Средневековый человек, которому не повезло столкнуться с расстройством психики, обычно до последнего старался сохранить привычные условия жизни. Он или она оставались частью сообщества: семьи, большого родственного «клана», селения или города. Возможностей содержать такого человека где-то вне родного дома было не так уж много. Во многом это напоминало ситуации с хронической болезнью тела, о которых мы говорили в одной из предыдущих глав.

Итак, и «безумцы», и уж тем более неагрессивные «дураки» обычно жили дома. Их старались не оставлять без присмотра. В семьях побогаче это поручали слугам, а в тех, что попроще, родственники справлялись сами, но могли попросить о помощи соседей. Чаще всего эту задачу выполняли женщины. Видимо, присмотр за душевно нестабильным человеком относили к той же области, что и заботу о детях и беспомощных стариках. Увы, иногда такие случаи заканчивались печально. Здесь мы снова обратимся к собранию писем о помиловании, которые изучила Александра Пфау. В 1394 году некий Жан Массетире впал в безумие и попытался утопиться в реке. Прохожие спасли его и вернули домой. Его супруге, видимо, нужно было срочно отлучиться по делам, и она попросила соседку Симонетту присмотреть за несчастным. Как только они остались на-едине, Жан сорвал с себя одежду (верный признак безумия!), ударил Симонетту по голове так, что женщина упала, и в итоге все равно бросился в колодец и утонул.

В коллекции Александры Пфау есть несколько подобных историй, но все-таки они были исключением. Обычно ментальное расстройство позволяло жить вполне мирно. Иногда на время приступов человека старались обездвижить: связать, заковать в цепи или где-то запереть. Но случай Жана Массетире показывает, что так поступали далеко не всегда. Порой близкие до последнего отказывались предпринимать хоть что-то. Так вел себя и супруг Жанетты Тропп. Пока жена в ярости рвала одежду и рассыпала муку по всему дому, муж уверял знакомых, что никакие цепи ей не нужны и скоро к Жанетте вернется здравый рассудок. Возможно, он до последнего не хотел причинять супруге неудобства. Но есть и другая причина: в некоторых регионах закон требовал получать специальные разрешения на то, чтобы запереть или заковать родственника. Такое разрешение запросил в 1411 году некто Жиль Крёч из городка Уль неподалеку от Амьена. Его жена «впала в безумие», и он опасался, что женщина навредит себе. Получив документ, Жиль держал супругу взаперти полтора месяца, и она как будто вернулась в норму: «иногда ходила в церковь и занималась своими делами, как и другие женщины». К сожалению, и эта история закончилась преступлением. Муж окончательно убедился в том, что к его жене вернулся рассудок, и однажды вечером оставил ее без присмотра. Это спровоцировало приступ агрессии, и женщина убила одного из своих детей топором. Она преследовала и других детей, но им удалось спастись у соседей. Виноватым объявили мужа: он знал, что супруга неадекватна, но все равно оставил ее в одиночестве с беззащитными детьми.

Письма о помиловании могут создать ощущение, что все средневековые «безумцы» были исключительно агрессивны и опасны для окружающих. Здесь самое время вспомнить о том, что такова специфика этих источников. Их героями становились лишь те, кто совершил преступление или стал жертвой. Обратим внимание на то, что сам факт проживания «безумца» дома не вызывал у составителей писем никакого удивления или возмущения. Это была распространенная практика. Гораздо чаще люди спорили о том, с кем будет жить заболевший: например, может ли муж отправить «обезумевшую» жену жить к ее родителям или братьям.

Способы ограничить подвижность психически нездорового человека обычно не воспринимали как жестокость по отношению к нему лично. Скорее, к ним относились как к мерам, не позволяющим человеку навредить себе и окружающим. Если люди и считали, что проявляют жестокость, ее целью был не сам пострадавший, а его недуг. Например, в случае одержимости обычно указывали, что все меры насилия были направлены на беса, завладевшего телом.

