Прядение и ткачество
В посевных площадях крестьянского земледельческого хозяйства немалое место занимали посевы волокнистых материалов – льна и конопли. При этом, чем хуже была зерноводческая составляющая хозяйства, тем большую роль играли волокнистые растения, которые к тому же давали и растительное масло (первые промышленные посевы подсолнечника были произведены только в 40-х годах XIX века в Курской губернии, так что Россия ела «постное» льняное и конопляное масло). Недаром русское льноводство особенно было развито в центральных нечерноземных (Московская, Смоленская, Тверская, Новгородская, Псковская) и преимущественно северных губерниях (Ярославская, Костромская, Вятская, Вологодская, Архангельская), где местами даже рожь «прозябала» плохо и сеяли в основном овес и ячмень. Посевы конопли занимали значительно меньшие, нежели лен, площади, но зато под нее отводилась наиболее жирная земля, чаще всего на задах огородов – «конопляники».
Роль волокнистых была огромна. Недаром уплата оброков, податей, выкупных, недоимок приурочивалась к середине осени и весны. В начале зимы продавали или забивали «залишний» скот, который уже не мог пастись на воле, и нужно было травить на него дефицитное сено; к тому же и мясо по легким морозам можно было вывозить без риска испортить его. А весной заканчивалась обработка льна и конопли, и крестьяне продавали перемятый и вычесанный лен и «пенечки», а также льняное и конопляное семя на маслобойки.
Между прочим, как и настриженная шерсть, в крестьянском хозяйстве лен считался «бабьим» товаром, уже хотя бы потому, что он обрабатывался исключительно руками женщин. Роль мужика сводилась лишь к вспашке земли и посеву льна. «Брали», т. е. дергали лен (волокнистые никогда не косили из экономии материала), вязали его в снопики и ставили сушиться в поле женщины. Они же, расчистив тут же небольшой точок, вымолачивали вальками из подсохших снопиков семя, шедшее затем на посев будущего года и на маслобойки. После этого снопики замачивали где-либо в небольшой речке, а лучше в каком-нибудь бочаге, придавив их камнями. Мокший некоторое время лен, в котором в это время начинали гнить деревянистые части стебля, затем сушили и свозили их на гумно или на двор. Вот тогда-то, собственно, и начиналась работа по обработке материала. Работа женская и ночная – днем женщины были заняты по хозяйству.
Мяли лен на мялках – элементарно простых деревянных устройствах. Мялка представляла собой наклонный узкий желоб на четырех ножках: сбитый из дощечек либо выдолбленный в тонком еловом стволе с четырьмя обрубками сучьев в виде ножек: пара повыше, на уровне пояса, пара пониже. В желобе на шарнире в его нижней части ходила узкая дощечка с ручкой на конце. Мяльщица тонкий пучок стеблей постепенно подавала на желоб, часто опуская эту дощечку и переламывая стебли. Мяли не только свой лен, но и чужой, в виде заработка. Например, сеявший много льна смоленский помещик А. Н. Энгельгардт в 1870-х годах за ночь платил мяльщицам около 30 копеек – очень неплохой заработок.
Перемятый лен трепали: по пучку переломанных стеблей часто били под острым углом трепалом, широкой тонкой дощечкой с ручкой, напоминающей широкий короткий меч. При этом деревянистые части стебля, кострика, «выбивались» из пучка и у трепальщицы в руках оставался пучок волокон. Затем лен чесали широким кленовым гребнем, чтобы вычесать остатки кострики, а окончательно вычесывали мельчайшие крохи кострики и оборванные и перепутанные волокна жесткой волосяной щеткой. После этого толстые пучки тончайших длинных волокон связывались в мычки.
Точно таким же образом обрабатывалась конопля, из которой получали пеньку. Посконь, или замашки, более тонкие волокна, полученные от мужских стеблей (конопля – «двудомное» растение), шли в ткачество на грубые ткани, а собственно пенька использовалась в основном в веревочном промысле. Очески льна и пеньки, засоренные кострикой и перепутанные, т. н. пакля, шли на конопатку деревянных судов и бревенчатых стен. А никчемная кострика вываливалась в хлевах под ноги скоту, на подстилку, чтобы перегнивала на навоз.
Большая часть пеньки, мало использовавшейся на собственные нужды, шла на продажу скупщикам. В домашней переработке часть пеньки шла на веревки, а часть – на грубую пеньковую ткань, сермягу, из которой шились крестьянские зипуны и полузипунники, на мешковину да на плотное рядно, которым и укрывались сами («Холодно, холодно, пусти меня под рядно»), и которым укрывали зерно, муку в мешках или иной, боящийся дождя товар. Лен, за вычетом того, что шло на домашние нужды, также продавался или в виде мычек, перевязанных пучков волокна, либо же в виде пряжи. До отмены крепостного права во многих оброчных и даже иногда барщинных имениях часть оброка собиралась тальками, мотками пряжи и даже холстами.
