6
Откуда взялись змеи и чем они отличаются от других животных?

Чтобы понять, откуда взялись змеи, нужно сначала забраться довольно далеко в историю планеты. Первыми позвоночными, освоившими сушу, были земноводные, далекие предки современных лягушек, тритонов и саламандр, которые вольготно чувствовали себя в тропическом климате, преобладавшем на Земле примерно 370 миллионов лет назад. Теплые пресные водоемы, обилие насекомых и отсутствие конкурентов позволили им занять все прибрежные зоны, становясь все более разнообразными и многочисленными. Но по мере роста разнообразия и многочисленности начала расти и конкуренция – узкие полосы вокруг водоемов, с которыми амфибии были связанны неразрывно, становились тесны. Но отойти от них, имея влажную, быстро пересыхающую кожу и размножение, как у рыб (посредством откладывания икры в воду) амфибии не могли.

Понадобилось около 50 миллионов лет эволюции, чтобы в результате множества и множества непрерывно появляющихся и исчезающих мутаций появились рептилии – существа, покрытые чешуей и не боящиеся быстрого высыхания, а главное – умеющие откладывать самые настоящие яйца! Собственно, именно «изобретение» яйца позволило рептилиям быстро занять все имеющиеся ниши. Яйцо, этот крошечный, изолированный от окружающей среды водоемчик с запасом питательных веществ, позволило эмбриону развиваться почти в любых условиях вдали от водоема, и развиваться значительно дольше, чем это происходит у рыб или земноводных, вылупляясь уже самостоятельным и способным избегать многих опасностей. Началась эпоха рептилий, расселившихся по всей планете. Если упрощать, то появлялись всевозможные ящерицы, черепахи, крокодилоподобные существа, в морях заплескались хищные рептилии, по суше забегали и затопали всевозможные динозавры, в небо взмыли летающие ящеры. Не было только змей. Довольно долго продолжалось господство четырехногих рептилий, около 160 миллионов лет.

До тех пор, пока у некоторых групп древних ящериц не начались странные мутации – они потеряли некоторые гены, отвечающие за полноценное развитие конечностей. Вся эволюция строится на мутациях, большинство которых оказывается нежизнеспособными, и лишь немногие получают право на жизнь, неожиданно становясь более приспособленными к условиям окружающей среды. Так получилось и с постепенно теряющими конечности предками змей. Казалось бы, как можно существовать со все более миниатюрными лапками, не позволяющими быстро бегать, как ящерицы, или рыть норы? Остается только лежать и ждать, пока тебя сожрут более удачливые хищники… Но предки змей не просто утрачивали ноги. Они и приобретали – массу новаторских изменений, которые не просто помогли пережить потерю конечностей, но извлечь из нее максимум пользы, превратив безногий организм в нечто новое и совершенное! Хотя справедливости ради следует сказать, что некоторые современные змеи все еще сохранили остатки тазовых костей и лап, когда-то бывшие вполне функциональными. Недаром существует такое понятие, как ложноногие змеи, куда раньше включали удавов и питонов. Действительно, и у тех и у других около клоаки имеются небольшие шипы, в нормальном состоянии плотно прижатые к телу. Вот это и есть остатки задних конечностей, которыми они даже умеют двигать! В период размножения самцы вполне активно шевелят этими шипиками, царапая кожу самки и возбуждая ее.

Конечно, непросто обходиться без конечностей, имея короткое тело, неспособное быть гибким. И змеи стали длинней, количество позвонков увеличилось, достигая у некоторых четырехсот пятидесяти (вдумайтесь, целых четыреста пятьдесят против, к примеру, тридцати трех у человека!). Это позволило змеям стать самыми гибкими из позвоночных существ. И почти к каждому позвонку, за исключением хвостового отдела, еще и прикреплены ребра! Но, чтобы быть гибкими, понадобилось не только увеличить число позвонков, не только стать тоньше, но и убрать все неподвижные узлы в теле – только это могло позволить быстро двигаться, извиваясь среди камней и зарослей. И начались кардинальные изменения внутренних органов.

Изменилась грудная клетка: грудная кость исчезла, ребра оказались свободными – закрепленные только на позвоночнике, они смогли расширяться и двигаться. Мало того, что стало возможным заглатывание огромной добычи, часто в несколько раз превышающей толщину охотника, – ребра также выполняют роль эдакого «гусеничного хода», двигаясь подобно лапкам многоножек, только внутри тела, и позволяют змее скользить по грунту. А мы помним, что ребер у змей стало несколько сотен – при слаженной работе они позволяют развить немалую скорость. Некоторые змеи двигаются настолько стремительно, что их просто невозможно догнать! Взять, к примеру, знаменитую стрелу-змею, не только получившую свое название за скорость перемещения, но и окутанную всяческими легендами и суевериями.