В семье обычно оставались жить и люди с нарушениями интеллектуальных способностей. В отличие от «безумцев» они не проявляли агрессии, поэтому на них смотрели благосклонно. Порой они выполняли несложную работу по дому, находясь под присмотром кого-то из родных. Впрочем, все зависело от состояния человека. Вот что о подобном случае рассказывает скандинавская «Сага о Гисли»: «Сына Ингьяльда звали Хельги. Он был слабоумный, самый что ни на есть придурок. С ним вот как поступали: привязывали на шею просверленный камень и пускали щипать у дома траву, все равно как скотину. Его называли Ингьяльдов дурень» (перевод О. А. Смирницкой). Судя по другим эпизодам саги, родные предоставляли Хельги определенную свободу. Он мог отойти довольно далеко от дома. Например, однажды его заметили в лощине. Впрочем, и там он щипал траву, лежа на земле. Как он возвращался домой, сага не уточняет. Возможно, ему помогали соседи. Некоторые сюжетные повороты саги показывают: все жившие поблизости хорошо знали, что сын Ингьяльда не в своем уме и нуждается в помощи.

Жить с ментальным расстройством без помощи родных и соседей было крайне сложно. В такой ситуации оказался в 1459 году некто Гуэн Клюша. В его родном селении случилась вспышка чумы, и Гуэн решил бежать вместе с семьей. Они ушли недалеко, в соседний городок. Болезнь все не утихала, и постепенно накопления у семьи кончились. Вероятно, Гуэн не смог найти работу, поскольку ему пришлось выйти на улицы и попрошайничать. Но, несмотря на все его усилия, никто не подавал незнакомцу. Горожане помогли ему лишь один раз – в тот момент, когда над семьей уже нависла угроза голода. Долгие попытки заработать измучили Гуэна настолько, что он попытался покончить с собой, бросившись в колодец. Попытка не удалась, и мужчина, вернувшись домой, убил жену топором. Новые соседи не отреагировали и на это, хотя Гуэн умолял арестовать его и казнить. Мужчина оказался в тюрьме, лишь обратившись к властям ближайшего города покрупнее. Тогда его дальние родственники и написали письмо о помиловании, боясь, что дети Гуэна без отца станут попрошайками. Почему родные не помогли семье Клюша раньше, так и останется загадкой: может быть, они и сами пострадали от чумы.

Обычно люди с сильно выраженными расстройствами психики обладали минимумом прав. Это положение не зависело от региона или вероисповедания: например, оно сохранялось и в христианских, и в мусульманских средневековых сообществах. «Безумцев», к которым так и не вернулся рассудок, часто приравнивали в правах к детям. Многие правовые сферы были для них закрыты. Скажем, далеко не все они могли вступать в наследство. Зато для людей с выраженным расстройством смягчали наказания за ряд преступлений. За тяжелые преступления, такие как убийство, они чаще всего получали ту же кару, что и все остальные. А вот воровство, особенно если украдено было не так много, могли и простить.

Многие люди старались излечить своих близких, страдающих душевной болезнью. Как и в случае соматических недугов, прием образованного врача могли позволить себе не многие. Поэтому большинство людей выбирали религиозные методы исцеления. Обычно «безумцев» и одержимых приводили в церковь. Считалось, что само присутствие в священном месте может унять душевные страдания. Сколько именно должна была длиться такая процедура, зависело от конкретного случая. Вспомним историю Жана Мутье, которого родные оставили в церкви в цепях «ждать милости Божьей». Полезны были и молитвы, и реликвии: захоронения и мощи святых, связанные с ними предметы, иконы. Средневековые христиане ассоциировали некоторых святых с определенными заболеваниями. Полагали, что их помощь особенно эффективна. Тем не менее в паломничество к местам, связанным с этими святыми, отправлялись далеко не сразу. Такое путешествие стоило денег, к тому же кто-то должен был сопровождать заболевшего, теряя время и заработок. В дороге подстерегали опасности: даже если на путников не напали разбойники, пациенту могло стать хуже вдали от дома и привычных условий. Так что обычно попытки исцелиться начинали с ближайшей церкви, кому бы она ни была посвящена. Чаще всего после попытки религиозного исцеления человек возвращался домой – навсегда или до следующего припадка «безумия».

