Надо, чтобы и с твоей стороны было благое произволение и старание к лучшему… Сердечно сожалею о несчастной твоей слабости, которой ты добровольно поработился. Ты жалуешься, что тебя она одолела, и просишь меня помолиться Господу, да пошлет Он тебе крепость к одолению этой страсти… Сколько могу, смиренно умоляю Господа даровать тебе помощь избавиться от несчастной этой страсти, но ведь мы самовластны, то и надо, чтобы ты, преклонив волю свою, приложил к тому старание, дабы противляться пагубному этому навыку: проси Божией помощи и кайся в грехах твоих, смири свои помыслы, и Бог пошлет тебе Свою помощь, ибо Он на смиренные призирает, а гордым противится (см. Иак. 4, 6)… От Бога все возможно, но надо, чтобы и с нашей стороны было старание (прп. Макарий, 20).
Знаете ли вы, что старцы при жизни своей никогда своей обители не оставляют? Неужели же отступятся от нее после кончины? Нет, все будет с ней, как и прежде (прп. Амвросий, 2, ч. 1).
Если мы считаем себя идущими по старческому пути и не хотим жить по своей воле и разуму, то и не должны уклоняться от стези и учения святых отцов, которые велят нам смиряться, покоряться, отсекать свою волю, не оправдываться человеческими извинениями, от скорби, и бесчестия, и уничижения не отрекаться, но понуждаться на все сие, хотя бы и противилось тому лукавое и непокорное наше сердце (прп. Амвросий, 3, ч. 2).
Письмо твое, Д., получил. Все прочел и перечитал. И прочитав, и подумав, не мог не убедиться, что ты глупенькая девочка, даже очень. Ну как не видеть над тобою милости Божией? Обитель одна из лучших в России, обитель, расположенная к Оптиной, сестры очень хорошие, мать предобрая, нет, ей дай другое… Ну, глупенькая, где твой разум? Если бы даже и из преданности твоей ко мне ты желала жить поближе к Оптиной, и то неполезно. Не говорю, чтобы я тебя не любил, но знаешь, отчего и для чего мы познали друг друга? Тебе хочется спастись, ибо ты ради сего оставила родину и все на земле тебе любезное. И я желаю, и даже очень желаю, чтобы ты спаслась. Чтобы ты со временем сделалась Ангелом! Если ты этого достигнешь со временем – вот и все твое счастье, все твои радости. Вся жизнь. И мне будет приятно, что этакая глупенькая девочка Д. такая счастливая. Такая прекрасная! Невеста Бога моего и Господа Иисуса Христа! А она именовалась моею дочкою! И когда я представлю тебя истинному нашему Жениху, не исполнится ли на мне слово, которое недавно читали в обедне: Имеяй невесту жених есть. А друг женихов, стоя и слушая его, радостию радуется за глас женихов. Сия убо радость моя исполнися (Ин. 3, 29). А ты рассуждаешь детски. Ей бы жить к старцу поближе! Да дух-то выше тела и больше предан старцу, кто предан духом, а не телом. Иуда телесно был самый близкий к Господу и не увидел вечной жизни; а Авгарь никогда не видал Господа, а был предан Ему всей душой и звал Господа к себе жить, обещая Ему все нужное. Но Господь, хоть и крепко любил Авгаря, но не пошел к нему. А почему? Чтобы исполнить волю Отца Своего Небесного.
Так и ты – хоть помысел и гонит тебя поближе жить к старцу, а ты тверди одно: «Я пошла в монастырь не для того, чтобы быть любимицей старца, а чтобы быть возлюбленной Жениха моего Иисуса Христа. Если старец способствует к сему, я и его люблю, а если препятствует – отрицаюсь его». Будь же, Д., мирна и разумна. Верую, что пока будешь по силе блюсти себя, – Господь всегда будет с тобою. И меня, грешного, тебя любящего, порадуешь сим. А потому по силе понуждай себя к монашеской жизни, особенно к Иисусовой молитве; говорю тебе, тысячу раз слюбится.
Образину свою посылать тебе очень бы не желалось. Потому что даже в Оптиной только у батюшки да еще у двух близких человеков есть она; но за твое усердие ко мне, недостойному, и в надежде, что никому не покажешь меня, а тем больше не повесишь меня (хоть я и стою того), посылаю тебе карточку (прп. Анатолий, 18).
Ты ухитрилась найти предлог к ропоту и в нашем с батюшкой Амвросием отказе относиться вам к М. М…Ведь если бы у тебя и у подобных тебе была капля разума, вы бы и не подумали лезть в сети. Да как же вы доверите свою душу и всю жизнь человеку малоизвестному? Да как же этот новоиспеченный старец возьмет вас? Чему он будет учить вас, когда сам не имеет понятия о старческом пути? Как же вы не рассудите о таком важном деле? Ну, попробуй дать кружева плести кучеру. Он тебе наплетет, что и десять настоящих старцев не расплетут! И все кружевницы голову потеряют (прп. Анатолий, 18).
Напрасно ты болезнуешь, что не имеешь пред собою старца, которому бы ты могла открывать, согласно с учением святых отцов, свои помыслы и деяния. Ищи! Неужели ложен Бог, рекший: Ищите, и найдете (Мф. 7,7) (прп. Анатолий, 20).
