Новомученица княжна Кира Ивановна Оболенская

(1889–1937)

Новомученица Кира Ивановна Оболенская принадлежала к древней фамилии Оболенских, которая вела свою родословную от легендарного князя Рюрика. Она является представительницей 31 колена Рюриковичей. Ее отец, князь Иван Дмитриевич Оболенский, служил полковым адъютантом 13 Гусарского Нарвского полка. На 14 год своей службы в действующей армии отставной штабс-ротмистр И. Д. Оболенский перешел в «гражданский чин» и получил назначение начальника Влодавского уезда Седлецкой губернии «царства Польского». Незадолго до получения этого назначения, 6 марта 1889 года, в семье Ивана Дмитриевича и Елизаветы Георгиевны (в девичестве Ольдерогге) Оболенских, которая впоследствии состояла из семерых детей, родилась дочь Кира. По достижении 10-летнего возраста Кира была привезена отцом в Санкт-Петербург для определения в Смольный институт благородных девиц, являвшимся традиционным местом обучения лиц дворянского происхождения. «Желая дочь мою, княжну Киру Ивановну Оболенскую, определить на собственном иждивении в Николаевскую половину Смольного института, – писал он в своем прошении, – прошу Совет учинить о том распоряжение на основании прилагаемых документов». В то время это было одно из самых привилегированных учебных заведений России. Основанное в царствование императрицы Екатерины 2 при Воскресенском Новодевичьем монастыре, оно служило образцом для устройства не только остальных институтов, но и многих пансионов и различных женских учебных заведений. Учебная программа Смольного института была почти такой же, как и в женских гимназиях. Отличие состояло в уровне преподавания и в усиленном изучении новых языков. Уставом предусматривалось также усвоение воспитанницами правил доброго воспитания, благонравия, светского обхождения и учтивости. Важное место в системе обучения отводилось религиозному воспитанию. Выпускницы Смольного получали право на частную и государственную педагогическую деятельность. Институт в 19 веке играл весьма важную роль в жизни российского общества. «Смолянки» в качестве воспитательниц и учительниц как своих, так и чужих детей, имели огромное влияние на умственное и нравственное развитие целого ряда поколений.

Смольный институт изначально был разделен на две половины: Николаевскую, куда принимали дочерей лиц, имевших чин не ниже полковника или статского советника, а также потомственных дворян, и Александровскую, где учились дочери лиц чином пониже и дети протоиереев, мещанского сословия, купцов, почетных граждан и т. и. Каждая половина имела свою начальницу и своего инспектора. Кира, как дочь потомственного дворянина и лицо княжеского происхождения, была определена в Николаевскую часть института. Поступление в Смольный означало для нее долголетнюю разлуку с матерью, отцом, братьями и сестрами, с той атмосферой любви и тепла, которой наполнен был дом Оболенских, с укладом тихого уездного города. Порядки института были строгими, девочек содержали в полной изоляции от внешнего мира, оберегая их от заражения «дурными примерами». До 1860 года воспитанниц Смольного не отпускали домой даже летом на каникулы, и только благодаря реформаторской деятельности К. Ушинского, занимавшего в те годы пост инспектора классов, это правило было отменено.

26 мая 1904 года Кира Оболенская успешно, с особой наградой, заканчивает институт благородных девиц. «Воспитанница княжна Кира Ивановна Оболенская, – говорится в ее аттестате, – окончившая полный курс семи общих классов, во время пребывания в сем заведении при отличном поведении оказала успехи: в Законе Божием отличные, в русском языке и словесности отличные, во французском языке хорошие, в немецком языке весьма хорошие, в истории весьма хорошие, в географии весьма хорошие, в естествознании отличные, в математике очень хорошие, в педагогике отличные. Сверх того княжна Кира Ивановна Оболенская обучалась танцам, рукоделиям и домашнему хозяйству. При выпуске девица сия удостоена Всемилостивейшего награждения серебряной медалью». После выпуска из института начинается для Киры, несмотря на ее княжеское происхождение, новая, трудовая жизнь. Первые шесть лет по окончании Смольного она дает частные уроки в качестве домашней учительницы. Впоследствии учительство стало главным занятием ее жизни вплоть до самой мученической кончины, и даже октябрьский переворот не изменил рода ее деятельности. Многим представителям княжеских и дворянских родов после 17 года приходилось добывать себе пропитание случайными заработками или самой обыкновенной работой простого служащего в каких-нибудь советских учреждениях. Можно думать, что переход к такому способу существованию не был безболезненным и легким. Княжне Кире Ивановые Оболенской повезло в этом отношении чуть больше других: революция не привнесла существенных перемен в ее жизнь, и в царское время наполненную интенсивным учительским трудом.