Круг близких, которые стремились вылечить несчастного, мог быть довольно широким. Одно из древнерусских житий рассказывает о тверском боярине Борисе Захарьине. Однажды его слуга Федор потерял рассудок: не понимал, куда идет и что говорит. Житие сообщает, что Федор то и дело «нелепая глаголаша», то есть попросту говорил ерунду. Боярин не только не прогнал слугу прочь, но и пригласил к нему нескольких врачей. Поскольку эту историю рассказывает житие, не удивительно, что лекари не смогли помочь пациенту. Тогда Борис отправил Федора в Спасо-Преображенский монастырь, где были захоронены несколько святых чудотворцев. Мужчину сопровождали несколько слуг, и поначалу ему предоставили полную свободу. Лишь когда Федор начал кричать, ругаться и грызть собственную плоть, его «заковали в железо», чтобы он себе не навредил.

Итак, большинству людей Средневековья были доступны только религиозные способы справиться с ментальными расстройствами. К этим способам примыкают и «народные» средства – например заговоры против определенных проявлений. Но были и те, кто мог позволить себе помочь высокообразованных врачей. Как правило, это были представители элиты. Лекари оставили подробные описания терапии. С ее общими правилами мы уже встречались в главе о мерах профилактики. Врачи старались выровнять баланс гуморов, учитывая шесть «неврожденных обстоятельств». Но хороший доктор не ограничивался базовыми советами. Он выстраивал на их основе индивидуальную «диету», включавшую рацион и распорядок дня.

Посмотрим на рекомендации, которые итальянский врач Таддео Альдеротти (1215/1223 – 1295/1303) составил для маркиза Феррары Обиццо II д’Эсте (1247–1293). Жизнь Обиццо трудно назвать легкой. Он родился вне брака, вырос в изгнании и получил титул маркиза лишь потому, что его отец не оставил других наследников. Обиццо нередко ввязывался и в политические, и в личные конфликты. Данте поместил его в седьмой круг ада среди «насильников над ближним и над его достоянием», то есть тиранов и разбойников. Феррарский маркиз был одним из тех, кого поэт обрек вечно вариться заживо во рву, наполненном кипящей кровью. Тем временем в реальности Обиццо II страдал от мучительной бессонницы и винил в этом меланхолический склад своей натуры. Он мог позволить себе услуги прекрасных врачей, в том числе и доктора Альдеротти. Интересно, что тот никак не подчеркивал особую важность сна для маркиза Обиццо. Напротив, лекарь настаивал, что его пациенту следует бороться со всеми проявлениями меланхолии сразу. Как только болезнь отступит, сон вернется. В итоге Альдеротти дает лишь несколько советов для улучшения сна: например, пить перед сном душистое красное вино, есть больше свинины и не дремать днем. А вот средств против «общей» меланхолии врач подобрал немало. Во-первых, слугам Обиццо полагалось следить за обстановкой в доме. Жилище меланхолика должно было быть светлым, полным свежего воздуха и приятных ароматов. Все, что могло расстроить или напугать хозяина, полагалось спрятать или выбросить. Во-вторых, Альдеротти советовал лекарства, в первую очередь териак, и хирургические процедуры. Он назначил Обиццо прижигание раскаленным железом в районе селезенки: считалось, что именно там возникают излишки черной желчи. Кровопускание доктор не советовал, хотя оно считалось полезным для меланхоликов. Возможно, Альдеротти полагал, что организм его пациента слишком слаб. Но скорее всего, врач следовал указаниям Галена. Тот писал, что кровопускание поможет лишь в том случае, если у человека избыток черной желчи в крови. Если же гумор скапливается не в крови, а в мозге, эта мера бесполезна. Признаком такого расстройства была как раз бессонница. Наверное, это и избавило Обиццо от кровопусканий. Согласился ли он делать прижигания, историкам неизвестно.

