Новомученик Емилиан Панасевич, пресвитер Тихвинский

(1875–1937)

Отец Емельян, расстрелянный 3 декабря 1937 года в возрасте 62 лет, за свою жизнь неоднократно арестовывался и лишался свободы на разные сроки. К моменту ареста отделом Тихвинского НКВД в 1937 году он уже имел опыт общения с карательными органами. Почти каждый священнослужитель, подлежавший уничтожению в годы так называемой «ежовщины», в прошлом имел тот или иной срок. Внутренние органы в 1937 году ликвидировали прежде всего тех, кто когда-либо был притесняем советской властью, ибо всех «обиженных» Сталин считал неблагонадежными, могущими перейти на сторону врага в назревавшей войне с Германией. Диктатор хорошо осведомлен был о той ненависти, которая скопилась в душах людей за двадцать лет существования режима. Знал и то, что многие возлагали надежды на перемену власти в предстоящей войне. Обезопасить себя в этой ситуации он решил хорошо испытанным и опробованным средством: проведением жесточайшего и широкомасштабного террора. Поэтому тот, кто арестовывался в 1937–1938 годах, так или иначе уже сталкивался с органами коммунистического правосудия и был в какой-то мере подготовлен к встрече с сотрудниками НКВД. Арестованный в сентябре 1937 года настоятель полковой церкви Тихвина Емельян Панасевич не был исключением из этого правила. Ему в этом отношении даже «повезло» чуть больше. Помимо Соловецкого лагеря за плечами у него был период немецкой тюрьмы, в которую он угодил во время первой мировой войны. Тогда он целых три года провел в плену у австрийцев. Вероятно, эти нелегкие годы, закалившие и укрепившие его дух, впоследствии весьма ему пригодились.

Родился новомученик Емельян Панасевич 2 января 1875 года в Польше, в деревне Обща, являвшейся тогда территорией Российской империи и входившей в состав Белограйского уезда Люблинской губернии. Отец его, Иван Панасевич, был безземельным крестьянином и церковным сторожем местного прихода. Окончив Холмскую духовную семинарию, Емельян, начиная с 1900 года, служил псаломщиком в ряде сельских приходов на своей родине. 1914 год, ознаменовавшийся началом первой мировой войны, застал его на псаломщическом месте в церкви города Буска Келецкой губернии. Здесь-то 8 августа он и был взят в плен австрийцами. Где он только не побывал за время этого пленения! Месяц Краковской тюрьмы, полгода лагеря в Дюссельдорфе, еще полгода в тюрьме г. Карштейн, год военно-гарнизонной тюрьмы в Вене, затем отправка в Ильмау. Июнь 1917 года принес, наконец, долгожданное освобождение, после которого Емельян Панасевич был доставлен в Вену, в испанское консульство, которое выдало паспорт и деньги для отправки в Польшу.

Однако плен и освобождение были только началом злоключений. Приехав в родной город, Емельян обнаружил, что его вакансия была занята. Рассчитывать на успех в получении нового назначения не приходилось ввиду страшного переворота всего уклада общественной жизни. Кому в тех условиях общеевропейского кризиса нужен был псаломщик – сын безземельного крестьянина, – да к тому же вернувшийся недавно из трехгодичного плена? Впереди его ждал долгий путь мытарств, бесконечных переездов в поисках хоть какого-нибудь места, обусловленных обстоятельствами революционной неразберихи и последующих гонений утвердившейся советской власти. «С партией пленных, – показывал отец Емельян на допросе в 1937 году, – был переправлен через границу и приехал в город Буск, где, прожив 10 дней, был направлен на Украину в Киев, куда прибыл в конце августа 1917 года. Прожив неделю, переехал в Харьков, где встретился с товарищами Козловским Иваном Фомичем, Мытыщуком и Дмитриевским. Поступил на учебу в Харьковский университет на юридическое отделение, где учился 5–6 месяцев, затем переехал с университетом в г. Севастополь. В университете проучился до 1921 года. В Севастополе встретил своего товарища священника Поперу, к которому и поступил служить, не бросая учебы в университете. (Отец Емельян, скорее всего, имел ввиду своего однокашника по семинарии, т. е. товарища по перу, священника, фамилии которого называть не стал, а следователь, не отличавшийся грамотностью, не разобравшись, присвоил ему фамилию «Поперу». Подобные детали являются красноречивыми характеристиками как тех, кто вершил судьбы людей в 1937–1938 годах, так и следственных дел, которые ими составлялись, – прим. авт.) С половины 1921 года переехал в г. Вязьму Смоленской губернии, где получил место священника одной из церквей. Служил до 1929 года, когда был выслан ОГПУ на два года в Северный край. После отбытия наказания я вернулся в Вязьму, затем переехал в Ленинград (вероятно, в поисках места ввиду закрытия властями прихода в Вязьме – прим. авт.), где от митрополита Алексия получил назначение в приход деревни Званы Великодворского сельсовета Тихвинского района Ленинградской области, где служил с 1933 по 1934 год (именно в эти годы Званский настоятель священник Николай Безсонов отбывал наказание – прим. авт.), после чего перешел в г. Тихвин, где и служил в полковой церкви священником вплоть до своего ареста».

