Лекари Средних веков выделяли немало диагнозов, связанных с психикой человека. В IX веке врач Али ат-Табари, составитель одной из первых медицинских энциклопедий «Фирдаус аль-Хикма» («Сад мудрости»), писал:

Энциклопедическое сочинение Бартоломея Английского «О свойствах вещей» (De proprietatibus rerum), написанное в середине XIII века, делит расстройства на три категории. Первая – frenesis, то есть «безумие», «неистовство». Его признаками были бессонница, буйство, ощущение острой тоски и постоянная жажда. Страдающие этим недугом не могли усидеть на месте и постоянно совершали множество мелких движений, например часто закатывали глаза. Врачи полагали, что причина болезни – некое заболевание мозга, из-за которого человек теряет разум (witte), а его сознание (mynde) спутывается. Ко второй категории Бартоломей отнес недуги, известные как amentia и mania. Их объединяет причина – нарушение в работе мозга, которое лишает воображения. Проявляться эти состояния могут, по сути, как угодно. Больной может быть чрезмерно активным и склонным к жестокости, а может, наоборот, стать вялым и прятаться от близких. Так или иначе, его поведение менялось так сильно, что окружающие замечали это. К этой же категории относилась и меланхолия. С точки зрения Бартоломея, и ее вызывала некая болезнь мозга, но последствия отличались. В отличие от случаев amentia и mania, при меланхолии страдало не воображение, а рассудок. В третью категорию входило состояние, называемое stupor. Его признаки – забывчивость и сонливость. Считали, что stupor проявляется «слепотой разума» и может возникать по разным причинам. С точки зрения средневекового доктора, его вызывал либо избыток холодных гуморов в теле, либо непроходимость внутренних путей организма. Это состояние чаще было свойственно пожилым. Источник внутреннего жара в их теле постепенно угасал, холод сказывался и на психике.

Эти перечни показывают, что в Средневековье границу между соматическими и ментальными расстройствами проводили далеко не так четко, как сегодня. У перечисленных болезней могли быть те же причины, что и у телесных недугов, например дисбаланс гуморов. В числе симптомов – и эмоции, и изменения в поведении, и чисто физиологические эффекты. Средневековые лекари следовали античному правилу: они считали, что от любого недуга страдает весь организм человека. Поэтому современное разделение на ментальные и соматические нарушения стоит применять к средневековым источникам очень осторожно. Ученые делают это, пожалуй, в основном для того, чтобы четко очертить круг проблем, о которых идет речь. Так поступлю и я в этой книге. Но стоит помнить, что для самих людей Средневековья это разделение было совсем не актуально, и они уделяли ему не так много внимания.

Бартоломей Английский связывал многие расстройства психики с разными «болезнями мозга». Он опирался на средневековые представления о том, что в структуре мозга можно выделить три основных части («ячейки»). «Передняя» ячейка отвечала за рассудок и здравый смысл. Она получала все ощущения, воспринятые органами чувств, и сопоставляла их. Именно в этой части возникала самая первая интерпретация чувственного опыта. В той же передней ячейке обитало и воображение. Эта функция сохраняла все полученные ощущения и впечатления, создавая архив образов (лат. thesaurus), к которому в дальнейшем обращалось сознание. В «средней» ячейке помещались способности к мышлению и оценке фактов, в том числе навык отличать «правильное» от «неправильного». «Задняя» ячейка мозга вмещала память. Здесь мимолетные образы, запечатленные воображением, оформлялись в полноценные воспоминания. Чтобы это произошло, мозг сопоставлял эти образы и с другими воспоминаниями конкретного человека, и с общими «знаниями», свойственными всем людям. Легко заметить, что некоторые расстройства, перечисленные Бартоломеем, вполне укладываются в эту схему. Amentia и mania вредили воображению, то есть передней ячейке мозга, а меланхолия поражала в основном среднюю ячейку.

Сто лет спустя, в 1340-х годах, французский натурфилософ Николай Орем в книге «О причинах чудес» (De causis mirabilium) высказал еще одно предположение о причинах «безумия». С его точки зрения, это состояние вызывали определенные «испарения», возникающие в мозге. Они есть у всех, но в норме их не так уж много. У ментально стабильных людей эти испарения создают легкое и беззаботное состояние. В нем человек напевает себе под нос, не запоминая слов, и не задумывается о том, что говорит. Это не страшно: если понадобится, человек легко вернется к самоконтролю. У тех, кто столкнулся с расстройством, этих испарений больше. Значит, держать себя в руках себя этим людям гораздо труднее. По мнению Николая Орема, большинство случаев «безумия» были вызваны не слабостью рассудка, а недостатком самоконтроля.