В 1906 году семья Оболенских переезжает в Петербург. Произошло это по причине выхода Ивана Дмитриевича «за выслугою пенсии» в отставку. Размер пенсионного жалованья, которого не хватало на то, чтобы дать хорошее образование подрастающим детям, заставлял главу семейства приискать какое-нибудь место. 5 декабря 1906 года он был назначен на службу в Санкт-Петербургскую горуправу на должность делопроизводителя межевого стола с более чем скромным окладом в 100 рублей в месяц. Но денег всеравно не хватало. Когда, например, сыновьям, учившимся в кадетских корпусах, потребовалось сшить форму, то пришлось за помощью обращаться к родной сестре. И только к 1916 году, когда Иван Дмитриевич получил должность заведующего канцелярией межевого стола с окладом в 970 рублей в месяц, материальное положение улучшилось. Но продлилось это кратковременное благоденствие всего несколько месяцев.

Благодаря переезду в Петербург Кира Ивановна получила возможность широкой преподавательской деятельности. К этой работе в школах столицы и губернии побуждало ее глубокое религиозное чувство и искреннее стремление по-христиански служить ближнему. Она никогда и нигде не подчеркивала своего княжеского происхождения и не требовала к себе особого отношения, оставаясь везде человеком простым и исполненным ровного желания доброделания. В 1910 году Кира Ивановна становится учительницей в бесплатной школе для бедных, преподает в ряде других школ города. При этом она «работала не в каких-нибудь привилегированных учебных заведениях, на что она имела всегда возможность, а несла свои знания в гущу народа, где они были необходимы, преподавая исключительно в рабочих районах города: в школе на Лиговке, в школе при станции «Поповка», в городском училище на Бронницкой улице, на заводе «Треугольник» и т. д.».

В этих трудах застала Киру Ивановну мировая война 1914 года, первые же месяцы которой обернулись для всей семьи Оболенских глубоко личной трагедией: на ее фронтах погибли сыновья Вадим и Борис. Потеря горячо любимых братьев не только отозвалась глубоким страданием в душе Киры Ивановны, но, может быть, впервые заставила ее остро прочувствовать временный характер земного бытия и относительность всего в нем происходящего, по-новому осмыслить свою жизнь. Тем не менее, жизнь продолжала идти своим чередом, ставила свои вопросы и настойчиво требовала их деятельного разрешения. В сентябре 1916 года Кира Ивановна поступает на высшие курсы французского языка, учрежденные при обществе «Alliance Francaise de Petrograd». Скорей всего, цель этого поступления заключалась в получении документа, предоставляющего право преподавать французский язык в средних учебных заведениях города. Отметки «хорошо» по этому предмету, стоявшей в ее аттестате Смольного института, по правилам министерства народного просвещения было недостаточно. Меньше года потребовалось Кире Ивановне для окончания двухгодичных курсов и получения соответствующего документа. В мае 1917 года княжна К. Оболенская по постановлению комиссии курсов была признана выдержавшей испытания. Однако применить на практике полученные знания помешал захват власти большевиками, совершившийся через несколько месяцев после окончания ею учебного заведения. Этот государственный переворот, в результате которого власть перешла в руки группы авантюристов-насильников, беспримерная жестокость которых заставила содрогнуться весь мир, увеличил цепь бедствий, обрушившихся на семью Оболенских с началом первой мировой войны. В 1918 году князь Юрий Оболенский, родной брат Киры Ивановны, стал офицером Добровольческой армии, а в 1920 году погиб в бою с частями красной армии. Тогда же, в 1920 году, как брат белогвардейца, был арестован другой сын Оболенских – князь Павел Оболенский. (Чудом ему, раненному в челюсть, удалось бежать прямо из-под расстрела и эмигрировать во Францию, но это спасение Павла обернулось для Оболенских пожизненной разлукой. Со своей родной семьей он больше так и не увидится.) 11 сентября 1918 года последовало увольнение главы семейства Оболенских – Ивана Дмитриевича – «вследствие упразднения в межевом отделе должности заведующего канцелярией». А еще через некоторое время, 25 октября 1920 года, его супруга Елизавета Георгиевна стала вдовой. Не исключено, что безвременная смерть Ивана Дмитриевича Оболенского вызвана была непосильной тяжестью пережитых испытаний. Крушение самодержавия, которому он и его предки служили верой и правдой всю свою жизнь, страшный расстрел императора и его семьи, в котором Иван Дмитриевич видел неприкосновенного помазанника Божия, гибель троих сыновей и вынужденная эмиграция четвертого – эта ноша подорвала его силы и обусловила его преждевременную кончину. «Вот было у меня столько детей, любивших друг друга и нас с мужем, а осталась я на 90-м году жизни одна с больной Варей», – с горечью и болью писала Елизавета Георгиевна в одном из своих писем, адресованных дочери Кире, сосланной в 1935 году в Малую Вишеру.