В Средней Азии эту, по сути безобидную, змею боятся ничуть не меньше кобры или гюрзы, считая, что она разгоняется так, что способна взмыть в воздух и, подобно стреле, пробить насквозь не то что человека, а целого верблюда! А все из-за того, что движется эта змея прямо, абсолютно не изгибаясь, используя перемещающиеся с огромной скоростью ребра.

В тонком теле сложно размещать парные органы так, как они располагаются у других животных – симметрично. И одно легкое стало постепенно уменьшаться, а оставшееся – становиться тоньше, но длиннее, занимая значительную часть тела. И у современных змей работает только одно легкое, а второе практически исчезло, оставив от себя лишь рудиментарный след. Сердце приобрело подвижность! Теперь оно почти свободно двигается внутри тела, и ему не страшно ни протискивание змеи сквозь узкие трещины, ни заглатывание крупной добычи, способной сдавить его, будь оно жестко закреплено! Отсутствие лап вкупе с острыми, но отдельно стоящими зубами, неспособными резать, сделало невозможным откусывание кусков от добычи, теперь еда заглатывалась целиком. А это означало или переход на питание самыми маленькими объектами, способными пролезть в пасть, или кардинальные изменения всей системы. И челюсти стали подвижными: нижняя челюсть, как мы уже с вами говорили, состоит из двух половинок, соединенных как друг с другом, так и с верхней челюстью подвижно, эластичными связками, способными многократно растягиваться.

Это позволяет заглатывать добычу, многократно превышающую по размеру саму змеиную голову – змея осторожно натягивается на нее, как если бы мы натягивали носок на широкую бутылку. Такое строение черепа характерно только для змей и отличается у ящериц. Пищевод не только стал эластичным, способным сильно растягиваться, но и приобрел мощные поперечные мускулы – а как еще проталкивать в желудок огромные объекты? Да и желудок превратился в подобие резинового шарика – его стенки способны многократно растягиваться. Про размножение мы уже тоже говорили – странно было бы иметь тонкое, способное протискиваться в самые узкие отверстия тело, но при этом цепляться за все торчащими органами копуляции. И самцы спрятали свое драгоценное хозяйство в особые полости в хвосте, являя его на свет лишь при крайней необходимости.

Изменения произошли и на поверхности тела. Если у ящериц, предков змей, чешуя довольно мелкая, то у змей она приобрела серьезные изменения на брюхе – теперь там широкие, во всю ширину живота, чешуи, следующие одна за другой и действительно напоминающие гусеницу вездехода. Такими чешуями гораздо удобнее цепляться за грунт при движении. Тело покрылось сплошной легкой, практически незаметной броней. Ороговевший верхний слой кожи состоит из кератина, наподобие человеческих ногтей, с той разницей, что он очень тонкий и эластичный. И покрывает тело полностью, включая глаза. Да-да, глаза тоже. Змея вся как бы заключена в тонкую и прозрачную упаковку, подобно сосиске. И смотрит сквозь нее, как через контактные линзы. Глаза прикрыты и защищены.

В связи с этим возникла удивительная особенность этих животных – отсутствие век и неспособность моргать. Зачем моргать, если глаз полностью и навсегда герметично закрыт прозрачными стеклышками, предохраняющими его не только от повреждений, но и от пересыхания! Поэтому невероятно смешно читать иной раз всякие приключенческие ужастики с описаниями вроде этого: «Змея так внимательно за ним следила, что даже не моргала!» Естественно, не моргала! Ну не моргают змеи, попросту не умеют! Им, бедным, даже спать приходиться с вечно распахнутыми глазами. Кстати, неспособность моргать – одно из главных внешних отличий змей от ящериц, среди которых тоже порой встречаются безногие и внешне напоминающие змею. Впрочем, и среди ящериц есть такие, которые разучились моргать – гологлазы, маленькие сцинки. Но они все же пока лапок не лишились, и со змеями их спутать невозможно.

