Новомученик Николай Иванович Безсонов, пресвитер Лучиногорский

(1876–1937)

Сведений о жизни священника села Лучиная Горка Николая Ивановича Безсонова сохранилось немного. Родился он 18 апреля 1876 года в селе Дыми Тихвинского уезда Новгородской губернии в семье дьячка местной Никольской церкви. По достижении 15-летнего возраста Николай поступает в число братии Дымского Антониева монастыря и на протяжении 21 года, с 1891 по 1912, трудится в обители в качестве послушника. В 1912 году он определяется псаломщиком к Дымской церкви, на место своего отца, дьячка Ивана Васильевича, скорее всего, ввиду его кончины. До революции псаломщик Николай оставался в штате этого храма, что подтверждается данными Новгородского архива (клировая ведомость за 1916 год). Далее следы его теряются. Кто и когда рукоположил его в сан священника, неизвестно. Скорее всего, произошло это в конце 20-х годов, тогда ввиду арестов и репрессий епархия испытывала острую нужду в священниках. Это был период, когда архиереи вынуждены были рукополагать в сан лиц, не получивших духовного образования. Единственным источником, из которого можно почерпнуть сведения о дальнейшей жизни отца Николая, являются материалы его следственного дела.

В анкете арестованного, в графе «образование» значится: «три класса сельской школы». В строчке «до революции» читаем: «монах», в строке «после революции» написано «священник». Из материалов следствия видно, что в период с 1931 по 1936 год отец Николай служил в церкви села Званка, в котором когда-то находилось имение поэта Г. Державина. В 1932 году он был впервые судим за уклонение от уплаты госналогов и лишен свободы сроком на два года. В то время обложение непосильными налогами служителей Церкви было обычным и распространенным способом борьбы с религией. Получив уведомление об уплате суммы, превышавшей разумные пределы, отец Николай направил письменную жалобу в Москву, во ВЦИКовскую комиссию по вопросам культов. Москва направила запрос в Ленинград, в комиссию по рассмотрению религиозных вопросов при Леноблисполкоме. Ее секретарь Неглюевич обязал разобраться в вопросе облфинотдел. Облфинотдел предложил заняться этим делом райфинотделу. В конечном итоге, дело завершилось традиционно: двухгодичным лишением свободы. Неизвестно только, весь ли срок отбыл отец Николай или был освобожден досрочно. История эта примечательна тем, что в ней проявляется характерная черта лучиногорского настоятеля: отсутствие пугливости в общении с органами и умение настойчиво и безбоязненно вести диалог с богоборческой властью. Эта же черта с еще большей отчетливостью проступает и в протоколах его следственного дела 1937 года.

В январе 1937 года из Званки отец Николай был переведен в Воскресенскую церковь погоста Лучиная Горка по причине смерти местного священника. А в сентябре того же года, второго числа, настоятель лучиногорского храма одновременно с его диаконом, старостой и некоторыми членами приходского совета был арестован и препровожден в Тихвинскую тюрьму.