Как уже говорилось, революция не вызвала существенных перемен в деятельности Киры Ивановны. С 1918 по 1930 год она продолжала работать в школе. В анкете для арестованных, приобщенной к ее следственному делу 1930 года, в графе «место работы с 1917 г. по день ареста» записано: «32-я советская школа – преподавательница, 84-я советская школа – преподавательница, 73-я советская школа – библиотекарь». Перевод «бывшей» княжны-учительницы на библиотекарскую должность объяснялся, вероятно, появлением у Советов к 1930 году собственного педсостава, способного удовлетворять нужды социалистической школы. По мере «всестороннего внедрения завоеваний октября в жизнь советского общества» необходимость в использовании старых кадров царского времени на различных должностях, в том числе и в сфере образования, отпадала. Теперь можно было избавиться не только от услуг, но и от самого присутствия «бывших» людей, являвшихся носителями чуждой, «буржуазной» культуры.

Первый арест княжны Киры Оболенской последовал 14 сентября 1930 года. Дело, по которому она проходила, было озаглавлено ее же именем и называлось «Оболенская Кира Ивановна и другие». По нему проходило еще два человека: дочь бывшего министра внутренних дел и фрейлина императрицы Н. П. Дурново, и бывшая дворянка Эльбен О. Р. Их обвинили не в том, что они что-то противозаконное сделали, а в том, что они могли это противозаконное сделать. «Все эти упоминаемые здесь Эльбен О. Р., Дурново Н. П., – говорилось в обвинительном заключении, – потенциально являются (выделено мною – свящ. В. К.) идеологической базой для недокорчеванной пока нашей внутренней и внешней контрреволюции, моментами проникающей даже на работу в наши культурные и учебные заведения, как, например, проходящая по данному делу б. княжна Оболенская К. И., и там взращивающей в миропонимании подрастающего поколения вредную идеалистическую философию». Других обвинений арестованным предъявлено не было. На допросе Кира Ивановна открыто и безбоязненно говорила о своем отношении к советской власти. Невозможно без внутреннего волнения и глубочайшего восхищения перед этой удивительной женщиной читать этот документ, исполненный спокойного бесстрашия и неподкупного благородства. Вот что она говорила следователю, находясь в застенке НКВД, не предполагая, конечно, что документ этот со временем станет достоянием российской истории и своеобразным учебником человеческого достоинства: «Я не отношу себя к разряду людей, разделяющих платформу советской власти. Мои разногласия с конституцией начинаются от вопроса об отделении Церкви от государства. Себя я отношу к «сергиевцам», т. е. к людям, придерживающимся чистоты Православия. От единомыслия с направлением советской государственности отказываюсь. Я считаю себя обязанной быть лояльной к советской власти, потому что служу ей и тем самым имею некое материальное обеспечение. На службе я являюсь библиотекарем, от непосредственного общения с молодежью я изолирована самим харатером своей работы, так как я являюсь классификатором. Общественной работы я никакой не несу и ее избегаю, довольна тем, что моя служба поглощает много времени и не заставляет меня проявляться активно на общественном фоне школьной жизни. Должна заявить, что с моими воззрениями общественными и политическими я, естественно, не могу в советском духе нести общественной работы. С политикой советской власти в области сельскохозяйственной жизни страны не согласна. Раскулачивание считаю мерой несправедливой по отношению к крестьянам; карательную политику, как террор и пр., считаю неприемлемыми для гуманного и цивилизованного государства. Категорически заявляю, что своими мыслями и настроениями я, кроме семьи – матери, сестры и брата – ни с кем не делилась. Переписку с заграницей вела с теткой Чебышевой и с братом, который эмигрировал с начала революции во Францию и сейчас там служит на ипподроме наездником. Никаких к-p группировок, организаций или отдельных лиц, активно враждебно настроенных к советской власти, я не знаю, но одновременно заявляю, что называть какие бы то ни было фамилии, если бы речь шла об их причастности к политическому криминалу против советской власти, считаю недостойным себя, ибо знаю, что это в условиях советской действительности навлекло бы на них неприятности, вроде «крестов», высылок и т. п.». Это ее прямодушие и органическая неспособность ко лжи были использованы органами против нее же: из ее показаний извлекли отдельные фразы и, объявив их контрреволюцией, осудили на пять лет исправительно-трудовых лагерей.