Очевидно, такую всеобъемлющую терапию мог позволить себе далеко не каждый. Не факт, что и маркиз Обиццо соблюдал все советы врача. Все же до наших дней дошло немало подобных «режимов», значит, спрос на них среди элиты общества явно существовал. Но распространять эти правила на всех средневековых пациентов явно не стоит. Большинство людей довольствовались мерами попроще.

Еще один возможный сценарий для человека с ментальным расстройством в Средние века – жизнь в специализированной больнице. Здесь сразу придется сделать множество оговорок. Во-первых, мы помним, что больниц в Средневековье было очень мало по современным меркам. Они работали в больших городах, а мест в них явно не всегда хватало. Во-вторых, собственно «психиатрические» больницы тогда были огромной редкостью. Куда чаще «безумцам» выделяли одну или несколько палат. Даже отдельно стоящий корпус для них мог позволить себе не каждый город.

Специальные палаты и отделения для людей с расстройствами психики работали уже в средневековых исламских бимаристанах. Первые примеры относят к IX веку. Некоторые историки считают, что «медикализировать» психические расстройства мусульманам предложили сирийские врачи, бежавшие на Восток. Так эта идея оказалась освящена авторитетом Гиппократа и Галена.

Странствующий поэт ибн Джубайр (1145–1217) так описывал устройство специального отделения в каирской больнице аль-Насири: «Третье [здание], что примыкает [к двум другим], – большое помещение из нескольких комнат с окнами в железе; оно служит местом заточения для безумных. Там работают люди, что ежедневно осматривают их [пациентов] и дают им то, что им нужно». Зарешеченные окна были не единственной мерой безопасности. Тут и там источники упоминают, что пациентов бимаристанов часто заковывали в цепи, чтобы они никому не навредили. Неясно, впрочем, постоянно ли их держали в цепях или только в периоды помутнения рассудка. Несмотря на ограничения, бимаристан не был аналогом тюрьмы: пациентов непременно лечили. Терапия строилась на галеновских принципах. Причины болезней врачи видели в нарушении баланса гуморов пациента и старались восстановить его. Установив темперамент больного, врачи назначали ему особую диету и лекарства. В лекарственные формуляры больниц, то есть в списки применяемых там средств, иногда включали особые «психиатрические» разделы. Формуляр Al-Dustūr al-Bīmāristānī, составленный в конце XII века для одной из каирских больниц, упоминает средства от «мании» (al-junūn al-sabī), «иллюзий» и дурных снов. Для меланхоликов (mamrūrīn) готовили целый комплекс лекарств. Отдельные медикаменты применяли при «общей» меланхолии, «меланхолическом помешательстве» (al-wuswās al-sawdāwī) и излишнем накоплении черной желчи: видимо, физиологический процесс рассматривали отдельно.

Некоторые пациенты проводили в больнице долгие годы. О таком человеке арабскому писателю Абу Али аль-Мухассину ат-Танухи (939–994) рассказал его собеседник-врач. Лекарь несколько лет обучался медицине в бимаристане Басры. Там он приметил одного из пациентов, молодого человека из чиновничьей семьи. Тот явно страдал от меланхолии. Тем не менее он обладал широким кругозором, а в минуты просветления писал стихи. Он черпал вдохновение даже в мелких деталях больничной жизни. Как-то раз меланхолик увидел, как на кухне готовят варенье из розовых лепестков. В тот же день юноша написал стихотворение. Он сравнил цветы, отдающие на огне свой тонкий аромат тем, кто их сорвал, с сердцем влюбленного: пылая от любви, оно сгорает. Быть может, в бимаристан юношу привела именно неразделенная страсть. Так или иначе, спустя несколько лет пациенту стало лучше. Но врачи не отправили его домой: его сделали работником больницы, чтобы он все время оставался на глазах у лекарей. Лишь через некоторое время он, видимо, смог покинуть бимаристан.

