Глава 9

Пастырь духовный как руководитель своей паствы должен быть внимателен к поступкам и своим, и других, строго следя за ними, потому что иногда пороки представляются под личиной добродетелей.

Пастырь, правящий духовным стадом Христовым, обязан еще вникать в самые внутренние изгибы души человеческой, чтобы в существе своем не смешивать худых поступков с добрыми и добрых с худыми. Так часто бывает, что под именем бережливости скрывается скупость, а под именем щедрости прикрывается расточительность; так нередко неуместные уступки и послабления считаются снисходительностью, а необузданный гнев и нетерпимость принимаются за святую ревность; так иногда на безрассудную опрометчивость смотрят как на необыкновенную быстроту деятельности, а неповоротливая медлительность и нерешительность в делах представляется глубокой сообразительностью и благоразумной осмотрительностью. Поэтому необходимо пастырю душ со всей внимательностью отличать добродетели от пороков и пороки от добродетелей, дабы не вообразить себя или другого бережливым, когда обладает им скупость, и не превозноситься под видом сострадания щедростью, будучи на деле расточителем; или, потворствуя преступлениям и щадя самих преступников, вполне заслуживающих строгого обличения и наказания, не довести их чрез то до вечных мук, а немилосердно наказывая претыкающихся, самому не согрешать больше их; или же опрометчивым решением дел, требующих зрелого обсуждения, не уронить важности суда несправедливостью его, медленностью же и нерешительностью в управлении делами не довести их до расстройства, из хорошего состояния в худое, а из худого в еще худшее.

Глава 10

Пастырь духовный как руководитель своей паствы должен быть весьма разборчив в своих обличениях и в своей сдержанности, в ревности и в снисходительности.

Пастырю, правящему духовным стадом Христовым, надобно, кроме того, быть сведущим и опытным в том, как нужно иногда по требованию благоразумия прикрыть проступки пасомых, давая, впрочем, в то же время заметить им, что эти проступки прикрываются; иногда даже явные и открытые терпеть до поры до времени, а иногда тайные и сокровенные со всей точностью расследовать; иногда кротко обличать, иногда же со всей силой преследовать.

Мы сказали, что в некоторых проступках благоразумие требует прикрытия оных; но в то же время – давать виновным заметить, что эти проступки их прикрываются. Это нужно для того, чтобы грешник, видя и сознавая, что его проступки замечены уже и что только по снисхождению к нему они остаются в тайне, без огласки, в ожидании от него исправления, тем самым устыдился бы он грехов своих и тем строже сам осудил и наказал себя, что пастырь по милости своей и терпению своему пощадил его. Так точно Господь вразумлял народ Иудейский, когда чрез пророка говорил: и солгал Ми, и не помянул еси Мене, ниже приял Мя еси во ум, ниже в сердце твое; и Аз тя видя, презираю (ιδωυ παρορω – ego tacens et quasi non videns), и не убоялся еси Мене(Пс. 57, 11). В этом случае Он и прикрывал грехи иудеев, и вместе указывал на них; ибо и молчал против грешников, и тут же высказывал то, о чем молчал.

Некоторые же даже явные и открытые проступки нужно терпеть до поры до времени, то есть когда обстоятельства не благоприятствуют открытому обличению. Так и телесные нарывы от неблаговременного рассечения лишь больше воспаляются, и вообще всякое лекарство, не вовремя употребляемое, если и обходится без вреда, то наверно теряет свою целительную силу. При том же, перенося тяжесть грехов подчиненных своих в ожидании благоприятного времени для врачевания их, тем самым пастырь приучается к терпению. Подобное нечто говорит о себе псалмопевец: На хребте моем делаша грешницы, продолжи́ша беззаконие свое (Пс. 128, 3), то есть, другими словами: «Когда я не могу почему-либо исправлять грешников, то как бы ношу грехи их на плечах своих, под тяжестью коих испытывается терпение мое»; ибо мы обыкновенно носим тяжести на плечах (на хребте).