Не приходится сомневаться в том, что такое поведение арестованной вызывало невольное уважение к личности Киры Ивановны даже у самих инквизиторов. Своим обаянием и редкой внутренней красотой она располагала к себе даже деятелей революции. В материалах следственного дела 1930 года сохранился чрезвычайно интересный документ, свидетельствующий о той любви, которую питали к Кире Ивановне даже соратники Ленина. «Учительницу школы в поселке «Самопомощь» Киру Ивановну Оболенскую, – писала сестра вождя октябрьской революции Анна Ильинична Елизарова-Ульянова в своем ходатайстве об освобождении арестованной Оболенской, – я знала в 1904–1907 годах, когда жила на станции Саблино и часто бывала в Поповке. Знала ее как человека трудящегося со школьной скамьи, ничем не проявлявшего своего княжеского происхождения. Теперь, когда она является единственной поддержкой старухи-матери, потерявшей во время мировой войны двоих сыновей, я поддерживаю ходатайство матери освободить ее дочь. А. Елизарова-Ульянова. Партстаж с 1898 г. Партбилет № 0001150. 5 октября 1930 г. Москва, Манежная, 9».

Это ходатайство было направлено в Ленинградское ГПУ из Москвы, но местная ЧК оставила его без внимания. Сталин не любил революционеров из ленинского окружения. 15 января 1931 года в дело «Оболенская и другие» была подшита выписка из протокола заседания тройки ПП ОГПУ в ЛВО следующего содержания: «Слушали: дело № 3530-30 г. – обв. гр. Оболенской Киры Ивановны ст. 58/11 УК. Постановили: Оболенскую Киру Ивановну заключить в концлагерь сроком на пять лет, считая срок с 13. 09. 30 г. Дело сдать в архив».

После вынесения приговора Кира Ивановна была отправлена этапным порядком в Кемь и определена в Белбалтлаг. Через год или два она была переведена в Свирьлаг. В 1934 году заключенная К. И. Оболенская была освобождена досрочно и поселилась на 101 километре от Ленинграда, так как въезд в город ей воспретили. О том, как складывалась ее жизнь в лагере и после освобождения, можно судить по одному документу, приобщенному к другому ее следственному делу, от 1937 года. «Отбывая пятилетнюю ссылку, – писала в 1940 году мать Киры Ивановны, Елизавета Георгиевна, наркому внутренних дел Л. И. Берии, – она (Кира Ивановна – свящ. В. К.) работала как педагог и медсестра в больнице лагеря Беломорстроя и считалась отличницей и ударницей, за что и получила книжку ударника за № 4299 и была освобождена в 1934 году с наилучшим отзывом. В 1934–1935 гг. она работала в Маловишерской и Солинской (Солецкой? – свящ. В. К.) больницах, о чем также получила хороший отзыв. С 1936 года она работала в г. Боровичи преподавательницей немецкого языка в Бельгийской школе и в школе № 12, где ее считали и ценили как прекрасного методиста и серьезного воспитателя детей. Инспектор Ленгороно обещал ей перевод в Ленинград, чтобы дать ей возможность жить со мной. Ее рассудительный, честный характер был ее руководителем в работе и мне в моей старости единственной поддержкой».