Еще одно кардинальное отличие от предков-ящериц – это отсутствие ушных отверстий. Если у ящериц отсутствуют ушные раковины, но хорошо развиты ушные отверстия и слух достаточно острый, то змеи, вечно протискивающиеся в узкие норы, полностью его утратили. Отверстия бесследно заросли, и теперь змеи не слышат. Но зато всем телом отлично воспринимают колебания почвы, даже самые незначительные. Не поэтому ли описано множество случаев массового появления змей на поверхности перед землетрясениями? Проводя большую часть жизни в норах, они вдруг разом покидали их, вызывая изумление очевидцев, а через несколько часов происходили сейсмические удары, разрушающие города и обрушивающие норы.

Прочный верхний слой кожи обусловливает и еще одну особенность змей – линьку. Конечно, линяют все, даже мы с вами. Только у нас старые, омертвевшие кусочки кожи отваливаются почти незаметно, крошечными чешуйками, постоянно обновляясь. И только если перележать с непривычки на солнце, можно увидеть, как верхний слой кожи слезает целыми лоскутами. Линяют и все рептилии, большинство примерно так, как мы при солнечном ожоге – кожа слезает отдельными лоскутами, а не вся сразу. Но только змеи линяют, сбрасывая кожу полностью, словно выползают из чулка. Или словно с сосиски снимают оболочку. Причем старая шкура не рвется, а остается целой, только скручивается в валик. Незадолго до линьки змея будто выцветает – теряется яркость окраски, шкура становится блеклой, невзрачной. Даже глаза меняют цвет, мутнеют, словно бельмо.

В этот период змеи становятся особенно уязвимыми – и так их зрение не отличается остротой, а сейчас оно и вовсе практически пропадает. Линяют змеи регулярно, но вовсе не один раз в год, как иногда пишут в книжках. Число линек очень разное и зависит не только от вида, но и от возраста и состояния животного. Медлительные и крупные животные, такие как габонские гадюки или пестрые питоны, и вправду могут линять редко, раз в год. Активные, молодые и быстрорастущие проделывают это гораздо чаще. Больные или с поврежденной шкурой тоже линяют часто – идет активная регенерация, раны зарастают, и повреждения затягиваются. Обязательно линяют змеи перед периодом размножения, сбрасывая старую потускневшую кожу и словно обновляясь перед ответственным сезоном. Самки обычно линяют незадолго до родов. Линька начинается с головы – сначала тонкий верхний слой отделяется от губ и задирается на голову.

Змея, явно раздраженная уже мешающей старой кожей, трется мордой, стаскивая ее с себя и постепенно выползая из оболочки, которая в результате частенько скручивается – как чулок, если его не стаскивать, а скатывать с ноги. Глаза, освободившиеся от помутневшей кожи, вновь становятся прозрачными и внимательными, обновленная кожа блестит и сверкает свежими цветами. А шкура остается лежать где-нибудь под кустом. И если ее осторожно развернуть, можно узнать, какая именно змея ее тут оставила. Нет, конечно, на ней не остается полноцветного рисунка и сделать из нее кошелек нельзя. Сброшенная шкура быстро высыхает и становится подобна полупрозрачному хрупкому пергаменту, ломающемуся при любом неосторожном движении. Но влажную ее возможно развернуть и не только увидеть характерную форму змеи (длину и толщину), но и рассмотреть рисунок, слабо, но вполне различимо на ней проступающий. Такая шкура называется выползок – и впрямь, змея из нее натурально выползает.

Следует только помнить, что верхний слой змеиной кожи весьма эластичен и в процессе линьки растягивается, увеличиваясь чуть ли не на треть. Так что, найдя полутораметровую шкуру ужа поблизости от вашего любимого пруда с карасями, не пугайтесь, было в этом уже от силы метр с небольшим. Кстати, именно этим объясняются многие истории про совсем уж гигантских змей, обитающих в тропиках, и страх перед ними. Живет себе пятиметровый питон где-нибудь в пещере. Крупный, кто бы спорил. Но совсем не того еще размера, чтобы быть опасным для человека. А в один прекрасный день линяет, как ему и положено, оставив шкуру перед самым входом в свое убежище. Пытливый местный житель, наткнувшийся на нее, раскатывает выползок, меряет шагами и с ужасом обнаруживает, что в нем почти восемь метров! Вот вам и легенда про исполинскую змею, глотающую путников.

Но самым пугающим и известным приспособлением некоторые змеи обзавелись сравнительно недавно. Это их яд. И хотя ядовитых существ на планете необозримо много и многие из них гораздо более опасны, нежели змеи, при словах «ядовитые животные» люди в первую очередь вспоминают змей. Вероятно, все из-за того же внушенного страха перед ними, а возможно, и потому, что змеи являются самыми крупными активно ядовитыми созданиями. А ведь, казалось бы, моря полны невероятно опасных рыб, моллюсков и медуз, одно прикосновение к которым влечет смерть, на суше обитают иные паукообразные, членистоногие и лягушки, контакт с которыми не менее опасен, а леса изобилуют грибами и растениями, попробовать которые можно лишь единожды. Но большинство из них ядовиты лишь пассивно. Чтобы получить отравление, нужно или съесть их, или уколоться о торчащие шипы, или дотронуться до жалящих щупалец.