Схема Бартоломея Английского включает далеко не все расстройства, о которых писали врачи Средневековья. Она лишь очерчивает общую картину. За ее пределами осталось немало необычных диагнозов. Например, ученый ничего не писал о лунатизме, хождении во сне. Это явление интересовало и врачей, и авторов философских сочинений. Они основывались на трактате Аристотеля «О сне и бодрствовании». Мудрец полагал, что состояние сна связано с деятельностью «главного органа ощущения». Согласно Аристотелю, все чувства – зрение, слух, осязание и прочие – возможны благодаря единой способности ощущения, связанной с этим «главным органом». Философ пишет: «Сон наступает, когда неспособность использовать ощущение появляется не в каком угодно органе чувств и не по какой угодно причине, но, как мы только что сказали, в том первом ощущающем, при помощи которого животное ощущает все. Когда изнемогает этот орган, то и все остальные теряют способность ощущать, а когда – какой-то из остальных, то не обязательно и этот» (перевод С. В. Месяц). Аристотель разделяет бодрствование и сон довольно четко. Но существование лунатиков бросало вызов этому разделению. И античные, и средневековые ученые задавались вопросом: что заставляет людей ходить и совершать иные действия во сне? Почему такая способность есть не у всех? И, наконец, насколько это опасно для самого человека и окружающих?

© Wellcome Images

Трехчастная схема строения мозга из книги Космы Роселли Thesaurus artificiosae memoriae (Venetiis: Apud Antonium Paduanium, bibliopolam Florentinum, 1579)

Услуги высокообразованных средневековых врачей, как мы помним, стоили дорого. Неудивительно, что и лунатики, с которыми они сталкивались, принадлежали к элите. Поэтому, пожалуй, самый популярный пример лунатика в медицинской литературе того времени – рыцарь, который ночью поднимается с постели, вооружается, садится на коня и мчится вперед, воображая, что он бьется с противником или охотится. Исследователь Уильям Маклеоз назвал эти образы sleepfighter и sleephunter – «спящий воин» и «спящий охотник». Время от времени врачи упоминают и другие примеры. Их образованные пациенты во сне могли сочинять стихи и вести полноценный диспут с невидимым собеседником. Удивительно, но лунатиков, которые просто ходят во сне, медицинские сочинения упоминают довольно редко. Больше всего врачей интересовало агрессивное поведение – возможно, как более опасное. Объясняя причины снохождения, средневековые лекари описывали следующее. Переваривая пищу с помощью внутреннего тепла организма, желудок испускает некие испарения. В течение дня они поднимаются по внутренним «каналам» тела наверх, к головному мозгу. Накопившись, они постепенно погружают мозг в состояние сна, а вслед за этим засыпает и все тело. Но если «каналы» окажутся слишком широкими или испарения будут недостаточно густыми, человек заснет не до конца и сможет действовать во сне. Это возможно благодаря тому, что «движущая сила» (virtus motiva) организма не зависит от его «чувственной силы» (virtus sensitiva), то есть способности ощущать с помощью органов чувств. Считалось, что чаще всего лунатиками становятся меланхолики и холерики или те, у кого баланс гуморов сместился в сторону желчи – желтой или черной.