Пряли пряжу, разумеется, вручную, на прялках, наматывая пряжу на веретено, либо на более производительных и позволявших получать более качественную нить самопрялках. Даже и на ранних купеческих «фабриках», в «светелках» – мастерских, поначалу работали на самопрялках, механические же прядильные машины появились сравнительно поздно и преимущественно в хлопчатобумажной промышленности. Но примечательно, что хлопчатобумажная отрасль в России родилась и получила мощнейшее развитие именно в районах развитого льноводства и выделки льняного холста – в Костромской, Ярославской, Московской, Тверской губерниях.
При работе на прялке (пряснице) пряха ставила ее донцем на лавку и садилась на нее лицом к лопасти, придавливая тяжестью своего тела. К лопасти веревочкой привязывали кудель, мычку; пальцами одной руки пряха вытягивала несколько волокон, ссучивая их в нить, а другой рукой вращала веретено, наматывая на него нить. Кое-где для прядения использовались большие кленовые гребни на ножке, вставлявшейся в донце: кудель надевалась на гребень. Естественно, что прялок, донцев, гребней и веретен требовалось огромное количество, что давало работу столь же огромному количеству столяров, занимавшихся «щепным» промыслом. На изготовленной столяром самопрялке с большим колесом-маховиком и простейшим кривошипно-возвратным механизмом, приводимой в движение ножным приводом, работа велась двумя руками, значительно быстрее: здесь тем же маховым колесом приводилась во вращение большая катушка-бобина для намотки нити и особая деревянная вилка с зубцами, для того, чтобы пряжа равномерно ложилась по всей длине бобины. Таким же образом прялась нить из промытой и расчесанной овечьей шерсти и козьего пуха.
После того как все волокно было спрядено, его перематывали с веретен на воробах, больших горизонтальных вращающихся крестовинах на ножке; в отверстия на концах крестовины вставлялись свободные веретена, и на них моталась пряжа, затем снимавшаяся в виде большого мотка – тальки. Кое-где талькой называли и саму крестовину, воробы. В разных губерниях в тальке считалось от 800 до 4000 ниток по четыре аршина, т. е. от 3200 до 4800 аршин (2300–5000 метров). Хорошая пряха в неделю выпрядывала две-три тальки.
Ручное ткачество производилось на кроснах, большом деревянном ткацком стане из двух соединенных брусьями рам, в которых вращались две вала: навой с аккуратно намотанными нитями основы, и пришва, на которую наматывалась готовая ткань; с помощью подножек двигались набилки, рейки, в которые вставлялось бердо, своеобразный гребень с пропущенными через проволочные или нитяные зубья нитями основы: сверху подвешивалось от двух и более ремизок, попарно соединенных нитяных или проволочных петель, собранных на двух параллельных рейках; через них пропускалась основа, поочередно поднимавшаяся при нажиме на подножку и открывавшая зев для проброски челнока с утком. Челнок представлял нечто вроде отполированной тяжелой деревянной лодочки с вставленным в него веретеном с нитью утка. Тальки пряжи предварительно перематывались на большое мотовило из двух крестообразно расположенных рамок из реек, а затем аккуратно сматывались (сновались) на навой, пропускаясь через бердо и ремизки, на пришву.
Нажав на подножку так, что половина нитей основы поднималась ремизкой, открывая зев, ткачиха пробрасывала в него рукой челнок, нажимала другую подножку, чтобы поднялась вторая половина основы, вновь пробрасывала челнок, уже обратно, и прибивала уток бердом к предыдущим нитям. Читатель может иглой разобрать на нитки небольшой кусочек ткани, чтобы понять, сколько раз ткачиха должна была нажать подножки, пробросить челнок и нажать бердо, чтобы соткать хотя бы сантиметр ткани. Это будет очень поучительно. А ведь ткачество бывало и многоремизным, узорчатым, цветным.
Холст с кросна выходил серого, «сурового» цвета. Его требовалось еще и отбелить. Это отбеливание шло без применения каких-либо химических отбеливателей. Холсты многократно раскатывали то по росистой траве на лужайке, чтобы отбеливали их солнце и роса, то по снегу, чтобы мороз выбелил их и стали бы они, как белы снеги. Так что мороки тоже было немало.