Сбор «компромата» на служителей Лучинской Воскресенской церкви сотрудники карательных органов начали за полтора месяца до его ареста. Сначала был сделан запрос в Новодеревенский сельсовет Тихвинского района о личности Безсонова. Его председатель в посланной справке-характеристике писал, что «с приездом Бессоного, прибывшего на территорию Новодеревенского сельсовета 12 января 1937 года, увеличилось влияние посещаемости церкви и религиозных убеждений среди местного населения, а также усилилась работа церковной двадцатки». Затем потребовали такую же справку-характеристику с предыдущего места служения «Бессоного» – деревни Званка. «Сам Бессонов, – сказано в этой характеристике, – проживая на территории Великодворского сельсовета в период закрытия и ликвидации Званской церкви, вел агитацию среди населения с тем, чтобы они были против и протестовали закрыть церковь». По словам председателя Великодворского сельсовета Безсонов «вел агитацию среди родителей учащихся с тем, чтобы они говорили своим детям о том, чтобы они не шли в школу, которая оборудовается при бывшей Званской церкви». Такая активность представителя «старого мира» вызывала сильную обеспокоенность главы местной администрации, поэтому свою характеристику на Безсонова он завершил словами о том, что тот «являлся как социально опасный элемент». Недовольство, скопившееся у председателя за несколько лет пребывания священника в Лучинском погосте, было настолько велико, что одного доноса ему показалось мало. Через неделю он послал в органы еще одну характеристику, в которой опять жаловался на Безсонова, который по его словам «запрещал колхозникам выходить на работу во время религиозных праздников, запугивая последних в том, что для них это будет неотмолимый грех». В ней председатель снова настойчиво обращал внимание властей на попытки священника воспрепятствовать закрытию церкви. «В период ликвидации Званской церкви Безсонов ходил по приходу и агитировал колхозников с тем, чтобы они шли против закрытия церкви, и тогда же ходил к родителям учащихся с тем, чтобы они совместно со школьниками протестовали церковное здание переоборудовать под школу, а шли бы за то, чтобы открыть церковь», – оповещал он власти в очередной справке. При этом председатель хорошо понимал, в чьи руки попал Безсонов. Этот документ, подписанный его именем, оканчивался словами: «Настоящая характеристика дана на предмет предъявления в НКВД».

Из представленных справок выяснилось, что Лучинский священник был ревностным служителем Церкви и всеми возможными средствами боролся с мероприятиями безбожной власти, направленных на ликвидацию религии. Для «следствия» этот предварительный материал был только начальным этапом в работе. После этого был произведен сбор информации посредством опроса свидетелей, привлеченных к делу. Лиц, знавших отца Николая, – это были односельчане и прихожане – вызывали в отдел и, взяв подписку об ответственности за дачу ложных показаний, производили допрос или, оказывая давление, предлагали поставить свою подпись под уже заготовленный протокол. Всего по делу священнослужителей и приходского совета Лучинской церкви было допрошено 11 человек. На их опрос было потрачено около месяца. Сама же процедура «обработки» подследственного Безсонова с целью склонить его к признанию несуществовавшей вины заняла гораздо меньше времени – всего семь дней, со 2 по 9 сентября. Она состояла из серии допросов и одной очной ставки.

Что же удалось узнать о «контрреволюционной деятельности» Безсонова? Свидетель А. показал, что Безсонов крестил у него на дому сына, а потом причастил без ведома родителей. М. показал, что на квартире Безсонов проводил собрания верующих. Другой свидетель – Д. – подтвердила факт проведения собраний и назвала их почему-то нелегальными. На них, говорила она, обсуждался вопрос о том, чтобы препятствовать закрытию храма. Свидетель В. изобличал Безсонова в «агитации против организации колхоза», но конкретных фактов не привела. Колхозница 3. привела предостережение Безсонова о том, что «колхоз заберет все, и нам ничего не останется, а потом будем голодать» и назвала его агитационным. В общем, ничего существенного обнаружить не удалось. Пришлось привлечь к делу другие источники. Поискали материал в следственных делах по Тихвинскому району и нашли необходимые показания. Один из бывших насельников Тихвинского монастыря – иеромонах П. – будучи арестованным, под нажимом следствия признал, что «поддерживал связь с Безсоновым в контрреволюционных целях» и что при встречах они «обсуждали вопросы политики партии и соввласти с контрреволюционных позиций». Ценность этого признания заключалась в том, что получить его удалось от бывшего сослуживца Безсонова и его ближайшего друга, с которым он не прерывал отношений даже после разгрома Тихвинского монастыря, происшедешего в 1924 году. Такие показания, как правило, выбивали почву из-под ног арестованного и ускоряли процесс его обработки. Показания иеромонаха П. и было выбрано в качестве сокрушительного орудия на следствии по делу отца Николая.