Еще одну причину врачи видели в особенностях работы самого мозга. Полагали, что воображение, то есть способность сохранять воспринятые образы, работает всегда, даже во сне. Значит, мозг лунатика, не полностью погрузившийся в сон, мог извлекать образы из этого хранилища. Врач Урсо Салернский в начале XIII века предположил, что есть три категории таких образов: привычки, желания и страхи. В первом случае лунатик повторяет привычные действия в хорошо знакомой среде, например у себя дома. Такого мнения придерживался и доктор Таддео Альдеротти (1215/1223 – 1295/1303). Его мнение особенно важно, поскольку Альдеротти и сам был склонен к лунатизму. Впрочем, привычка однажды изменила ему. Гуляя во сне, врач упал, по счастью, с небольшой высоты, чуть больше метра. Помимо хорошо известных действий, на лунатиков могли влиять страхи или желания, зародившиеся в момент бодрствования. Урсо Салернский описывал этот процесс так: «Когда некто замечает нечто, чем он желает обладать, зная, что обладать этим не может, [тогда] он движим к своему желанию беспокойным стремлением. И, таким образом, душа во сне пробуждает силу воображения, дабы показать животному форму желаемой вещи». Почему доктор Урсо назвал сноходца «животным» – загадка. Возможно, имелась в виду «животная» природа человека, позволяющая действовать, пока разум спит. В остальном смысл ясен: недостижимые желания волнуют человека, и в состоянии сна рассудок не в силах сдерживать их. Подтолкнуть к действиям мог и страх. Во сне многие лунатики решались сделать то, что днем пугало их или было запрещено. Например, некоторые пробирались в места, куда был запрещен проход. Предполагали, что дневной страх так сильно впечатлял человека, что ночью образ пугающего или запретного места возвращался и влек лунатика к себе. Таким образом, лунатизм стал для средневековых мудрецов поводом для размышлений о работе мозга. Но они не забывали и о лечении своих пациентов. Чтобы справиться с приступами, врачи советовали применять кровопускание. Считалось, что оно приводит в порядок баланс гуморов и процессы пищеварения, а именно их считали физиологической причиной. Вместо кровопускания применяли некоторые лекарства. А французский врач Бернар де Гордон советовал окружающим ударить лунатика плетью, когда он только поднимается с постели. По словам врача, это помогало отвлечь пациента от игры воображения.

Еще одно необычное расстройство, описанное в средневековых источниках, – «любовная тоска» (англ. lovesickness). Представление о нем окончательно закрепилось в годы высокого и позднего Средневековья, когда сочинения арабских врачей, сохранившие античные знания, широко распространились в переводах. «Любовная тоска» возникала, естественно, у безнадежно влюбленных. Объектом могла быть не только «прекрасная дама». Например, некоторые мистики впадали в подобное состояние, размышляя о Христе. Постепенно раздумья о возлюбленном или возлюбленной занимали едва ли не все время человека, лишая его последних сил. По мнению врачей, долгие мучительные мысли о предмете страсти смещали баланс гуморов в «холодную» сторону. Это провоцировало расстройство, напоминающее меланхолию. Лечить его предлагали похожим образом: нужно было вернуть баланс телесных соков в норму. Для этого советовали почаще гулять при солнечном свете и вдыхать приятные ароматы. Лучше всего – делать все это в прекрасном саду (у тех, кто обращался к этим советам, такой вполне мог быть). Помогали и теплые ванны, наполненные «влажными» растениями – кувшинками и фиалками. Диету тоже стоило изменить, добавив в нее больше яиц, зелени, рыбы и баранины. Все эти меры должны были согреть и увлажнить организм, чтобы компенсировать холод и сухость черной желчи. Именно этот гумор вызывал мрачное расположение духа у страдающих «любовной тоской» и меланхолией.

Все расстройства, о которых упоминал Бартоломей Английский, считались излечимыми. Но были и особенности, за работу с которыми врачи не брались. К таким относились врожденные проблемы, например нарушения интеллектуальных способностей и задержка развития. Сегодня часто говорят о том, насколько корректны эти термины. Средневековье не знало споров об этом, и термины той эпохи показались бы нам крайне грубыми и бестактными. Вот перечень слов, которые характеризуют людей с подобными особенностями в древнеирландском сборнике юридических документов Senchas Már («Великая старина»): mer (идиот), drúth (дурак), dasachtagh (лунатик), econn (неразумный), ecuind (безрассудный, бестолковый), docuinn (слабоумный). Отказаться от этих «ярлыков» ученые не могут, какими бы грубыми они ни казались нашему современнику. Термины и классификации, выбранные людьми далекого прошлого, – важный элемент их картины мира. Работая с историческим источником, ученый не старается сгладить его особенности. Напротив, каждая яркая черта – бесценный носитель сведений о прошлом.

Между «дураками» и «безумцами» проводили четкую границу. Во-первых, «дураком» человека обычно признавали еще в детстве, его состояние считалось врожденным. Отчасти поэтому врачи не пытались с этим справиться. А вот «безумие» в активной фазе чаще возникало в юности или уже во взрослом возрасте. Во-вторых, «дураки» считались куда менее опасными для общества. Это давало им больше свободы, чем «безумцам». Их куда реже запирали и заковывали в цепи. Считалось, что у них почти не бывает вспышек агрессии, заставляющих вредить себе и окружающим.