В льноводческой Вологодской губернии в середине XIX века в г. Устюге в купеческих мастерских обработкой льна занималось до 3000 человек, почти исключительно крестьян-отходников. Работа велась с 6 декабря по 7 марта, т. е. в перерыве между сельскохозяйственными работами. Плата мужчине была 10–15 копеек в день, женщине – 10, мальчику – 5 копеек серебром. Таким образом, за месяц-полтора мужчина получал 3–4,5 рублей, женщина 3 рубля, мальчик 1,5 рубля. Расходов у них было 18 копеек в неделю за квартиру и 1,5 рубля в неделю на харчи, следовательно, чистый заработок был ничтожный. Более выгодна была обработка льна, включая ткачество, на дому, так что в вологодских Кокшиловской, Ростиславской и Липовской волостях прядением и ткачеством занимались даже мужчины. В Поволжье ткацкий промысел был распространен в Самарской губернии, особенно в Бугульминском уезде. Так, в 12 селениях Александровской волости в начале ХХ века все семьи поголовно ткали холсты, сукна, полотенца, кушаки и пр. Изготовляли они в год до 40 тысяч аршин холста, причем только в селе Большая Ефановка вырабатывали до 10 тысяч аршин холста, 3 тысячи аршин сукна и 1300 штук полотенец. В широких размерах ткачество существовало также в Микулинской и Дымской волостях; в первой женщины ткали холсты из льна и поскони, а в последней свыше 500 семейств приготовляли холсты, полотенца, сукна, половики, кушаки и юбки. В Казанской губернии ткачество было развито сравнительно слабо: в Мамадышском уезде (с. Кукмора) изготовляли пряжу, в Казанском ткали салфетки, в Чебоксарском – тесьму на обшивку рубах. В большом количестве обрабатывали лен и коноплю в Черноземной области. Ткачество салфеток, скатертей и полотенец было развито здесь в Грайворонском уезде Курской губернии.
Кроме льняного холста, яркой пестряди, узорных скатертей и салфеток и грубой поскони, ткали и домашнее сукно. Но с ткацкого стана ткачиха снимала не готовый товар, а только полуфабрикат – суровье. А потом суровье обрабатывалось на сукновальнях, обычно находившихся при мельницах. Но об этом – в другой главе.
И холстина, и сукно шли в дело «сурового» света, отбеленными либо окрашенными. Ремесло красиля было весьма распространенным. Ткани окрашивались или целиком, растительными (с начала ХХ века ализариновыми) красителями в глиняных кубах и корчагах, либо же на них наносился орнамент. В последнем случае иной раз в окраску шли и фабричные хлопчатобумажные ситцы и коленкор. Нанесение красочного орнамента на ткани – древнее ремесло, идущее не с XVI ли века. Различались набойка и выбойка. В набойке на белый фон наносился цветной орнамент, а у выбойки орнамент был белый, а фон – цветной. В том и другом случае красиль использовал «манеры», квадратные доски разного размера (от 30–46 сантиметров до 12–20 сантиметров) из плотной древесины: ореховые, кленовые, яблоневые. На доске вырезался высокий повторявшийся орнамент («раппорт»). Оставалось, ровно расстелив ткань на покрытом сукном столе и нанеся краску (она наливалась в ящик с дном из войлока) на орнамент, плотно прибить деревянной киянкой манеру к ткани. Иногда наоборот, ткань накладывали на манеру и прокатывали вальком. Поскольку манера все же была невелика, эту операцию повторяли вновь и вновь. При многоцветном («полихромном») орнаменте использовались несколько манер, каждая со своей частью орнамента и со своей краской. Органические и минеральные красители, нерастворимые в воде, растирали с каким-либо клейким веществом.
Резьба по твердому дереву все же трудоемка, да и подобрать доску нужного размера не просто. Так что иногда орнамент на манере выполняли из плоских гвоздиков с загнутыми концами.
В выбойке манера покрывалась горячим воском, который затем и переносился на ткань, пропитывая ее. А потом ткань погружали в краситель, непокрытая воском материя окрашивалась, а после удаления воска в горячей воде орнамент оставался белым.
Уже с середины XVIII века в Подмосковье работали заведения, «печатавшие» платки. А среди них наиболее прославленными стали мастерские села Павлово, где издавна процветал ткацкий промысел. С 1844 г. село Павлово было перечислено в заштатный город, а прилегающие к нему деревни стали посадскими слободами. Так промысел получил название Павловопосадского, знаменитого своими набивными платками и посейчас. К широкому выпуску платков – атласных, штофных, шерстяных и полушерстяных, шелковых, с тканым орнаментом, сетками и бахромой, павловопосадские заведения перешли в 1863 г. Среди них выделилась выпускавшая шерстяные набивные платки мануфактура Лабзиных и Грязнова. Здесь к концу столетия трудилось до двух тысяч человек. На фабрику по окрестным деревням работало множество крестьян, из которых у некоторых были свои мастерские с 7–12 ткацкими станками. Но, несмотря на постепенную механизацию, платки продолжали набивать вручную, иногда используя до 400 досок с медными или латунными вставками для мелкого орнамента.