Первый допрос был кратким. Спросили о социальном происхождении, о предыдущей судимости, о лицах, с которыми арестованный поддерживал связи. На следующем допросе подследственному было предъявлено обвинение в том, что он является участником контрреволюционной группы и предложено дать показания. «Я ни в какой контрреволюционной группе не состою», – был ответ отца Николая. Тогда следователь объявил арестованному, что органы осведомлены о том, что в июле месяце в поселок приезжали два иеромонаха бывшего Тихвинского монастыря и находились у отца Николая два дня. При этом следователь предупредил, что следствию известно и то, что на состоявшемся собрании намечались методы борьбы против сов. правительства. Арестованный признал факт посещения его квартиры двумя иеромонахами, но решительно отверг антисоветский характер этой встречи. «Никаких методов борьбы против мероприятий соввласти, – говорил он, – мы не намечали. Разговор вели о прошлой монастырской жизни. Воспоминаниями устанавливали, кто где из служителей монастыря находится в настоящее время. Говорили о жизни в настоящее время, касаясь вопросов, что местными властями в дни Пасхи 1937 года было запрещено хождение с молебнами по деревням по причине эпидемических заболеваний населения». На этом второй допрос, не давший нужных результатов, был прекращен. Арестованного отвели в Камерун потомили в заключении еще один день. «Изобличающие» показания иеромонаха П. были отложены до третьего допроса в надежде на то, что заключение в камере и соответствующие методы воздействия сделают его податливее.

Через день, 8 сентября, отец Николай вновь был вызван к следователю. Допрос сразу же начался с нанесения главного удара. Арестованному зачитали выписку из показаний, данных иеромонахом П. «Встречаясь с Дмитриевым и Безсоновым 12 июля 1937 года, – говорилось в протоколе, – мы обсуждали вопросы политики партии и сов. правительства с контрреволюционных позиций, говорили о современной жизни, о тяжести гнета местной власти на нас, о непосильных налогах». Все было так, кроме одного маленького добавления, – «с контрреволюционных позиций». Отец Николай подтвердил факт разговора, но снова отверг его политический характер, сказав, что он проходил «не в такой форме, как указано в этом вопросе». «В какой же форме шел разговор?» – спросил следователь. «Как мною было показано на предыдущем допросе», – ответил служитель Божий. После этого вопросов больше не задавали. Арестованного увели в камеру.

Чего стоил отцу Николаю этот ответ? Об этом можно только догадываться. Но совершенно очевидно, что перед тем как его задать, сотрудники НКВД усиленно «готовили» к нему своего подопечного. Это явствует из того, что после скупых и непреклонных слов отца Николая допрос был тотчас же прекращен. Не исключено, что отец Николай, услышав зачитанные следователем показания иеромонаха П., зная, что органы способны на любую провокацию, не поверил ему.

На четвертом допросе был пущен в ход весь арсенал предварительно добытых свидетельских показаний. Были приведены лжепоказания пятерых свидетелей с требованием признаться в антисоветской агитации. Но все безрезультатно. Обвинения подобного рода арестованный категорически отвергал. Правда, не все. Так, он признал, что препятствовал закрытию Лучинской церкви. «Вопрос: Свидетель Д. изобличает вас в том, что вы говорили, что надо организоваться населению и не допускать закрытия церкви. Подтверждаете это? Ответ: Да, я это говорил». Но в этом поступке не было ничего политически предосудительного. «Какими методами среди населения вы увеличили активность посещаемости церкви и религиозных обрядов?» «Добросовестным отношением к своим служебным обязанностям, т. е. продолжительным служением при крещении и других религиозных обрядах согласно церковного устава», – услышал он ответ пастыря Церкви Христовой. «Следствием установлено, что вы путем запугивания добились успехов приходской жизни», – возразил следователь, по всей видимости, имея ввиду показания председателя Великодворского сельсовета, в которых он говорил, что Безсонов запрещал колхозникам ходить на работу в праздники, «запугивая их», что это будет «неотмолимый грех». Но Безсонов продолжал твердо отстаивать чистоту своих поступков и свое иерейское достоинство: «Рост численности религиозных обрядов вызван лично мною не путем контрреволюционной деятельности и антисоветской агитации, а правильным богослужением, и я как священник обязан по роду своей службы это выполнять».