Ментальные расстройства, как и соматические болезни, объясняли не только медицинскими причинами. Ничуть не меньше значил религиозный взгляд на эти проблемы. С этой точки зрения к «безумию» порой приводило вмешательство сверхъестественных сил. Злой дух – демон, бес или джинн – мог завладеть человеческим телом и заставить свою жертву делать то, что ему угодно. Представления об этих созданиях существовали уже в глубокой древности, а затем были закреплены в священных книгах монотеистических религий. Библия описывает и сами случаи одержимости, и способы борьбы с ними. Изгнание злого духа из человеческого тела – один из популярных в Античности и Средневековье сюжетов о чудесах.

Мужчина или женщина, одержимые демоном, часто приобретали сверхъестественные способности. Согласно описаниям, жертва беса могла подниматься в воздух или даже летать. Одержимые говорили на незнакомых языках, перечисляли имена многочисленных демонов, читали мысли, предсказывали будущее. Но на самом деле, с точки зрения верующих, нечистый дух не мог пророчествовать. Этим даром мог наделить лишь Господь. Поэтому бесы действовали иначе: сами подстраивали предсказанное. Так поступил нечистый, который искушал одного из монахов Киево-Печерской обители. По сути, Никита-затворник не был одержим в полном смысле слова, ведь бес не проникал в его тело. Тем не менее все мысли и действия инока были под постоянным контролем нечистого, поэтому о Никите сообщают как об одержимом.

Вот что рассказывает Киево-Печерский патерик, сборник поучительных сюжетов о жителях монастыря: «Бес будущего не знал, а то, что сам делал или на что подбивал злых людей – убить ли, украсть ли, – то и возвещал. Когда приходили к затворнику, чтобы услышать от него слово утешения, бес, мнимый ангел, рассказывал, что случилось его деяниями, а Никита об этом пророчествовал – поэтому сбывалось» (здесь и далее перевод Л. А. Дмитриева). Слуги зла брались за любые преступления. Однажды, чтобы втереться в доверие к Никите, бес, видимо, поспособствовал убийству новгородского князя Глеба Святославича. «Послал однажды Никита к князю Изяславу, говоря: “Нынче убит Глеб Святославич в Заволочье, скорее пошли сына своего Святополка на княжеский стол в Новгород”. Как он сказал, так и было: через несколько дней пришла весть о смерти Глеба. И с тех пор прослыл затворник пророком, и охотно слушались его князья и бояре». Помимо пророческого дара, Никита получил от лукавого духа феноменальные способности к обучению. Предание сообщает, что монах знал наизусть все книги Ветхого Завета и мог ответить на любой вопрос о них. А вот говорить о Евангелиях, повествующих о Христовых чудесах, всезнающий монах не хотел ни под каким видом. Так старшие иноки и вычислили, что в обители живет не мудрец-пророк, а жертва хитроумного беса. Чтобы прогнать черта-искусителя из монастыря, понадобилась общая молитва двенадцати праведников. Это явно символическое число, хотя составитель рассказа аккуратно перечислил их имена.

Одержимых, получивших сверхспособности, невероятную эрудицию и «дар предвидения», было не так уж много. Гораздо чаще жертвы бесов вели себя попросту странно. Они неожиданно падали, катались по земле, кричали, грязно ругались, богохульствовали или пытались себя покалечить. Все эти проявления многократно усиливались, стоило привести несчастного в церковь или поднести к нему какую-либо святыню, например кусочек мощей. Иногда одержимые, напротив, теряли все силы и едва могли двигаться. Такая судьба постигла дочь одного герцога, о которой рассказывает житие святого Галла. Девушка неподвижно лежала с закрытыми глазами, «как мертвая». Изо рта у нее пахло серой, и близкие сразу заподозрили вмешательство злых сил. Несчастную пытались исцелить многие, включая двоих епископов. Но их молитвы ничего не принесли: больная оставалась недвижима. Когда святой Галл возложил руку на ее голову, девушка открыла глаза и спросила: «Не ты ли тот Галл, который изгонял меня и прежде? Если ты опять изгонишь меня, куда же я денусь?» (перевод Ю. Е. Арнаутовой). Праведник воскликнул: «Туда, куда посылал тебя Господь – в преисподнюю!» Оскорбленный бес понял, что против молитвы Галла ему не выстоять, и вылетел изо рта девушки, приняв облик отвратительной черной птицы.