Стоит отметить, что решение принять священство и окончательно связать свою жизнь с Церковью отец Емельян принял в 1921 году, после декрета об отделении Церкви от государства, когда репрессивная машина уже набрала свой ход. В таких условиях принятие священства требовало от кандидата в иереи твердой решимости безбоязненно пойти на всевозможные лишения, притеснения и гонения. Тогда у Емельяна Панасевича – студента юридического факультета – была возможность пойти по другому пути, на котором можно было и не подвергать свою жизнь риску. Профессия юриста, которую он получал по окончании учебы в университете, позволяла в будущем устроиться где-нибудь в адвокатской конторе и приспособиться к режиму. Он мог бы жить тихой жизнью обыкновенного советского служащего, даже не отступая при этом от веры, как это сделал, например, его родной брат, работавший бухгалтером в Серпухове. Тем не менее, он выбирает сан, отдавая себе отчет в том, что новые властители, являясь ярыми противниками и ненавистниками Православной Церкви, вряд ли предоставят ему возможность спокойного служения.

Так оно и случилось. Первый арест и высылка последовали через 8 лет после принятия сана. «В 1929 году был арестован органами ОГПУ и выслан на 2 года в Соловецкие лагеря. Наказание отбыл», – скупо записано в анкете отца Емельяна, хранящейся в его следственном деле 1937 года. Всего два слова «наказание отбыл», но что стоит за ними? Не следует забывать того, что «лагерная система – это система медленного и доходного убийства людей. «Сам подохнешь, да еще пользу принесешь», – с безграничным цинизмом, но совершенно в соответствии с действительностью говорят чекисты». После Соловков отец Емельян провел 2 года без средств к существованию в поисках священнического места. Затем последовало 2 года служения в деревне Званы, еще 3 года – в Тихвине и, наконец, очередной арест 29 сентября 1937 года, завершившийся мученической кончиной. Судьба его мало чем отличалась от судеб десятков тысяч священнослужителей Русской Церкви, уничтоженных во время сталинской эпохи.

На первый допрос отец Емельян был вызван в день ареста. Допрос носил ознакомительный характер. Спрашивали о жизни в Польше, особенно интересовались австрийским пленом, первой судимостью, вообще всем послереволюционным периодом. В конце допроса предложили рассказать о родственных связях. На этом и завершили первую встречу. На второй допрос арестованный Панасевич был вызван после двухнедельного перерыва, 13 ноября. Столь длительный перерыв был вызван как независимым поведением подследственного, так и отсутствием свидетельских показаний, изобличающих Панасевича в контрреволюционной деятельности. Для «обработки» строптивого подследственного и подбора нужных показаний требовалось время.

13 ноября было переломной датой в деле Тихвинских священнослужителей, по которому проходил отец Емельян, так как в этот день органам удалось найти свидетелей, которые поставили свои подписи под ложные протоколы, компрометировавшие многих лиц Тихвинского дела. Теперь если даже кто-либо из арестованных и откажется признать себя виновным в антисоветской деятельности, что случалось в те годы крайне редко, то у районного отела НКВД имеется материал, который вполне можно использовать против «упорствующего элемента», дабы во исполнение сталинских директив приговорить его к высшей мере наказания. Но все-таки для начала, как и обычно, попробовали склонить к признанию несуществовавшей в действительности вины.