Активно ядовитых, способных по собственному усмотрению атаковать и наносить уколы или укусы, сопровождающиеся введением яда, все же меньшинство. И обычно они либо обитают там, где нам, жителям холодного климата, просто не приходится с ними встречаться, как с наводящими ужас на австралийцев кубомедузами, к примеру, либо слишком малы и в большинстве случаев не слишком ядовиты, что дает нам право ошибочно считать их малоопасными. Но стоит вспомнить, что в той же Австралии, населенной необычайно ядовитыми змеями, от укусов пчел и ос гибнет столько же людей, сколько и от укусов змей! Но только змей мы боимся как никого другого, и только змеи обзавелись уникальным приспособлением, делающим их не только активно ядовитыми, но порой и действительно смертельно опасными. Конечно, это ядовитые зубы, которые, по мнению людей, ничего в змеях не смыслящих, эти существа пускают в ход направо и налево и исключительно в силу зловредности характера. Ядовитый аппарат – система довольно сложная, состоящая не из одних только зубов – яд ведь не просто плещется во рту у злокозненной твари, его нужно где-то и хранить. И когда-то слюнные железы некоторых змей стали вырабатывать не просто слюну, но слюну с весьма сложным составом, ставшую токсичной для окружающих.

Сначала она действительно просто стекала по зубам, увеличившимся в размерах, и попадала в нанесенные ранки в достаточно небольшом количестве. Такой аппарат и сейчас имеется у единственных действительно ядовитых ящериц, ядозубов. Посмотрев на ядозуба, сразу можно понять, что это очень древняя рептилия – вся его форма говорит о том, что он не менялся многие миллионы лет. Его предки, точно такие же, как и современные ядозубы, неторопливо ползали еще между мощными лапами динозавров, не обращая внимания на текущее время и не считая необходимым хоть как-то усовершенствоваться.

Имея примитивный ядовитый аппарат, ядозубы для того, чтобы ввести жертве хоть сколько-нибудь значительное количество яда, должны не просто быстро укусить ее, но и вцепиться в нее подобно бульдогу и некоторое время буквально жевать, обволакивая рану ядовитой слюной. Весьма рискованная техника, ведь жертва может защищаться, нанося ответные укусы или удары. Впрочем, ядозубы, не сумевшие почему-то усовершенствовать ядовитый аппарат, приспособились к подобным рискам иначе – они покрылись невероятно прочной шкурой, прокусить которую и травмировать ящерицу почти невозможно.

А вот эволюция змей пошла иначе – по пути усовершенствования системы внедрения яда в организм жертвы. Слюнные железы, вырабатывающие уже не просто слюну, но сложный по составу яд, увеличились в размерах и постепенно переместились туда, где не мешают движению – за голову. Именно поэтому утверждается, что одним из отличий ядовитых змей от безопасных является треугольная форма головы – мощные ядовитые железы, расположенные сзади и по бокам, заметно ее расширяют. Правда, это характерно далеко не для всех. Внешняя оболочка желез покрылась мощной мускулатурой, способной мгновенно и сильно сдавливать саму железу, выдавливая из нее яд. Проток, отходящий от железы, теперь не просто выходит в пасть, а подведен к ядовитому зубу – потрясающему приспособлению, больше всего напоминающему иглу от шприца. Сами ядовитые зубы значительно увеличились в размере – чем длиннее зуб, тем глубже впрыскивается яд и тем быстрее он начинает действовать, меньше риск растратить его понапрасну, оставив в подкожном жировом слое жертвы. А тратить яд просто так змеи не любят – слишком уж это большая драгоценность, способная и защитить, и помочь в охоте. А восполняется растраченный ядовитый запас довольно долго – две – три недели. И требует от организма довольно много ресурсов. Поэтому яд змеи берегут и по пустякам стараются не расходовать.

