Глава 2

Перечень различных состояний слушателей, с которыми проповедник должен сообразоваться в своих поучениях.

Так:

Иначе должно наставлять мужчин, а иначе – женщин.

Иначе юношей, иначе старцев.

Иначе бедных, иначе богатых.

Иначе веселящихся, иначе опечаленных и сетующих.

Иначе подчиненных, иначе начальствующих.

Иначе слуг, иначе господ.

Иначе мудрецов мира сего, а иначе буйих (неразумных, скудоумных, невежд).

Иначе распутных и бесстыдных, а иначе благонравных и стыдливых.

Иначе самонадеянных и дерзких, а иначе малодушных и робких.

Иначе нетерпеливых, иначе терпеливых.

Иначе доброжелательных, иначе завистливых.

Иначе простодушных и откровенных, а иначе хитрых и лукавых.

Иначе здоровых, иначе больных.

Иначе тех, которые удерживаются от злых дел по страху наказаний, а иначе ожесточенных во зле, на которых и наказания не действуют.

Иначе многомолчаливых, а иначе многоглаголивых.

Иначе слишком медлительных, а иначе слишком поспешных.

Иначе кротких, иначе гневливых.

Иначе смиренных, иначе гордых.

Иначе упорных и непреклонных, а иначе легкомысленных и непостоянных.

Иначе невоздержных, иначе воздержных.

Иначе тех, кои благотворят своим добром другим, а иначе тех, кои и чужое отнимают у ближнего.

Иначе тех, которые не простирают рук своих на чужое, но не выпускают из них и своего; а иначе тех, которые хотя и делятся добром своим с другими, однако же падки и на чужое.

Иначе враждолюбивых, иначе миролюбивых.

Иначе посевающих раздоры, иначе миротворцев.

Иначе тех, кои, не понимая надлежащим образом Священного Писания, мечтают о себе, что они постигают его как следует, а иначе тех, кои хотя и понимают его хорошо, но, гордясь своим знанием, тщеславятся им пред другими; общий их недостаток, который должен иметь в виду проповедник, есть недостаток смирения.

Иначе тех, которые могли бы хорошими быть проповедниками, но по своему смиренномудрию боятся и уклоняются, а иначе тех, коих должна бы удержать от принятия на себя этого служения мысль о их несовершенстве или молодости, но которые по своей опрометчивости домогаются его.

Иначе тех, кои достигают всего, чего ни домогаются в мире сем, а иначе тех, кои тоже гоняются за мирскими благами, но во всем терпят неудачи.

Иначе тех, которые ведут супружескую жизнь, иначе ведущих жизнь безбрачную.

Иначе предающихся плотскому греху полового смешения (вне супружеского союза), а иначе девственников и девственниц, вовсе не познавших такового смешения.

Иначе оплакивающих грехи свои, совершенные на самом деле, а иначе оплакивающих грехи помышлений.

Иначе тех, которые каются в своих грехах, но не отстают от них, а иначе тех, которые перестают грешить, но не раскаиваются в содеянных грехах.

Иначе тех, кои живут беззаконно и тем еще тщеславятся, а иначе тех, кои осуждают пороки, между тем проводят жизнь порочную.

Иначе согрешающих по внезапному увлечению, иначе стремящихся намеренно и обдуманно ко греху.

Иначе тех, которые дозволяют себе, хотя небольшие, проступки, но притом часто, а иначе тех, которые остерегаются и маловажных, но зато иногда впадают в тяжкие преступления.

Иначе и не начинающих даже дел добрых, иначе начинающих только, но никогда не оканчивающих.

Иначе должно наставлять таких, которые совершают зло втайне, а добро творят явно и открыто, иначе же тех, кои, наоборот, добрые дела свои скрывают, а сознают пред другими одни слабости свои¹…

Но что пользы от перечисления всего этого вместе, если мы не раскроем с возможной краткостью самого способа наставлений и не представим особых программ для каждого из них в отдельности?

Глава 3

Каким образом нужно наставлять мужчин и как – женщин, как – юношей и как – старцев.

Наставление 1

Итак, иначе должно наставлять мужчин, а иначе – женщин. На первых надобно возлагать бремена более тяжелые, а на последних более благие и легкие, чтобы таким образом тем доставить поприще для упражнения их мужественных сил, как сосудам более крепким, а этих утверждать в добре кротостью, обращаясь с ними снисходительнее, как с более немощным сосудом женским (ср.: 1 Пет. 3, 7).

^сем этим пунктам, или темам, в последующих за сим главах ведется особый счет под названием «Admonitiones», то есть Наставлений, которые в подлиннике и обозначаются по порядку при каждой главе.

Иначе должно наставлять юношей, иначе – старцев; потому что юношей всегда почти удобнее бывает направить к совершенству строгостью предостережений, а старцы скорее вразумляются уважительным и почтительным увещанием. Так и Писание говорит: Старцу не твори пакости, но утешай (старца не укоряй, но умоляй) якоже отца(1 Тим. 5,1).

Глава 4

Каким образом должно наставлять бедных и как – богатых.

