лишают покоя; и так как они в порывах гневливости не замечают неестественности своего состояния, то и не сознают того, что делают во гневе другим и чему подвергают во гневе сами себя. А нередко – что всего хуже – влечение гнева своего признают они за ревность по вере и благочестию и таким образом, считая порок добродетелью, безбоязненно и бестрепетно обременяют себя преступлениями. Посему нередко приходится видеть явления, что кроткие доходят до слабости, а гневливые обольщаются своей ревностью по правоте, и таким образом к добродетели первых незаметно присоединяется порок, а последним явный порок их представляется как бы возвышенной добродетелью. Итак, надлежит убеждать первых остерегаться того, что невдалеке грозит им, а последних – зорко смотреть за тем, что в них самих уже кроется. Пусть одни обращают внимание на то, чего у них недостает, а другие пристальнее присматриваются к тому, чем они страдают; пусть одни полюбят заботливость и попечение не только о себе, но и о других, а другие укротят в себе беспокойство и возмущение души своей, вредное и для них, и для ближнего. Необходимо расположить кротких к стяжанию ревности о благе ближних, если ее недостает у них, и убедить гневливых с ревностью, о которой они так много мечтают, соединять кротость: ибо Дух Святый является и в виде голубине, и под видом огненных языков, потому что исполняющихся Его благодатью Он делает и кроткими, подобно голубям, и ревнителями правды, яко огнь пламенеющими.

Итак, нет полноты Духа Святаго в том, кто при кротости духа и поведения оставляет ревность или кто, одушевляясь ревностью, не соединяет с ней кротости. Для большей ясности возьмем пример. Отчего апостол Павел двум ученикам своим, не различавшимся между собой по духу любви христианской, предлагает различные средства для сообщения силы их проповеди? Именно: отчего Тимофею он говорит: Проповедуй слово, настой благовремение и безвременне, обличи, запрети, умоли со всяким долготерпением и учением (назиданием) (2 Тим. 4,2), а Титу: Сия глаголи, и моли, и обличай со всяким повелением (Тит. 2, 15)? Почему святой апостол одному из учеников советует действовать со властью, а другому – иметь долготерпение, если не потому, что Тит отличался кротостью, а Тимофей был одушевлен пламенной ревностью? В одном из них возбуждает соревнование при его кротости, а в другом умеряет ревность кротостью терпения; одному придает то, чего у него недоставало, а у другого отнимает то, что у него преизбыточествовало; одного как бы подгоняет, а другого как бы осаживает. Великий деятель в вертограде восприявшей его Церкви Божией одни из ветвей (рождие) великого благодатного древа (истинной виноградной лозы) орошает и поливает, чтобы они лучше возрастали, а другие обсекает и очищает, чтобы они, буйно разрастаясь, не лишились и тех плодов, которыми доселе украшались (см.: Ин. 15, 1–5). Впрочем, гнев, являющийся под видом ревности, надобно отличать от того гнева, который без всякого справедливого повода раздражает сердце, возмущает душу и бывает виной нестроений. Первый простирается на то, на что должен простираться, только не знает тому меры и пределов; а последний всегда обращается на то, на что не должен быть обращаем; и надобно сказать, что не удерживающиеся от гнева, то есть нетерпеливые, тем отличаются от гневающихся без всякой причины, то есть гневливых, что первые не переносят великодушно обид, наносимых им другими, а последние сами причиняют обиды другим. Гневливые, несмотря даже на собственное унижение, ищут повод к несогласию, радуются раздорам и готовы в разгаре гнева нападать на всех и каждого; посему в минуты их раздражения лучше всего уклоняться от них. От раздраженности и вспыльчивости они ничего не слушают, ничего не понимают или не хотят понять; но, пришедши в себя, они тем удобнее исправляются увещаниями, чем больше пристыжает их кротость и терпеливость обиженных ими. Вспыльчивому и разъяренному во время гнева, точно так же как и пьяному во время опьянения, все прямое кажется кривым. Посему-то и Авигея, умилостивши Давида, оскорбленного презрительным отказом Навала, мужа ее, который в то время был пиян до зела, и от вина, и от гнева, не возвести… Навалу глагола ни велика ни ма́ла до света утренняго…Заутра (же), егда истрезвися Навал от вина, поведа ему жена его вся глаголы сия, и он понял свое преступление, и у́мре (замерло) сердце его в нем, и той бысть яко камень (1 Цар. 25, 36–37).

Но если нет возможности уклониться от гневливого в минуты раздражения, то надлежит не прямо нападать на таковых обличением, а как бы щадя поражать их. Мшним это лучше примером Авенира с Асаилом. Когда во время жестокой брани между домом Иудиным и домом Израилевым Асаил стремительно и настойчиво преследовал наедине Авенира и когда сей последний несколько раз обращался к нему и просил, чтобы он оставил его в покое и не преследовал, наконец сказал ему, как бы предостерегая его: отступи от мене, да не поражу тя о землю, но когда и затем Асаил не внял словам его и не захотел отступить от него, тогда удари его Авенир копием созади́ (тупым концом) в лядвия, и пройде копие сквозе его, и паде тамо и у́мре пред ним (2 Цар. 2, 17–23). Здесь Асаил может представлять собой типическое изображение тех, коими, овладевая, неистовство гнева увлекает их в бездну преступлений, их-то надобно тем с большей осторожностью уклоняться и щадить, чем с большим безумием предаются они этой сумасбродной наглости. Поэтому и Авенир, означающий на нашем языке светильник или свет отчий¹, уклоняется и как бы избегает его. Так и язык отеческий пастырей и учителей Церкви, открывающих и возвещающих народу Божию свыше свет Премудрости Божественной, когда усматривают в ком-либо дух мятущегося неистовства и показывают только вид готовности вступить в борьбу с раздраженным, как бы дает тем заметить ему, что проповедники мира и любви не хотят враждующих им поражать оружием слова своего. Но когда эти непримиримые враги никакими благоразумными убеждениями не смягчаются и в упорном безумии не отступают от своих нападений, подобно Асаилу, тогда старающимся обуздать и укротить их бешенство надобно заботиться о том, чтобы, нисколько не предаваясь сами гневу и раздражению, а сохраняя совершенное спокойствие духа, наводили их искусно на такие предметы сторонние, коими не прямо, а косвенно, но тонко и метко уязвляли бы их душу. Потому-то Авенир, сопротивляясь нападавшему на него Асаилу, ударил его не острием копия, но тупым концом (древком). И, конечно, поражать острием орудия – значит явно нападать, а ударять тупым концом оного – значит некоторым образом защищаться только и, как бы щадя врага, отбиваться от него. Асаил же тотчас пал и умер, потому что гневливые, выходя из себя, когда видят, что им при поражении оказывают пощаду, еще более воспаляются гневом от негодования и досады и тут же падают и гибнут, убиваемые собственной гордостью. Таким образом, эти люди, томимые и снедаемые внутренними волнениями души, при малейшем отступлении и поражении умирают не столько от железа, сколько от душевного потрясения своего.