Сложно сказать, сколько пациентов могли принимать «психиатрические отделения» бимаристанов. Судя по всему, не очень много. В крупнейших комплексах, например, в больнице аль-Мансури в Каире, одновременно находились несколько десятков пациентов. Можно предположить, что людей с ментальными расстройствами в огромном городе было намного больше. Вероятно, кто-то из них приходил к врачам на прием, но не жил в больнице постоянно. Но, скорее всего, большая часть людей, столкнувшись с такими проблемами, вообще не получали медицинской помощи. При этом иногда пациентами бимаристанов оказывались люди со вполне стабильной психикой. В арабских средневековых источниках довольно часто встречаются сюжеты о тех, кто оказался в «психиатрической» палате по навету недоброжелателей. Об этом часто писали путешественники, сходив на экскурсию в бимаристан какого-либо большого города. Один из собеседников историка аль-Макризи (1364–1442) рассказывал, что однажды увидел в такой палате ухоженного и прекрасно одетого юношу. Он полюбопытствовал, как тот оказался среди безумцев. В ответ узник прочитал небольшое стихотворение о тяжелых временах и превратностях судьбы. О похожем случае сообщал и другой знакомый аль-Макризи: разница лишь в том, что во время разговора знаток поэзии находился в цепях, как и его соседи по палате. Мы не знаем, насколько правдивы эти рассказы, но они вполне могут быть отголосками реальных случаев. Видимо, жизненные неудачи действительно могли обречь явно обеспеченного и образованного человека на заключение в больничных стенах.

Впрочем, иногда внешность бывала обманчива. Эмир Египта Ахмед ибн Тулун время от времени посещал бимаристан, построенный на его средства. Как-то раз один из «безумных» пациентов, закованных в железо, при виде ибн Тулуна воскликнул: «О эмир, услышь мои слова! Я не столь безумен, как тебе кажется, я лишь веду себя таким образом, но на деле это уловка. Я очень хотел бы отведать большой плод граната». Ибн Тулун посочувствовал несчастному и велел немедленно принести тому фрукт. Пациент выглядел совершенно счастливым, взвешивая гранат в руке и подбрасывая его в воздух. Но его настроение быстро переменилось: он что было сил запустил фруктом прямо в грудь эмира, так, что всю одежду ибн Тулуна залил липкий сок. Говорили, что с тех пор к «безумцам» в больнице приставили охрану, а сам ибн Тулун больше никогда не переступал порог своего бимаристана. Эту историю записали спустя много лет после смерти эмира, поэтому трудно сказать, что тут правда. Но трудно сомневаться, что пациенты таких палат вызывали у окружающих опасения.

В католической Европе особые отделения для «умалишенных» появились уже на закате Средневековья. До этого госпитали давали приют людям с нестабильной психикой, но, как правило, ничего не предпринимали для их лечения. Этих пациентов рассматривали вместе с теми, кого в больницу приводили бедность и одиночество. У них, как правило, тоже не оставалось родственников, способных за ними ухаживать. В этих регионах больницы не достигали размаха крупнейших византийских «носокомиев» или арабских бимаристанов, поэтому и сама структура госпиталей была проще. Скорее всего, задача помощи «безумцам» не была приоритетной, так что и решать ее начали сравнительно поздно.

Наконец, стоит упомянуть еще об одном пути, на который мог ступить средневековый «безумец». Бывали случаи, когда вера, суеверия и медицина не помогали. Приступы становились все сильнее, а человек – все опаснее для себя и окружающих. В таком случае несчастного могли отправить в тюрьму, даже если он никого не убил. Мы очень мало знаем о том, какой была жизнь «безумца» в тюрьме. Скорее всего, никаких мер лечения они не получали. Шансов выйти на свободу тоже было мало – в судебных документах такие случаи встречаются редко. В некоторых регионах Европы законы позволяли выпустить «безумца» из тюрьмы, если он долгое время вел себя нормально и никому не вредил. Но иногда родственники напрямую отказывались забирать такого человека домой. Известны случаи, когда семья продолжала платить тюрьме за его содержание в заключении. Скорее всего, родные опасались, что болезнь вернется и последствия окажутся страшными. Как показывает известная нам коллекция писем о помиловании, иногда такое и правда происходило. Однако такие эпизоды встречались не так часто: большинство людей с ментальными расстройствами жили вполне мирно, не разрывая связей с семьей и городом.