Наставление 2

Иначе должно наставлять бедных, иначе – богатых. Бедным обязаны мы подавать утешение и отраду, чтобы не упадали они духом под тяжестью бедствий и уничижения, а в богатых – поселять страх, чтобы они не гордились и не превозносились. И Господь душе бедного говорит чрез пророка: Не бойся, яко посрамлена еси, ниже устыдися, яко укорена еси (Пс. 54, 4); а затем, как бы желая показать ей свое сожаление об участи ее и обласкать ее, присовокупляет: Смиренная и колеблемая не имела еси утешения (Пс. 54, 11); наконец указывает ей это утешение в следующих словах: изъях же тя из пе́щи убожества (Пс. 48, 10). Напротив, о богатых вот что пишет апостол Павел ученику своему: Богатым в нынешнем веце запрещай (praecipe – заповедай) не высокомудрствовати, ниже уповати на богатство погибающее (in incerto divitiarum suarum – на неверность богатств своих) (1 Тим. 6, 17). Стоит заметить здесь, что учитель смирения, когда дело коснулось богатых, не сказал: проси, убеждай, уговаривай, но говорит: запрещай или заповедай; потому что сколько слабый и уничиженный имеет право на снисхождение наше, столько сильный и высокомерный не заслуживает пощады. Прямая истина тем прямее должна быть высказываема таковым людям, чем более они надмеваются горделивыми помышлениями о своих тленных благах. К ним-то обращены эти горькие слова Спасителя в Евангелии: горе вам богатым: яко отстоите утешения вашего (яко восприемлете утешение ваше) (Лк. 6,24). Они получают утешение в настоящей жизни, наслаждаясь своим довольством во всем, но зато они не вкусят радостей вечных. Поэтому бедных, искушаемых как бы очистительным огнем в горниле убожества и нищеты, надлежит утешать, а на богатых, пресыщающихся наслаждением временных благ, наводить страх, чтобы одни познали, что богатством, которого они отчуждены, могут обладать и они, другие же уразумели бы, что то же богатство, которым они наслаждаются здесь, рано или поздно они должны оставить.

Впрочем, нередко нравы людей принимают обратное направление, так что и богатый бывает кроток, и бедный горделив. В таком случае слово проповедника опять должно сообразоваться с состоянием и образом жизни слушателя: превозношение бедного тем строже надобно обличать, что и самое убожество не смиряет его, а смирению богатого тем большую придавать ценность, что он не надмевается и при богатстве, которое так легко располагает к гордости.

Иногда же нужно бывает проповеднику и с гордым богачом беседовать ласково. Так, часто и жестокие раны врачуются легкими припарками, и неистовство помешанных укрощается приветливым словом врача по мере того, чем с ними ласковее и ласковее обращаются. Недаром замечено и в Писании, что когда дух лукавый нападал на Саула, то Давид принимался за гусли и, прогоняя игрой своей бешенство его, возвращал царю спокойствие (см.: 1 Цар. 18, 10). Что же изображает здесь состояние Саула, как не превозношение сильных? И что выражает состояние Давида, как не смиренную жизнь святых мужей? Итак, подражая примеру Давида, который, как только дух нечистый овладевал Саулом, тотчас начинал играть на гуслях и своей усладительной игрой обуздывал его беснование, и мы исполним пастырский долг свой, если не убоимся ниже устрашимся и сильных земли, превозносящихся до исступления, усмирять и вразумлять для спасения их души ласковым и кротким увещанием, как бы сладкогласием гуслей.

А иногда, когда решаемся выступить с обличением против сильных мира сего и берем на себя тяжелую обязанность вразумить их и навести на путь раскаяния, весьма полезно бывает начать речь свою притчей, или аллегорическим уподоблением, предлагая им на рассуждение как бы чужие поступки; и когда они произнесут над ними как чуждыми им свой строгий и беспристрастный суд, тогда-то с ораторским искусством и обратить этот суд на них самих, так чтобы надмевающийся временным могуществом ум изобличаемого не мог восстать на обличителя, казнив собственным приговором свою гордость, и не пытался даже защищаться, связав наперед сам себя своим же осуждением. Вот почему и Нафан-пророк, пришедши обличить царя Давида в тяжком его преступлении, просил у него суда якобы по делу об обиде, нанесенной богатым убогому, не указывая личности ни того, ни другого, в форме приточной аллегории, и когда царь сам вынес приговор по этому делу, яко сын смерти есть муж сотворивый сие, тогда уже пророк объявил ему и обидевшего, и обиженного: Ты еси муж сотворивый сие, – возвысил он голос, – Урию Хеттеанина убил еси мечем, и жену его поял еси себе в жену (2 Цар. 12, 5, 7, 9). Таким образом, и царь выслушал от пророка обличение во грехе своем, приняв это обличение со смирением, так как не мог уже противоречить собственному приговору своему, произнесенному против самого себя, и пророк достиг своей цели, возбудив в согрешившем раскаяние пред Богом, которое он тут же и выразил пророку: Согреших ко Господу, вследствие чего и получил чрез того же пророка помилование от Господа: и Господь отъя, – были слова к нему пророка, – согрешение твое (2 Цар. 12, 13). Так-то святой муж Божий, видя пред собой в лице Давида и грешника, и царя, дивным образом распорядился сперва довести могущественного подсудимого до сознания и признания повинности своей во грехе собственным его же самого осуждением, а потом уже позаботился об исцелении его от греховного недуга доведением до сердечного сокрушения и раскаяния для получения от Верховного Судии Небесного помилования и прощения. Он скрыл на время от царя личность его, но как только уловил в нем благоприятную для своей цели минуту, то сейчас же воспользовался ею. Конечно, пророк не имел бы такого успеха, если бы он с первых слов открыл царю вину его и тут же вздумал бы разить его обличениями и упреками; но под покровом притчи он сумел мастерски изострить меч, до времени скрываемый, для верного направления его к желаемой цели. Он, как искусный и опытный врач, пришел к больному, видел, что нужно рассечь рану, но сомневался в терпеливой решимости больного. Поэтому скрыл под полой платья своего спасительное железо и потом внезапно вонзил его в рану, так что больной почувствовал его действие прежде, нежели увидел его; ибо если бы он заранее подметил его, то едва ли согласился бы испытать на себе действие его.