Сохранились также до наших дней крупицы переписки Елизаветы Георгиевны с родственниками, проживавшими во Франции. «Курнавочка (так Елизавета Георгиевна называла свою дочь Киру – свящ. В. К.) в данное время готовится к экзаменам, иначе она не может работать как медсестра. – писала она в январе 1935 года во Францию семье сына Павла. – Видим ее очень редко, так что мы с Варечкой, по обыкновению, – сироты». Живя в деревне на поселении, Кира Ивановна, несмотря на обычную загруженность работой, нелегально посещала Ленинград, чтобы проведать престарелую мать и больную сестру Варю. «Курнавочка приезжает к нам очень редко и ненадолго, приезжает ночью и на другой же день вечером опять уезжает. У нее теперь страшно много работы», – сообщает Елизавета Георгиевна в другом письме Павлу. В июле месяце, благодаря присланным из Франции деньгам, она смогла приехать к Кире Ивановне и даже пожить у нее некоторое время. «Спасибо тебе, – благодарит она сына, – за присланные деньги, благодаря которым я смогла в последних числах июня выехать временно к Кире! Сейчас мы у Киры, но уж очень микроскопическая комната, в семье крестьян, удобств никаких, сада нет, а есть только двор, не особенно чистый, но я все-таки могу сидеть и дышать свежим воздухом. Оставаться же в Ленинграде было невыносимо – высоко, 6-й этаж, лестница, которая мне уже не по силам, а главное – совершенно без воздуха».

В сентябре 1936 года Кира Ивановна из деревни переезжает в Боровичи и, оставив медицину, возвращается на учительскую работу. Произошло это, вероятно, после снятия с бывшей заключенной К. Оболенской негласного запрета на школьную деятельность. «Кира перешла на свою специальность – педагогику – дает уроки немецкого языка. – Извещает ее брата Павла Елизавета Георгиевна в очередном письме. – Конечно, деревню пришлось оставить, переселиться в город, но самое трудное здесь было найти квартиру, даже и небольшую комнату. И ей приходится тратить 2 часа на дорогу в школу и обратно». Потихоньку вроде бы жизнь начинала налаживаться, и ничто не предвещало ее трагического обрыва. Однако, преподавание в школе и жизнь в Боровичах продлились чуть больше года. 21 октября 1937 года Кира Ивановна Оболенская была вновь арестована органами НКВД Ленинградской области.

Боровичи в то время были местом ссылки духовенства, церковных активистов из числа мирян Ленинграда и его окрестностей. Здесь находился на поселении после освобождения из лагеря Ленинградский владыка архиепископ Гавриил (Воеводин) с некоторыми священниками города, лица дворянского звания, непонятно каким образом уцелевший генерал Колчаковской армии Д. Н. Кирхман и многие другие. Все эти лица вместе с духовенством Боровичей, а также и другие неугодные советской власти личности этой местности, подлежавшие по сталинской разнарядке уничтожению, были арестованы осенью 1937 года и объявлены единой контрреволюционной организацией. Возглавляющую роль отвели архиепископу Гавриилу, а всего по этому делу проходило 60 человек. Все они – «служители культа, монахи, церковники, странствующий элемент, кулаки, торговцы, дворяне, князья, генерал белой армии, бывший пристав» – были якобы завербованы в эту организацию Воеводиным. Среди прочих завербованных оказалась и княжна Кира Ивановна Оболенская. Ей, как и всем прочим, вменили в вину фантастические по своей сути вещи: активная борьба с советской властью и пропаганда за установление фашистского строя в СССР, агитация против колхозного строительства, агитация за проведение в Верховный Совет своих единомышленников и пр. Сфальсифицированный характер всех этих чудовищных обвинений будет доказан через двадцать лет, в 1958 году. «В деле отсутствуют объективные доказательства о том, что из числа осужденных лиц по делу была организована контрреволюционная организация и что она проводила антисоветскую агитацию. К моменту ареста привлеченных лиц органы НКВД не располагали материалами, подтверждающие наличие контрреволюционной организации. Из материалов дела видно, что привлеченные лица осуждены были незаконно», – говорится в реабилитационной части Боровичского дела. Пятьдесят один человек сталинская диктатура расстреляла по делу № 1а/1307 без всякого состава преступления, девятерых заточила в концлагере, из которых один только дожил до освобождения. Но прежде, чем она обагрила свои руки кровью ни в чем не повинных людей, она попыталась уничтожить этих людей морально, потребовав от них под пытками собственноручных признаний никогда не совершавшихся ими поступков.