Святой Альбин изгоняет нечистого духа из тела женщины (Paris, BnF, NAL 1390 1r, около 1100 года)

Источники описывают множество проявлений одержимости. Ученые предполагают, что за этим ярлыком может прятаться немало диагнозов – от эпилепсии до шизофрении. Как и сегодня, у некоторой доли людей была наследственная предрасположенность к этим или иным расстройствам, на нее накладывались последствия тяжелых условий жизни. Этих факторов было достаточно, чтобы «дремлющее» расстройство пробудилось, или, как сказал бы современный психиатр, дебютировало. Свою роль играли и образы средневековой культуры. О коварных злых духах рассказывали и проповедники, и народные предания. Неудивительно, что сами одержимые искренне верили, что находятся под воздействием демона, а их близкие с готовностью это подтверждали. Свидетели изгнания беса святым Галлом наверняка уверяли знакомых, что своими глазами видели черную птицу, в которую обратился нечистый. Возникали и распространялись все новые и новые истории о бесах и их жертвах. На этот процесс влияли и общие религиозные тенденции. Например, исследователи отмечают, что в эпоху позднего Средневековья дьявол и его возможные козни стали пугать христиан куда сильнее, чем раньше. Страх вызывали и предполагаемые приспешники Сатаны: и мелкие демоны, и люди, прибегающие к магии. Считалось, что колдовство способно вызвать одержимость. Впрочем, стать жертвой беса можно было и по простой неосторожности. В опасности оказывались те, кто забывал выполнить один из множества мелких суеверных ритуалов: скажем, зевнул, не перекрестив рот.

Одержимости опасались и средневековые мусульмане. С их точки зрения, телом человека могли завладеть джинны – невидимые духи, некогда созданные из огня. Ибн Сина писал, что один из признаков одержимости джинном – это огненные искры, пляшущие перед глазами пострадавшего. Считалось, что эти духи постоянно незримо присутствуют рядом с людьми. Как и бесы, пугавшие христиан, джинны могли попытаться совратить человека, искушая его. Мусульмане полагали, что особенно уязвимы те, кто не слишком тверд в своей вере. Впрочем, этих созданий мог заинтересовать и праведник: его добродетель становилась вызовом для них. Привлечь духов могло и сильное эмоциональное потрясение, например неразделенная любовь-помешательство. А вот теолог и судья Ибн Таймия (1263–1328) полагал, что джинны нападают, когда хотят отомстить. Поскольку духи оставались невидимыми и постоянно жили рядом с людьми, они нередко страдали физически во вполне бытовых ситуациях. Одержимым, по мнению Ибн Таймии, мог стать тот, кто случайно облил джинна кипятком или помочился на него. Изгнать джинна удавалось лишь по воле Всевышнего. Для этого рекомендовали читать одержимому Коран вслух и постоянно напоминать ему о благодати Аллаха. Иногда помогало и обратиться к джинну напрямую: подуть одержимому в рот, а затем как следует обругать духа и велеть ему покинуть тело.

Иногда можно встретить мнение, что средневековое духовенство считало грех одной из главных причин душевных болезней. С этой точки зрения в недуге был повинен сам грешник, а вовсе не злые духи. Тем не менее еще в ХХ веке ученые пришли к выводу: такой взгляд был далеко не самым популярным. Историк Бернард Бахрах и психиатр Джером Кролл проверили эту гипотезу на примерах из средневековых хроник и житий святых, написанных до эпохи Крестовых походов. Они изучили 57 эпизодов, описывающих разные формы ментальной нестабильности. В список попали случаи одержимости, припадков, «безумия» и того, что сегодня назвали бы алкогольным психозом. Лишь около 15 % этих эпизодов составители источников объясняли грехами пострадавшего. Чаще всего эти случаи встречались в житиях. Их создатели противопоставляли грешника святому – по закону жанра, последний должен был непременно победить. Со временем такие описания стали в житиях общим местом. Нечестивец упорствовал в своих грехах и вел себя все менее адекватно, и спасти его могла только молитва праведника. Но в тех жанрах, где подобного противопоставления не было, грех называли причиной ментальных расстройств крайне редко. Хронисты предпочитали натуралистические объяснения: например злоупотребление алкоголем или сильное потрясение. Такие причины называли и некоторые жития, если «безумец» выступал не антагонистом святого, а простым искателем исцеления.