Иногда же тайные и сокровенные проступки надобно пастырю расследовать со всей точностью, чтобы по обнаруживающимся признакам открыть все, что таится в душе грешника, постепенно переходя от менее важных тайн до самых важнейших. Так, Иезекиилю говорит Господь: Сыне человечь, раскопай стену. И раскопах, – отвечает пророк, – и се, дверь едина. Ирече ко мне: вниди и виждь беззакония злая, яже творят сии зде. И внидох и видех, и се, всякое подобие гада и скота, суетная гнушения, и всяцыи кумиры дому Израилева написани быша на стене всюду около (Иез. 8, 8-10). Здесь Иезекииль изображает собой начальников вообще и в частности – пастырей с пастыреначальниками, а под стеной разумеется жестокосердие подчиненных им. И потому раскопать стену не то же ли значит, что проницательным разысканием раскрыть и дознать грубость и закоренелость души в скрытных преступниках? Когда же он раскопал ее, то открылась дверь: ибо, когда посредством тщательных розысков и благовременных убеждений, так сказать, рассекается жестокосердие грешника, пред нами как бы отворяется дверь души его, чрез которую можно уже видеть все, и самые внутренние, его помышления. Посему и говорится далее: вниди и виждь беззакония злая, яже творят сии зде. Что же именно увидел пророк, вошедши в дверь, как бы после употребленных усилий к размягчению жестокосердия и раскрытию совести? Ивнидох и видех, – продолжает он, – и се, всякое подобие гада и скота, суетная гнушения. Под именем гадов разумеются помыслы совершенно земные, а под именем скота (животных) такие помыслы, которые хотя несколько возвышаются над землей, но все еще никак не могут отрешиться от ее благ и выгод; так как гады всем телом своим ползают по земле, а животные хотя большей частью тела подымаются над землей, но для удовлетворения необходимым потребностям своим постоянно приклоняются к ней. Поэтому гады пресмыкаются в стенах наших, когда мысли у нас вращаются только около земного и от земли никогда не отрешаются; а животность наполняет собой нашу храмину, когда мы хотя и возносимся иногда мыслями своими к долгу справедливости и честности превыше обыденных стремлений своих к благам земным, но не перестаем удовлетворять этим стремлениям: тут мы как бы двоимся, когда озаряемые светлостью мысли витаем горе, томимые же голодом и жаждой тройственной похоти мирской – плоти, очес и гордости житейской (1 Ии. 2, 16) – приклоняемся долу. И неудивительно, что далее пророк увидел кумиров, или идолов, дому Израилева, написанных (изображенных) на стене. Ибо и апостол лихоимание, или лихоимство (любостяжание), назвал идолослужением (Кол. 3, 5; Еф. 5, 3, 5). Поэтому не без причины об идолах (кумирах) говорится после животных (скотов), потому что хотя некоторые из нас как бы отделяются уже от земли, когда трезвенностью мыслей своих возносятся горе, но в то же время, приклоняясь долу под бременем мирских похотей, предаются и порабощаются земле. И не напрасно сказано, что эти кумиры расписаны были на стене, ибо когда образы внешних предметов воспринимаются внутренней силой души, то в ней как бы напечатлеваются эти образы, под которыми она воспринимает их мысленно. Вообще же надобно здесь заметить, что прежде всего появляется брешь (пролом, дыра, отверстие) в стене, потом дверь, а наконец уже тайна сокровенных беззаконий; так как и всякий грех обнаруживается сперва во внешних признаках, затем открывается дверь, разоблачающая темную его сторону, а тогда уже является он во всей своей наготе.

Иные проступки требуют обличения кроткого и умеренного, потому что человек часто грешит не по злости своей, а или по неведению, или по слабости, где самое осуждение и обуздание греховности, конечно, должно быть в значительной степени ослабляемо и сдержано с сострадательной для грешника пощадой. Ибо все мы, пока остаемся в этом бренном теле, неизбежно подвергаемся слабостям нашего повреждения; поэтому всякий по себе может и должен судить, какого снисхождения заслуживают немощи ближнего. Пусть же и пастырь оглядывается на себя, когда с грозным обличением выступает против таковых недугов, усматриваемых в своих пасомых, не забывая того, что и он человек, подобострастный другим. На этот раз и апостол Павел подает нам прекрасный совет, говоря: Братие, аще и впадет человек в некое прегрешение, вы духовнии исправляйте таковаго духом кротости: блюдый себе, да не и ты искушен будеши (Гал. 6,1); как бы так говорит: «Когда усматриваемые тобой слабости ближнего твоего огорчают тебя, то размысли при этом, что ты сам, и тогда душа твоя воздержится от неумеренной ревности, опасаясь подвергнуться тому же, за что нападаешь на другого».