Особой бережливостью отличаются некоторые кобры, которых многие народы считают благородными змеями. Собственно, даже знаменитая кобриная стойка делается исключительно из желания сэкономить драгоценный яд и поберечь хрупкие ядовитые зубы – кобра предупреждает врага о том, что находится на его пути, заметила его и не хочет, чтобы на нее случайно наступили. Но если противник не просто идет мимо, а собирается нападать, то она готова дать отпор, и лучше с ней не связываться. Именно этим пользовались во все времена факиры, выступающие с кобрами – отлично зная их повадки, они покачивались перед своими змеями, играя на дудочках с очень широким и ярким концом, за которым и следила неотрывно змея, готовая защищаться. И вовсе не музыка завораживала ее, как были уверены зеваки, кидающие мелочь в корзинку факира, а именно эта цветная воронка дудочки, качающаяся перед глазами на точно выверенном расстоянии. Факиры отлично знали, как удерживать непрерывное внимание змеи – отодвинь дудочку подальше, и змея успокоится, перестанет держать стойку и постарается уползти. Поднеси чуть поближе – кобра решит, что противник приблизился на слишком опасную дистанцию, и вынуждена будет атаковать. Поэтому и могли они целыми днями заунывно дудеть перед покачивающимися прямо перед ними кобрами, не давая тем ни расслабиться, ни обозлиться слишком сильно.

Змеи действительно стараются беречь яд и умеют тратить его экономно. При укусе мышцы, окружающие ядовитые железы, мгновенно сжимаются, по протокам, идущим к ядовитым зубам, яд мгновенно попадает в сами зубы и впрыскивается в жертву, как из шприца. Все это занимает доли секунды, но аппарат отлажен так, что впрыскивает лишь малую часть ядовитого запаса.

Змея вовсе не остается беззащитной, нуждающейся в нескольких неделях восстановления. Если одного укуса бывает достаточно, чтобы убить грызуна или дать отпор врагу, второго не последует. Но бывает и так, что враг оказывается особо упорным или жертва достаточно живучая. Тогда может быть нанесена целая серия укусов, каждый из которых содержит постепенно уменьшающуюся дозу яда. Порой змеи способны кусать до двадцати раз подряд, и каждый из этих укусов будет опасен – дозатор в ядовитой железе отлично отлажен и почти никогда не подводит. Но бывают ситуации, когда ядовитая змея не просто кусает, но и по-бульдожьи вцепляется в жертву. Такое происходит именно с добычей, но никогда при укусе нападающего противника – добыча может оказаться крупной и при быстром укусе успеть отбежать слишком далеко, чтобы ее потом найти. В этом случае змея действительно вцепляется в нее и вводит максимум яда, стараясь убить как можно быстрее. Видно, как она шевелит челюстями, вдавливая зубы как можно глубже, и поочередно напрягает ядовитые железы, впрыскивая все новые смертоносные дозы.

Именно с этим я и столкнулся, получив свой самый тяжелый укус. Работая в зоопарке с группой ядовитых змей и, как это случается во всех профессиях, допустив оплошность, я с изумлением смотрел на крупную гюрзу, повисшую у меня на ладони и перебирающую челюстями. Все произошло настолько быстро, что я даже не успел ничего понять – всегда абсолютно спокойная змея, которой я привык не особо опасаться, во время кормления вдруг бросилась не на брошенную ей мышь, а, совершив совершенно невозможный пируэт, ожидать которого я не мог, кинулась на руку, преодолев немыслимое и, казалось бы, безопасное для меня расстояние. Она просто вылетела из террариума. И вот теперь висела на руке, яростно ее жуя и явно собираясь ею закусить. Моего секундного ошеломления ей хватило, чтобы быть уверенной, что она сделала все, чтобы надежно убить эту огромную мышь странной формы.

Придя в себя, я затряс рукой, стараясь стряхнуть почти полуторакилограммовую змею, яркую, без единого изъяна – одна из лучших наших племенных гюрз, родившаяся уже в зоопарке, она и вправду выглядела на редкость красивой, я до сих пор отлично ее помню. Подхватив крючок и закинув змею в террариум, я задумался. С одной стороны, укус, полученный на работе, – это ЧП. Начнутся комиссии, бумаги, отписки и расследования. С другой стороны – это не первый мой укус, и раньше проколы случались. Конечно, не такие серьезные – я несколько раз получал от молодых змей во время искусственного кормления то легкие уколы, то укусы одним зубом и переносил это довольно легко, отлеживаясь дома с опухшей и саднящей кистью. Сейчас мне явно не отделаться так просто. Но дурацкая самонадеянность, свойственная молодости, взяла верх. Отсосать яд не представлялось возможным – укус пришелся в самый центр ладони, присосаться к ровной поверхности не получалось, это вам не палец. Видно было, как прямо на глазах два слегка кровоточащих прокола превращаются в бледные, почти белые отекающие бугорки. Рука запульсировала нарастающей горячей болью, словно в ней понемногу раскалялись глубоко воткнувшиеся иглы.