А как на ментальные расстройства смотрели простые люди – не высокообразованные врачи и не духовные лица? Ответа на этот вопрос не найти в трактатах средневековых ученых. Но есть исторические источники, сохранившие голоса тех, кто никогда не брал в руки перо. Это многочисленные документы, созданные в ходе судебных процессов и уже после того, как суд вынес решение. У этой группы источников есть немало ограничений. В суд людей приводили неприятные, а то и страшные события, поэтому картина получается, скорее, негативной. К тому же это обычно поздние (по меркам медиевистики) источники. Составить полноценное представление о раннем Средневековье по ним не выйдет. Но есть у юридических документов и достоинства. Конечно, это их массовость. Некоторые архивы сохранили десятки, а то и сотни документов одного и того же типа. Таким образом, ученые видят множество схожих случаев и могут сопоставлять детали. Эти документы часто составляли, используя формуляр – четко определенную последовательность и набор элементов. Содержание такой бумаги легко уместить в таблицу, чтобы сравнить важные показатели. Так историк может выяснить, например возраст действующих лиц, их пол, семейное положение, иногда – уровень доходов семьи. Сегодня ученые не только работают с такими таблицами вручную. На помощь им приходят методы «цифровой истории». К примеру, современные методы помогают объединить всех людей, упомянутых в документах одного города, в огромную социальную сеть. Можно выяснить, как все они были связаны друг с другом: выделить группы – кластеры близких и дальних родственников, соседей, участников профессиональных объединений. Все это дополняет картину повседневной жизни Средневековья, когда-то нарисованную на основе более развернутых текстовых памятников.

В юридических документах время от времени упоминаются и люди, столкнувшиеся с ментальными расстройствами, а также их близкие. Историк Александра Пфау изучила 155 французских lettres de rémission, «писем о помиловании», в которых фигурируют «безумцы», названные разными терминами. Чтобы найти эти письма, исследовательница просмотрела почти десять тысяч lettres de rémission, составленных с середины XIV до конца XV века. Можно сделать вывод, что «безумцы» оказывались в поле зрения правоведов не так уж часто. Зато эти документы сохранили множество деталей: такова особенность жанра. Их формальным адресатом был сам король, поскольку он мог даровать подданным помилование. Читали эти документы, конечно, приближенные правителя. Преступники, уже осужденные на определенное наказание, обращались к монарху, чтобы он рассмотрел дело еще раз и даровал прощение. Они, как правило, признавали, что действительно совершили преступление. В письмах делали упор, скорее, на обстоятельства события, которые могли перевернуть картину в их пользу или хотя бы вызвать сочувствие. Эти обстоятельства старались описать как можно подробнее. Преступники, для которых составляли lettres de rémission, принадлежали к самым разным слоям средневекового общества. Поэтому «письма о помиловании» – богатейший источник сведений о том, как жили простые люди, не оставившие после себя других документов. Письма, касающиеся «безумцев», обычно составляли их близкие. Значит, нам доступны точки зрения окружающих на ментальное расстройство средневекового человека.

Люди, просившие о помиловании родственника, обычно не получали университетского образования, а чаще не получали вовсе никакого. Поэтому они не пользовались терминами-диагнозами, которые так тщательно анализировали Бартоломей Английский и его коллеги. Эти люди ограничивались словами типа «безумный», «идиот», «дурак» или «простец». Но чаще они просто описывали действия человека, вообще никак его не называя.

Многие письма начинаются с целой серии доказательств того факта, что их герой действительно психически нестабилен. Составители документов опасались, что их близкого примут за симулянта. Признаки ментальных расстройств, которые я перечислю дальше, иногда были очень яркими и заметными. Значит, не составляло большого труда притвориться безумцем. Но люди, писавшие королю, настаивали: их родственник, был он преступником или жертвой, столкнулся с расстройством на самом деле. Чтобы доказать это, люди обычно обращались к его (или ее) биографии. Иногда близкие старательно доказывали, что человек странно вел себя с самого детства, припоминали множество эпизодов и ссылались на свидетелей. Так вели себя составители просьбы о помиловании Пьера Шамбо. В 1390 году он поссорился со своими собутыльниками, выясняя, кто будет оплачивать счет в таверне. Спор вылился в драку, и Пьер – вольно или невольно – убил одного из приятелей. Письмо сообщает, что Пьера знали как «полного идиота, не обладающего здравым смыслом и осмотрительностью», и даже дали ему прозвище Le Fol (франц. «сумасшедший»). Долгая история ментальных нарушений Пьера должна была смягчить его наказание. Оправданием служили и единичные, но сильные эпизоды нарушений. Чаще всего это были попытки самоубийства: источники Пфау обычно сообщают о намерениях броситься в реку или колодец.