В запасе у следствия оставался еще один неизрасходованный прием – очная ставка. Он-то и был использован в завершении серии допросов. Поэтому в тот же день, когда арестованного допросили четвертый раз, т. е. 9 сентября, была устроена очная ставка. Была вызвана свидетельница Л., оказавшая следствию необходимую услугу и в присутствии арестованного повторила свои показания против священника. Суть их состояла в том, что Безсонов использовал детей в целях религиозной пропаганды: посылал девочек по домам в праздники для сбора пожертвований, а также покупал деревенским ребятишкам конфеты. Л. подчеркивала, что он это делал «специально, привлекая их этим ближе к себе». И тут же, не подмечая, что противоречит себе самой, утверждала, что Безсонов угрожал детям, говоря им, что «кто октябренок, того будут вешать». Большую нелепость придумать трудно. Какой же ребенок после таких речей будет принимать конфеты от священника и выполнять его поручения? Подследственный отверг слова Л. об октябрятах, подтведив при этом факт общения с детьми, а также те случаи, когда он давал им поручения.

Обвинительное заключение по делу священника Лучинской церкви Безсонова Н. И. содержало в себе стандартную фразу: «Виновным признал себя частично, но достаточно изобличается показаниями свидетелей (имярек)». Подтасовочный характер обвинения очевиден. То, что было названо «частичным признанием вины», являлось лишь простым подтверждением фактов, имевших место в деятельности осужденного. При этом отец Николай решительно отвергал их антисоветскую направленность. Органы, не достигнув желаемой цели на допросах, возводили клевету на арестованного в самом обвинительном заключении. Предполагали ли они тогда, что наступит время, когда их ложь будет изобличена, а тех, кого они пытали, прославят как мучеников? Поистине непреложны слова Спасителя: «Нет ничего тайного, что не стало бы явным».

Завершая речь о деле священника Лучинской церкви, нельзя не сказать также и о ее диаконе, Николае Васильевиче Яковлеве. Он родился в 1884 году и был выходцем села Лучинский погост. В диаконский сан рукоположен был в 1908 году. К моменту ареста служил диаконом-псаломщиком и занимался портняжничеством, обменивая изделия рук своих на продукты питания. Страдал он одним нравственным недугом, который немало огорчал Лучиногорского настоятеля – склонностью к винопитию. Но на допросе проявил редчайшую высоту духа. Он был арестован в один день с отцом Николаем и в один же день вызван на допрос. После уставных вопросов анкетного характера, о круге знакомых и родственниках диакон Николай был спрошен о том, как часто на квартире у Безсонова собирались нелегальные собрания. Арестованный указал, что в 1937 году было устроено два таких собрания. «Какие вопросы вы обсуждали на этих собраниях?» – спросил сотрудник НКВД. Последовал такой ответ, который не так часто приходилось выслушивать искусным специалистам по выколачиванию нужных показаний: «На этот вопрос давать ответ категорически отказываюсь». После этого допрос был прекращен и более арестованного не вызывали. Следствие было парализовано таким ответом и той твердой непреклонностью, которая была вложена в эти слова. Через некоторое время обычным порядком, т. е. посредством ложных свидетельских показаний, натяжек и подтасовок следователя арестованный был «уличен» в контрреволюционной деятельности и приговорен к высшей мере наказания.

Ни тяжкая атмосфера тюремного заключения, ни жестокие «меры воздействия», ни ужас надвигавшегося расстрела не сломили арестованных. Следственные органы, имевшие под рукой мощный аппарат подавления личности, оказались побежденными силою благодати Христовой, обитавшей в совершенно беззащитных, как им представлялось, жертвах. 28 сентября 1937 года священник Лучиногорской церкви Николай Безсонов и ее диакон Николай Васильевич Яковлев после недельного тюремного заключения с применением пыток и единодушного отказа подписывать подложные протоколы были расстреляны.