Пока я поднимался на второй этаж в рабочую комнату, где как раз обедали коллеги, кисть заметно опухла, по внутренней стороне руки до самого плеча очень быстро протянулись красные полоски – следы распространения яда то ли по венам, то ли по лимфатическим сосудам.

– Так, у меня укус гюрзы. Налейте чаю и вызовите такси, я поеду домой отлеживаться! – заявил я, плюхаясь на стул. Голова слегка кружилась, но я отнес это к испугу и нервному напряжению, пройдет как-нибудь. Отхлебывая чай, чтобы наполнить организм жидкостью и чуть снизить концентрацию яда в крови, я в каком-то бездумном оцепенении ждал машину. Рука уже не болела, а стреляла просто огненной болью. Отек поднялся выше, до локтя, кисть опухла, словно надутая резиновая перчатка, пальцы напоминали сосиски и, не сгибаясь, торчали в разные стороны.

Вдобавок что-то происходило с лицом – губы двигались с трудом, щеки стали какими-то чужими, их будто накачали воздухом. Мои товарищи обеспокоенно поглядывали на меня, а потом, сняв со стены зеркало, поставили его на стол. На меня смотрело совершенно чужое лицо. Опухшее настолько, что глаза превратились в щелочки, оно совсем не походило на того, кем я был всего десять минут назад. Даже уши увеличились и отекли так, что теперь забавными лопухами торчали в стороны. Рука, ставшая вдвое толще уже до самого плеча, не сгибалась, и ее приходилось придерживать, несмотря на мучительную боль. Но сознание оставалось вполне ясным, дурацкая надежда на то, что все как-нибудь само собой обойдется, все еще меня не покидала – в больницу я не хотел. Наконец, минут через двадцать после укуса, подъехала машина.

– Везите меня домой! – вновь заявил я, поднимаясь из-за стола. Следующее, что я увидел – светлый потолок и человека в белом халате, оттягивающего мне веко и вглядывающегося в лицо.

– Какой необычный случай! – протянул он. – Для начала сделаем сыворотку!

– Сыворотку делать не дам! – скрипя зубами от боли, ставшей вовсе нестерпимой, прохрипел я. – Переливание крови! – и снова выключился, как лампочка.

Очнувшись, уж не знаю через какое время, я снова обнаружил над собой любознательного доктора, который с интересом в меня всматривался. Вся рука не просто болела – ощущение было такое, словно ее от кисти и до плеча медленно прокручивают в раскаленной мясорубке. Скосив глаза и пыхтя от нестерпимой боли, я увидел лежащее рядом с собой бревно ярко-багрового цвета. Кожа на нем натянулась так, что блестела, отражая свет лампочек. Казалось, ткни в нее иголкой, и то, во что превратилась моя рука, взорвется как воздушный шарик, разбрызгивая содержимое. Вдобавок к этому я чувствовал, что весь организм распадается на части.

Описать это состояние попросту невозможно. Можно описать боль, головокружение, тошноту. Но для того, как я тогда себя ощущал, подобрать слова не получается. Мне было плохо. Если абстрагироваться от жуткой боли, сконцентрировавшейся в руке, все остальное не болело. И тошноты не было. Но было непередаваемо плохо, будто все органы пытаются работать каждый сам по себе, не обращая никакого внимания на должный порядок. Было плохо настолько, что я подумал, будто так попросту не может быть.

– Без сыворотки нельзя! – наставительно произнес врач, воздев к небу указательный палец. – Мы обязаны ее ввести! А потом уж все остальное!

Его тон был неумолим, и я понял, что если нет другого пути к переливанию, нужно соглашаться – еще немного, и мой организм не сможет собраться обратно. Хотя ни на секунду меня не покидала твердая уверенность в том, что я выкарабкаюсь.

В следующий раз я открыл глаза уже в реанимации, когда надо мной стоял благообразный доктор и с умным видом описывал симптомы укуса ядовитых змей стайке испуганных маленьких студентов, в которых я без труда опознал вьетнамцев.

– Сильный отек, изменение цвета конечности, потеря сознания… – перечислял он.

– Доктор, у них чаще встречаются змеи с нейротоксическим типом яда, а это гемолитический! – еще успел я его поправить, прежде чем снова куда-то провалился.