В иных случаях люди, наоборот, настаивали: безумие охватило несчастного внезапно, за считаные мгновения до того, как он совершил злодеяние. До этого никто бы и не подумал, что этот человек чем-то отличается от окружающих. Причины и последствия у таких эпизодов могли быть самыми разными. В 1364 году один пекарь узнал, сколько налогов ему предстоит заплатить, и так расстроился, что «обезумел от тоски» и богохульствовал на глазах у первых лиц города. В 1489 году столь же внезапно произошел другой случай, с нашей точки зрения, куда более страшный. Мишель Галанд вскоре после родов «на мгновение лишилась рассудка и понимания» и заживо закопала младенца в канаве, опасаясь позора, – ребенок был незаконнорожденным. В обоих случаях неожиданный эпизод безумия не требовал никаких объяснений.

Сцены из романа «Ивэйн, или Рыцарь со львом». Справа вверху – обезумевший от горя Ивэйн срывает с себя одежду и уходит в лес (Paris, BnF, MS Fr. 1433 folio 85, около 1325 года)

На проблемы могло указывать и странное поведение. Например, многие «безумцы» раздевались и бегали по улицам обнаженными или в одной нижней рубашке. Историки предполагают, что этот образ мог зародиться благодаря сюжетам рыцарских романов, известных многим в оригинале или пересказе. Герои романов, пережив страшное событие или сильную вспышку эмоций, порой теряли «цивилизованный» облик, принятый при дворе. Одежда была важнейшей частью образа: по ней окружающие догадывались, кто перед ними, если не знали человека в лицо. Впадая в безумие, рыцари первым делом избавлялись от одежды. Вот как это произошло в романе Кретьена де Труа «Ивэйн, или Рыцарь со львом» (ок. 1180). Герой нарушил обещание, данное жене, и та заявила, что не желает его видеть. Ивэйн удаляется в лес, не в силах справиться с переживаниями:

Мужчина поселился в лесу, питался пойманной дичью и, конечно, не носил одежды. Впрочем, ушел он недалеко: однажды его встречает одна из придворных дам. Вот что она видит:

Историзованный инициал, открывающий 52-й псалом. Лист из рукописи, изготовленной в 1300–1320 годах в Северной Франции (Сент-Омер либо Теруан). The Jeanne Miles Blackburn Collection 2011.55

Вряд ли можно сказать однозначно, что лежит в основе этих образов: литературная выдумка или широко распространенное представление. Тем не менее средневековый «безумец» нередко выдавал себя именно бегом в обнаженном виде.

Это представление влияло и на средневековое изобразительное искусство. Оно хорошо заметно в западно- и центральноевропейской книжной миниатюре. Небольшие изображения размещали на полях рукописей и внутри инициалов – больших заглавных букв, с которых начинался очередной раздел книги. Инициалы, содержащие рисунок, исследователи называют историзованными. Персонаж или сцена в них обычно связаны с текстом. Время от времени в них изображали и «безумцев». Например, они часто появлялись в инициалах, открывающих псалом 52. Он начинается со слов «Сказал безумец в сердце своем: “нет Бога”. Развратились они и совершили гнусные преступления; нет делающего добро» (Пс. 52:2). Этого «безумца» и запечатлели художники. Многие рисуют его частично обнаженным: с голыми ногами либо плечами. Он лысый или начисто выбрит. Его рот часто открыт, лицо искажено – порой сложно понять, смехом или страданием. Иногда «безумец» высовывает язык или оскаливает зубы. Возможно, здесь средневековые художники сближали «безумца» (лат. insipiens) и «глупца» (лат. stultus), о котором идет речь во многих библейских текстах. Рассказывая о «глупце», Священное Писание часто делает акцент на его речи и, собственно, устах и языке. Книга Притчей Соломоновых говорит: «В устах глупого – бич гордости; уста же мудрых охраняют их» (Притч. 14:3), «Мудрые сберегают знание, но уста глупого – близкая погибель» (Притч. 10:14), «Язык глупого – гибель для него, и уста его – сеть для души его» (Притч. 18:7).

Вряд ли многие из составителей lettres de rémission могли самостоятельно читать рыцарские романы или разглядывать миниатюры в дорогих рукописных книгах. Но характерный образ безумца, видимо, был настолько распространен в средневековой Европе, что его знали и королевские придворные, и простые горожане. Не будем забывать и о том, что lettres de rémission составляли служащие королевской канцелярии, люди довольно образованные.