Казалось бы, две недели тюремного заключения с применением физического и психологического давления должны были сделать свое дело, тем более, что очень мало кто из попадавших в руки НКВД оставался неподатливым. Там умели делать свое дело. 13 ноября, после 14 дней тюрьмы, отец Емельян, наконец, узнал причину своего ареста. «Вы арестованы как участник контрреволюционной группы. Дайте показания о вашей контрреволюционной деятельности», – произнес следователь в конце второго допроса. «Это я отрицаю, никогда я контрреволюционером не был и никакой контрреволюционной деятельности я не проводил», – ответил арестованный. После этого ему было предложено прекратить запирательство и дать подробные показания. Но и во второй раз отец Емельян ответил то же самое: «Никогда никакой контрреволюционной деятельности я не вел». В этом месте протокол допроса внезапно обрывается и следует стандартная запись о прочтении его арестованным.

Протомив человека две недели в заключении, органы, наконец, предъявили ему то, в чем он провинился перед государством. Когда же настал момент указать конкретные факты, изобличавшие его в преступной деятельности, потребовали вместо этого вдруг искренних признаний от него самого и неожиданно прервали допрос после его подтверждения своей невиновности. Ясно, что никакой вины и не было, иначе «изобличили» бы сразу же, без проволочек.

На следующий день вызвали опять, но теперь уже с «фактами» на руках, добытыми в тот же день от одного свидетеля неправедными путями, т. е. чекистским насилием. Зачитали выдержку из его показаний: «Панасевич в июне месяце 1937 года в присутствии лиц охаивал сталинскую конституцию, указывая на то, что она выработана не для трудящихся, а для самих коммунистов, и если ее правильно понять, то она еще в большей степени закабаляет рабочих и крестьян. Он тут же в контрреволюционном духе отзывался о тех затруднениях с хлебом, в которых виновным назвал ВКП(б). Панасевич высказывался о том, что скоро колхозы развалятся, т. е. делал явный намек на необходимость борьбы с советской властью». Этот свидетель был прихожанином отца Емельяна. Тогда, в июне, отец Емельян приходил к нему в дом для совершения молебна. После требы сели за чай, разговорились, коснулись трудностей настоящего времени, в частности, отец Емельян, сетуя на очереди за хлебом, сказал, что «с хлебом может быть еще хуже». Каким образом органы узнали об этом разговоре, неизвестно. Может, донес кто-нибудь из соседей. Прихожанина К. вызвали и принудили подписать раздутый до размеров контрреволюции протокол. Таким путем подмешивания изрядной доли лжи в происходившие события и фабриковали органы компромат на арестованных. Расчет простой. Отрицать конкретные факты, да еще под пытками, никто не станет. Значит, остается, присоединив к ним небольшую толику вымышленной контрреволюции, заставить подписаться. Ну, а когда сам арестованный признавался, то больше никаких доказательств и не требовалось. Тут вступала в силу теория верного слуги Сталина генпрокурора Вышинского о собственном признании арестованного как царице всех доказательств. Именно поэтому так упорно добивались от арестованных собственноручных признаний. Один из подследственных, понимая этот нехитрый метод работы сотрудников НКВД, заявил следователю:

«Факт разговора признаю, но я не делал из него тех контрреволюционных выводов, какие сделаны вами».

Точно так же поступил и отец Емельян: он не поставил своей подписи под человеческой ложью, несмотря на то, что его склоняли к этому не только во время следствия, но и после завершения следственного дела. Последний протокол в его деле датируется 14 ноября, а расстрелян он был спустя полмесяца, 3 декабря. Чем была обусловлена эта длительная задержка в деле, и без того слишком затянувшемся? Бюрократическими проволочками? Отнюдь. Канцелярия системы уничтожения была упрощена до предела ввиду необходимости ликвидировать громадное количество людей в кратчайшие сроки. Просто нельзя было оставлять дело недоделанным. Необходимо было все-таки добиться от подследственного собственного признания вины. Более двух месяцев тюремного заключения с применением всевозможных методов давления претерпел арестованный отец Емельян в районном отделении Тихвинского НКВД. Так и не добившись от него нужных показаний, органы НКВД расстреляли его 3 декабря 1937 года.