Глубокой ночью, в очередной раз придя в сознание, я вдруг понял, что все закончилось. Боль была ужасной, но организм ухитрился собраться воедино. Хотя не было сил даже повернуть голову, я больше не распадался на множество маленьких несуразных кусочков и, по сравнению с предыдущими возвращениями в сознание, чувствовал себя вполне живым. Скупой свет в палату попадал только через стеклянную дверь, на кровати, стоящей в ногах, скрипучий старушечий голос безуспешно звал сестру, у стены напротив стонал и непрерывно вертелся мужик, опутанный капельницами. Больница отдыхала, ни звука не слышалось из полутемного коридора. Только когда вертлявый мужик в особо ловком пируэте ухитрился свалиться с кровати, с грохотом роняя подставки капельниц, в палату неторопливо пришла сонная медсестра.

Через сутки я, покачиваясь, сумел встать с постели. Отек еще не начал спадать, рука напоминала бревно, цвет из багрового уже стал практически черным, а от плеча и до пояса весь торс оказался джинсово-синим. А еще через три дня мне пришлось сделать первую операцию. Яд, словно кислота, расплавил все мышцы в ладони, оставив только сосуды и сухожилия. Вскрытая и тщательно вычищенная, кисть теперь выглядела словно анатомическое пособие, которое я внимательно изучал во время ежедневных перевязок. Кости, вены, связки – все на виду, все каким-то образом живет, независимо от меня, будто странный механизм. Пальцы оказались согнутыми, словно после судороги и разгибаться не хотели, рука ниже локтя почти не действовала.

– Знаешь, проще всего ампутировать и не мучиться, – заявил мне хирург после операции. – Даже если ухитримся спасти кисть, вряд ли она будет нормально работать.

Но мне почему-то не хотелось расставаться со своей, пусть и почти механической, конечностью. Я по-прежнему был уверен, что все закончится благополучно. Поэтому я вежливо отказался, заявив, что стоит помучиться. Помучиться пришлось месяца четыре, сделав еще одну операцию. Только тогда все более или менее зажило, и я с удивлением смотрел на новую кисть, лишенную мускулатуры, узкую, будто обезьянью, перечеркнутую поперек страшными шрамами, с тремя скрюченными, почти неподвижными пальцами. Вся рука усохла, и теперь ее можно было обхватить двумя пальцами. Впрочем, это не помешало мне вернуться к работе со змеями. А на восстановление ушло два года работы – ежедневные тренировки постепенно позволили разработать руку и разогнуть пальцы, практически полностью вернув им подвижность. И никто уже не мог заметить, что половина кисти так и осталась малочувствительной, словно я ее отсидел.

Я рассказываю эту историю вовсе не как страшилку, а лишь как иллюстрацию действия гемолитического яда, присущего гадюковым змеям. И как предупреждение начинающим террариумистам, многие из которых начали активно увлекаться ядовитыми змеями, считая себя достаточно искушенными после прочтения пары книг. Ядовитые змеи прекрасны и очень интересны, я, безусловно, с этим соглашусь. Но работа с ними подобна работе с гранатой, где малейшая оплошность неизбежно приводит к очень серьезным, а порой и фатальным последствиям.

Многие за прошедшие годы погибали от укусов змей по неосторожности и самоуверенности, а порой, что самое обидное, и по непростительной глупости, не учитывая способность змей сохранять некоторое количество яда даже после многих укусов и стремясь использовать их как инструмент собственного эгоизма. И, на мой взгляд, работать с этими животными должны только психически здоровые, спокойные, уравновешенные люди, которые понимают, какие цели они перед собой ставят, начиная общаться с опасными животными, отрицают детское понятие «потому что это круто» и обладают высокой степенью ответственности и самодисциплины.

Итак, можно различить три типа ядов: гемолитический, нейротоксический и смешанный. Гемолитический яд наиболее распространен у гадюковых змей и воздействует на кровь и ткани, разрушая их. Кровяные клетки разрушаются, сосуды становятся проницаемыми, возникает сильнейший и болезненный отек. Но гемолитический яд не только убивает. Он еще и помогает пищеварению: мышь еще не успела умереть, змея ее еще не проглотила, а переваривание уже началось – яд изнутри расплавляет ткани, делая их легкоусвояемыми. И когда змея найдет свою добычу и начнет неторопливо заглатывать, небольшое существо, получившее огромную для своей массы дозу яда, уже успело стать почти полужидким внутри, что здорово помогает скорейшему усвоению пищи.