Еще одним предвестником расстройства были эпизоды лунатизма. В отличие от ученых и врачей, составители писем не рассуждали о причинах снохождения. Они лишь отмечали факты. Тем не менее их, как и врачей, больше всего волновали и пугали причины агрессии во сне. Архивы сохранили немало страшных примеров. Скажем, в 1392 году преступление совершил некто Пьер ле Баньодель, который и ранее бывал «свирепым, лунатиком и оказывался без памяти». Вечером он мирно лег в постель со своей супругой и уснул. Ближе к утру мужчина встал, впав в состояние безумия, и насмерть забил жену мотыгой. Затем он, не приходя в себя, вновь улегся в постель рядом с мертвым телом, все еще держа в руках орудие убийства.

Опасным лунатиком могла стать и женщина. Например, Жанетту Тропп несколько недель мучили видения о том, что ее муж покидает супружескую постель по ночам. И вот однажды Жанетта в темноте подобрала с пола камень и нанесла мужу несколько ударов по голове. Тот ненадолго потерял сознание. Женщину не остановило даже то, что рядом с ней спал ее одиннадцатилетний брат. Когда супруг Жанетты пришел в себя, он разбудил жену и велел ей зажечь свечу, чтобы посмотреть, что произошло. Женщина пришла в ужас: по ее словам, она не помнила никаких событий этой ночи. Жанетта бережно обработала раны мужа, но несчастный все равно умер спустя неделю.

В «письмах о помиловании» встречаются и уникальные признаки, показывающие, что герой или героиня потеряли рассудок. Все та же Жанетта Тропп, убившая своего мужа, незадолго до преступления впала в ярость. Она рвала одежду, била посуду и усыпала весь пол мукой. Согласно письму, друзья семьи призывали ее мужа обезопасить себя, например – заковать жену в цепи. Но тот надеялся, что к женщине вскоре вернется «здравый рассудок». Увы, этого не произошло: печальная развязка наступила очень быстро. А вот некий Жан Мутье в 1380-х годах, напротив, прошел долгий путь, ведущий к безумию. Он несколько раз уходил из дома «в леса и поля, насвистывая птицам и бегая. Он оставался там два или три дня, так что мог погибнуть от голода, и добрые люди, что нашли его, привели его назад». После нескольких подобных эпизодов родные отвели Жана в церковь. Там его приковали к стене и «оставили ждать милости Божьей». Несколько раз мужчине удавалось сбежать, но его возвращали и обездвиживали вновь. Возможно, именно это и ожесточило Жана: с тех пор он вел себя вовсе не так безобидно. Вернувшись домой, весной он убил корову. Это было не просто жестоко по отношению к животному. Жан совершил преступление в дни Великого поста, а значит, мясо убитой коровы пропало бы, а семья осталась бы без важнейшего источника пропитания. И, наконец, осенью Жан Мутье лишил жизни собственного отца. Все описанные действия составители письма называют «преступлениями»: отце-убийство стало вершиной серии странных и страшных поступков безумца.

Итак, составляя «письма о помиловании», люди изо всех сил пытались отыскать тот момент, когда человек терял рассудок. Те, у кого не было образования, гораздо реже рассуждали о возможных причинах расстройства. Они писали об этом, только если видели прямую связь между каким-либо событием и «безумием». К примеру, причиной могли назвать сильную травму головы.

Не меньшее внимание уделяли последствиям, с которыми сталкивались сами «безумцы» и их близкие. Считалось, что психическое расстройство вредит и самому человеку, и его родным, и всему сообществу. Потеря разума была непредсказуема, и никто не знал, чего ожидать в такой ситуации. Часто люди, обезумев, шли против основополагающих норм общества, которые считались священными. Так смотрели на тех, кто, не помня себя от ярости, убивал своих домашних, чаще всего супругов или детей. Такие преступления часто случались ночью, когда жертвы мирно спали. Но Александра Пфау отмечает, что отношение к «безумцам» было двойственным. С одной стороны, их опасались. Как мы видели на примерах, человек действительно мог впасть в ярость и сорваться на близких. Иногда его действия угрожали всем вокруг: например в случае поджога. Но, с другой стороны, в Средневековье часто говорили о том, что психически нестабильные люди нуждаются в присмотре и защите. «Письма о помиловании» показывают, что «безумцы» и «простецы» нередко становились жертвами преступлений.