Очень может быть, что и враг мешает вашему откровению, которого он ненавидит в ком бы то ни было, а в начальственном лице тем более ненавистно ему обращение к старцу, чтобы примером самосмышления и самоволия и подначальных держать в плену замкнутости, целого лабиринта и мысленной и желательной деятельности. А пока язва закрыта от взора врача, она неудобоисцелима. Врагу же нашего спасения только и нужна наша проказа душевная, чтобы вернее направлять корабль жизни нашей вместо тихой пристани в пучину потопляющую. Этой пучиной можно назвать самопрельщение и на нем основанные – забвение, неведение, и нерадение, и зазрение ближнего (прп. Анатолий, 20).
Заметьте, какую силу имело тогда старчество. Никто не мог, далее патриарх, снять с Иоанна Дамаскина эти послушания. Только тогда снял старец с Иоанна оба послушания, когда это приказала ему Божия Матерь, ибо Она-то уже, конечно, выше всякого старца. Видите, какое уважение все питали к воле старца над учеником, далее высшие духовные и церковные власти не дерзали отменить приказания и запрещения старца (прп. Варсонофий, 20).
Нам, т. е. стоящим на таком посту, несущим такое послушание, нельзя отдыхать. Сегодня я очень плохо чувствовал себя и думаю: «Надо отдохнуть, лягу». «Брат Никита, – говорю я, – сегодня не будем отпирать женскую половину, в первый раз за три года. А я лягу, до трех часов не будите меня!» Лег, а помысел говорит: «А может быть, там пришла какая-нибудь раба Христова, со скорбью или другой какой насущной нуждой своей – как же так? Надо отпереть…» позвал брата Никиту, сказал, чтобы он отпер, а сам встал, вскоре вся слабость прошла. А там действительно пришли, которых надо было принять, и вот Господь подкрепляет в таких случаях (прп. Варсонофий, 20).
Это первое дело беса – поселить в послушнике недоверие к старцу, разделить их. Вот какие мысли! Это его дело! А к кому же, как не к старцу, поселить недоверие? Да он может далее представить старца блуд творящим. Поэтому авва Дорофей и говорит: «Не верь тому, если даже увидишь старца блуд творящим».
…А что я не нравлюсь диаволу, то это я знаю, и не от одного вас, особенно же оттуда, с женского крыльца… Придет там какая-либо женщина, подойдет к самому крыльцу и уйдет обратно под действием подобных мыслей, как то: что о. Варсонофий болен, ему некогда, вероятно, народу много, да и нашла к кому идти, т. п., а потом оказывается, что это – чистая душа, – я сказал бы так, если кого можно назвать чистым. Так и уйдет, дойдет до монастыря, а там новая мысль: зачем ушла? Подумает, подумает, да и решит завтра прийти. На следующий день начнет собираться ко мне, а ей мысли: куда? зачем? он не придет, и т. п. Все-таки решит идти. Подходит к крыльцу, а ее словно силой какой отталкивает от него. Наконец, пересилит себя, войдет на крыльцо: входит и видит народ. «Не уйти ли? Народу много, да одни бабы, стану я сидеть с ними!» У нее все-таки хватит мужества остаться. Сидит вся в огне и все думает: не уйти ли? Наконец, выхожу я и говорю ей, сам не знаю почему: «А теперь пойдемте ко мне». Она поражена: «Батюшка, вы прозорливый?» Да нисколько, я, конечно, и не знал об этой борьбе, а просто мне возвестилось, что нужно ее позвать, – я и позвал. Потом начинается исповедь, и открываются ее грехи, все равно что змеи, сидящие в воде под камнями, они не выползают оттуда, а кусают, кто подойдет. Так и она свои грехи, сидящие у нее в глубине сердечной, не исповедывала никогда или из-за стыда, или страха. Мне возвещается так, что невольно я называю ее грехи, и она кается в них. «Я была у монастырского духовного отца Саввы и не сказала, духу не хватило, и вам бы не сказала, если бы вы сами мне не назвали их». А вовсе их не знал я, мне просто было откровение сказать, я и сказал (при. Варсонофий, 20).
Догорает теперь старчество. Везде уже нет старчества – у нас в Оптиной догорают огарочки. Враг ни на что так не восстает, как на старческое окормление: им разрушаются все его сети. Везде он старался его погасить – и погасил! Есть монахи, исправно живущие, но об откровении помыслов, о старчестве они ничего не знают. Поэтому без старчества во многих монастырях осталась только одна форма монашеского жития, одна внешность (при. Варсонофий, 20).
Батюшка говорил:
– Враг ненавидит старчество, ненавидит место откровения помыслов, самый голос, которым это говорится.
– Да, батюшка, – говорит послушник, – когда хочу только записывать то, что вам сказать, мне уже становится легче, я это замечал.
– Да, вы еще пишете, а он уже бежит (прп. Варсонофий, 20).
А вы отвечайте на это помыслу [осуждения ропота на старца]: «Это не мое дело, за это старец и отвечает, а не я». В святоотеческом писании говорится, что старец иногда сам не знает, что и для чего он делает. Часто только через год или два становится ясным, почему сделал такое-то дело старец. Господь внушает старцу делать и выставляет некоторую причину, но не главную, которая сама собой выйдет наружу, когда дело будет сделано (прп. Варсонофий, 20).