А более тяжкие преступления надлежит обличать и преследовать со всей силой, дабы виновные, не понимающие важности своей вины, могли при этом убеждаться в том, как тяжко они грешат, и, не считая своих грехов за проступки маловажные, при строгости осуждения сами страшились их и позаботились о своем исправлении. Возвещая подчиненным пасомым своим о славе небесного отечества, пастырь должен открывать им и те засады, которые исконный враг наш повсюду расставляет нам на пути настоящей жизни, и, ревнуя о спасении их, со строгостью военной дисциплины исправлять те преступления, для предотвращения которых недостаточно мер кротких: иначе все они вменены будут ему самому. Посему-то Господь говорит Иезекиилю, а в лице его и всем духовным вождям: И ты, сыне человечь, возми себе пли́нфу, и положи ю пред лицем твоим, и да напишеши на ней град Иерусалим, и да даси о́крест его ограждение, и да соградиши над ним забрала и обложиши его остро́гом, и да поставиши окрест его полки, и да учиниши поставления стрельниц окрест: ты же возми себе сковра́ду железну, и да положиши ю в стену железну между тобою и между градом (Иез. 4, 1–3). Здесь эти вожди духовные как учители вверенных руководительству их душ берут как бы плинфу (дощечку), когда восприемлют бренное сердце своих слушателей, чтобы образовать его. Эту плинфу они полагают пред собою, когда наблюдают за всеми изгибами сердца человеческого с постоянным вниманием. Далее им повелевается написать на ней град Иерусалим, то есть чрез благовествование изобразить и объяснить слушателям блага небесного отечества их. Но так как при этом необходимо для них знать и те искушения, какие противопоставляет нам здесь, на земле, исконный враг нашего спасения и блаженства, то духовные вожди должны устроить ограждение окрест Иерусалимам соградить над ним забрала, то есть должны предупредить вверенные им души, ищущие уже горнего отечества, о тех опасностях, которыми окружены мы, и научить их, какими средствами против каких опасностей защищаться. Когда же с усилением обороны увеличиваются со стороны врага и опасности, тогда пастыри духовные должны еще обложить подвергающихся искушению пасомых своих острогом, поставить окрест их полки и учинить поставления стрельниц, оградив таким образом для них отовсюду внушенные им блага горнего Иерусалима, то есть должны употребить со своей стороны все меры для предостережения их от разнообразных козней лукавого врага и привести крепость ограждаемых в них добродетелей в неприступное положение. После всего этого, если кто-либо из подчиненных, несмотря на таковые заботы о его спасении, дерзновенно станет нарушать предписанные ему обязанности, не вправе ли предстоятель

Церкви восстать на него со всей силой пастырской ревности? Вот почему и пророку наконец сказано: ты же возми себе сковраду железну, и да положиши ю в стену железну между тобою и между градом. Под именем сковрады, конечно, разумеется пламенная ревность пастыря, а под именем железа — сила и мужество пастырского обличения. Да и что может сильнее воспламенять и строже обличать, как не ревность по Боге? Такой ревностью горел апостол Павел, когда отъявленных грешников предавал сатане во измождение плоти, да дух спасется (1 Кор. 5, 5; см.: 1 Тим. 1, 20) или когда о самом себе говорил: Кто изнемогает, и не изнемогаю (с кем бы и я не изнемогал)? Кто соблазняется, и аз неразжизаюся (за кого бы я не воспламенялся)? (2 Кор. 11, 29). Так и о Самом Спасителе псалмопевец в пророческом духе выразился, заметив, что ревность по доме Божием снедала Его (ср.: Пс. 68, 10; Ин. 2, 17). И эта сковрада железная полагается между пророком и градом как бы стеной железной или оплотом, так как пастыри, заявляя в здешней жизни мужественно ревность свою по долгу своего звания, удержат за собой и в будущей жизни ту же ревность, как некую опору в отношении своем к пасомым, дабы не явиться безответными в небрежении и неисполнении обязанностей своего служения.

Между тем нам, пастырям, не надобно упускать из виду и того, что в обличениях при увлечении весьма трудно бывает удержаться, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего и неудобовыносимого. Нередко одно неосторожное, слишком резкое слово обличителя вместо того, чтобы уврачевать грешника, убивает его, повергая в отчаяние. Поэтому когда мы заметим после обличительной проповеди, что поразили слушателей своих чрез меру, более надлежащего, тотчас должны с сознанием прибегнуть к покаянию и со слезами просить у Господа прощения в том даже, что от неосмотрительной ревности по Его святому закону согрешили, прося иногда извинения и у тех, кого этим, может быть, обидели. Это заповедуется нам Господом преобразовательно в следующих словах Моисея: иже аще пойдет с подругом своим в лес собирати дрова, и поползнется рука его с секирою секущаго дрова, и спадши секира с топорища улучит подруга его, и умрет, сей да убежит во един от градов сих (трех), и жив да будет; да не погнав ужик крове вслед убившаго, яко разгорится сердце ему, и постигнет его, аще должайший будет путь, и убиет душу его, и умрет: и сему несть суд смертный, понеже не бе ненавидя его (Втор. Г9, 5–6). Когда мы пускаемся в обличение грехов ближнего, мы как бы входим в лес с подругом; и пока мы исправляем сей долг как следует, мы просто посекаем дрова. Но вот мы погорячились чрез меру, забылись, увлеклись в своем обличении сверх надлежащего, и секира слова нашего, соскочив со своей рукоятки, от неумеренной ревности смертельно поражает нашего подруга. В этом положении, если мы сами не хотим пасть жертвой мести ужика крове убитого и пред Верховным Судией хотим замолить свой грех неведения, нам необходимо бежать во един из отведенных для сего (трех) градов убежища, ища в них для себя спасения, и, укрываясь под покровом сих трех— веры, надежды и любви, – омывать грех свой слезами во едином таинстве покаяния. И как мститель убитого не трогал убийцу, когда находил его во граде убежища, так и Верховный Каратель всякого зла, будучи Сыном Божиим и соделавшийся Сыном Человеческим чрез восприятие естества нашего, не вменит нам в вину содеянного нами ненамеренного греха, когда увидит нас под защитой покаяния и покровом веры, надежды и любви.