Арестованная Кира Ивановна Оболенская была подвергнута первому допросу в день ареста, 21 октября 1937 года. Он носил ознакомительный характер: потребовали назвать родственников и знакомых, в числе которых прозвучало имя архиепископа Гавриила, известного арестованной с 1923 года, когда она проживала Ленинграде. Через три с половиной недели тюремного заключения, 14 ноября, Киру Ивановну вызвали на повторный допрос, оказавшийся очной ставкой. Ибо никаких признаний даже после трех недель камеры и методов физического воздействия добиться от самой арестованной не удалось. На этой очной ставке следователь устроил арестованной встречу с одним из не выдержавших давления священников, согласившимся дать против нее изобличающие показания. Органы надеялись, что эти показания вчерашнего единомышленника сломят дух арестованной и убедят ее в бессмысленности «запирательства». Священник говорил на очной ставке, что Воеводин сам поведал ему о принадлежности Оболенской к тайной контрреволюционной организации. Он также привел в качестве доказательства беседу между Воеводиным и Оболенской, подтверждавшей наличие между ними политической связи. «Показания Л. не подтверждаю. Отрицаю категорически», – ответила Кира Ивановна на предложение следователя подтвердить показания свидетеля Л. На следующий день, 15 ноября, подследственная К. Оболенская была подвергнута очередному допросу, который также явился очной ставкой. Обвиняемый И. А. И. уличал ее в контрреволюционном разговоре с Воеводиным, происходившем на квартире священника Н. И. Воскресенского. На это новое обвинение последовал тот же ответ арестованной: «Показания И. А. И. не подтверждаю». В этот же день органы предприняли последнюю попытку склонить Киру Ивановну к даче ложных показаний. «Вопрос: следствию известно, что вы состояли в контрреволюционной организации церковников и на деле проводили контрреволюционную работу. Настаиваю дать правдивые показания. Ответ: Нет, в контрреволюционной организации церковников я не состояла и работы в ней никогда не проводила».

Архиепископ Гавриил не выдержал давления органов НКВД и поставил свою подпись под сфабрикованными показаниями. Не выдержал пыток и офицер царской армии Колчаковский генерал Кирхман, давший показания против двоих человек. Каким же образом арестованной Кире Ивановне Оболенской удалось оказаться победительницей в этом противостоянии карательной машине, безжалостно и жестоко вырезавшей духовную и культурную элиту шестой части мира? «Виновной себя не признала», – сказано в протоколе Особой Тройки УНКВД ЛО, приговорившей княжну К. И. Оболенскую к расстрелу. (Приговор был приведен в исполнение 17 декабря 1937 года.) В этой лаконичной выписке заключена тайна мученицы нашего времени.

Племянница Киры Ивановны, Кира Константиновна Литовченко, ныне здравствующая и проживающая в Петербурге, хорошо помнит Киру Ивановну и ее внезапное исчезновение в 1937 году. «Тетя Кира, – говорит она, – к нам приходила часто, когда мы жили на Сергиевской (с 1923 – ул. Чайковского) улице, и они с мамой беседовали на разные темы, которые я по возрасту своему еще не могла понять. Она была теплый, добрый, ласковый и уютный человек – бывают такие люди. Я помню, как мы с ней сидели на балконе. Тогда еще было много церквей в округе, и начинался вечерний колокольный звон, благовест, и тетя Кира мне говорила: «Как вечером приятно это слышать». Может быть, поэтому я и люблю вечер, сумерки, что всегда вспоминаю, как мы тогда сидели вместе, слушали. Когда тетя Кира исчезла, перестала к нам приходить, я спрашивала, где она, и мама, не желая говорить правду, сказала, что она ушла в монастырь». Ее мама не могла поведать ей в то время всю правду о земном шаре, на котором люди, одержимые бесчеловечной жестокостью и облеченные властью, методично истребляют себе подобных. Причем, не только абсолютно ни в чем не повинных, но и отличающихся чертами подлинной нравственной красоты. Потому что после такой правды о мире очень могло случиться, что девочка отказалась бы в нем дальше жить. Теперь она знает правду о своей родственнице, в том числе и ту, что ее тетя, княжна Кира Ивановна Оболенская, проявившая в кровавом застенке гонителей Истины необычайную высоту духа и явившая образ святости в миру, охваченном мраком безбожия, принадлежит к числу великих женщин-христианок 20-го столетия.