Собственно, именно для добычи пищи и пищеварения яд и используется в первую очередь, выполняя роль защитного механизма, призванного противостоять врагу, уже в качестве некого дополнительного бонуса. Такой яд воздействует на организм исключительно при попадании в кровь и больше никак – являясь чрезвычайно нестойким соединением, он практически мгновенно разрушается в любой другой среде. Гемолитический яд, попадая в желудок, абсолютно безопасен – он неспособен впитываться сквозь слизистые оболочки в своем первозданном, токсичном виде. Даже слюна разрушает его, полностью нейтрализуя и делая безопасным. Такой яд можно выпить, не опасаясь за свое здоровье – вы лишь получите массу аминокислот и белков. Именно поэтому при укусе гадюковых змей следует немедленно отсасывать яд из ранок – таким образом можно удалить значительную часть смертоносных веществ, снизив общее количество токсина в организме и облегчив отравление. Столь популярные среди ничего не понимающих в змеях людей разговоры о том, что при отсасывании яд может попасть в имеющиеся во рту ранки и всосаться в них, отравив вас, сродни легендам о змеях, пробивающих верблюда. Даже если во рту зияет свежая рана от только что удаленного зуба, яд в нее не всосется.

Раны вообще не имеют свойства всасывать что-либо в сочащуюся из них кровь. И любой может в этом легко убедиться, просто сунув порезанный палец в стакан с водой. Вода покраснеет, никакого сомнения. Но ваш порез не станет жадно впитывать воду, подобно сухой губке – нет у организма такого свойства. Поэтому и яд, попавший на ранку, самое большее может оказать лишь местное воздействие, окислив поверхность, что вреда вам не нанесет (кстати, именно это свойство используется во многих разогревающих мазях, содержащих яды гадюковых). Но отсосав часть яда из места укуса, вы не только облегчите отравление, но и, возможно, спасете себе жизнь.

Нейротоксический яд, присущий аспидовым змеям, таким как кобры и их многочисленные родственники, воздействует на проводимость нервов, останавливая ее и вызывая паралич дыхательной и сердечной деятельности. У этого яда несколько другие свойства, и он гораздо более опасен. Обладая менее выраженным местным эффектом, он не вызывает таких страшных отеков и ужасной боли. Но, блокируя нервную систему, он практически отключает орган за органом. Внешне у человека немеют губы, отказывается повиноваться язык и теряется речь, исчезает мимика. И у некоторых змей яд способен не только воздействовать на организм при попадании в кровь, но даже проникать через нервные окончания при простом нанесении на кожу.

Известны случаи гибели герпетологов, изучавших змей Юго-Восточной Азии, при попадании на кожу яда крайтов – довольно обычных там змей, считающихся смертельно ядовитыми. Поэтому отсасывание нейротоксического яда может оказаться опасным – еще не успев разрушиться слюной, он действительно может попасть в организм через слизистую оболочку рта. При укусе кобр и других аспидовых змей лучше использовать простое приспособление, позволяющее убрать значительную часть яда вместе с кровью. Это может быть небольшая стеклянная емкость, использующаяся по принципу «банки», если, конечно, читатель еще помнит такой способ лечения при бронхите. Достаточно на несколько секунд зажечь внутри сосуда (к примеру, баночки из-под детского питания) зажигалку, разогревая и расширяя таким образом в нем воздух, и плотно приложить к поверхности тела.

Начав остывать, воздух сжимается, присасывая банку и создавая под ней разреженное пространство, в которое и начнет немедленно высасываться кровь из ранки вместе с ядом. Либо, если вы бродите по тропическим лесам и опасаетесь возможного укуса, можно заранее озаботиться и за минуту сделать нехитрый отсос из одноразового шприца, отрезав у него переднюю стенку. Приложив край получившегося цилиндра к ранке и потянув поршень, вы увидите, как кровь активно устремляется в шприц, унося с собой и яд.

Главное, помните: змеиный яд – невероятно активное вещество, разносящееся по организму с невероятной скоростью, и действовать следует немедленно, попытки отсосать яд уже через минуту-две будут абсолютно бесполезны.

Но все же, говоря о змеях, не следует помнить исключительно об этом их опасном приспособлении к жизни. Вспомним, что таких змей, снабженным грозным оружием, которое они могут пустить в ход не только при добывании пищи, но и при защите от опасности, которую для них представляет человек (зачастую даже не подозревающий об этом неосторожный грибник), несоизмеримое меньшинство. Большинство же змей могут вызывать не столько опасение, сколько восхищение своими совершенными приспособлениями, кардинально отличающими их от других живых существ.