Новомученица Иоанникия, игумения Тихвинская

(1859–1937)

Игумения Иоанникия (в миру Александра) родилась 1 ноября 1859 года в городе Боровичи Новгородской губернии в семье мещанина Якова Кожевникова. Достигнув пятнадцатилетнего возраста и получив образование в городском училище, она поступила в Тихвинский Введенский монастырь, где на протяжении 25 лет проходила различные послушания. В 1899 году послушницу Александру облекают в ангельский образ с наречением имени Иоанникии (в дореволюционной России в женских монастырях постригали только по достижении 40-летнего возраста), а через три года, 19 марта 1902 года, указом Новгородской духовной консистории клиросная монахиня Иоанникия была утверждена в должности монастырской казначеи. Произошло это в игуменство настоятельницы Аполлинарии. В послужном списке сестер Введенского монастыря о монахине Иоанникии в соответствующей графе сказано: «Качеств очень хороших и к послушанию способная и усердная». До самой революции 1917 года матушка Иоанникия несла послушание казначеи, являясь ближайшей помощницей игумении Введенской обители. К моменту революции настоятельница была уже семидесятисемилетней старицей, так что управлять многонаселенным монастырем в то нелегкое время приходилось матери Иоанникии.

После крушения великой и святой Руси, 8 сентября 1918 года мать Иоанникия была возведена в сан игумении с возложением наперсного креста, ставшим для нее символом предстоящей монастырской Голгофы, пережить которую судил ей промысл Божий. Введенский монастырь просуществовал до 1926 года. После революции Советская власть разместила здесь детскую колонию. Некоторое время сестры ютились в монастырских зданиях вместе со вселившимися хозяевами и новыми поселенцами, продолжая в этих трудных условиях свое служение Богу. Игумения Иоанникия из настоятельских покоев вынуждена была переселиться в тесную келлийку, расположенную на колокольне. Такое «уплотнение» было предвестником окончательной ликвидации монастыря. Игумения понимала это, однако выезжать из стен обители не торопилась, желая до дна осушить горькую чашу страданий, выпавших на долю монастыря. После закрытия монастыря сестры разошлись кто куда, в разные стороны. Некоторым из них идти было некуда. Кое-кто из сестер поселились здесь же, в Тихвине, устроившись на работу в городскую больницу санитарками. Жили вместе, вместе работали, вместе собирались на молитву, вместе заботились об игумении, которой в то время шел седьмой десяток лет, и продолжали, насколько было возможно, монастырский уклад жизни.

Религиозная жизнь Тихвина, между тем, постепенно угасала под натиском безбожной власти. Из 14 действующих храмов города (из них 10 монастырских и 4 приходских) к 1937 году осталось всего три. Остальные были закрыты. Веками намоленные Тихвинские монастыри разграблены и преданы запустению. Однако и в этих условиях насильственного уничтожения Православной Церкви игумения Иоанникия продолжала сохранять неизменным свой духовный авторитет среди верующих горожан и уцелевшего духовенства. Один из свидетелей на допросе в районном отделении НКВД показал, что м. Иоанникия, которую он почему-то все время называл Иннокентией, «будучи авторитетной среди церковной среды и бывшего монашествующего элемента, быстро добивается привлечения на свою сторону верующих. Арест игумении последовал 15 ноября 1937 года. Он не был неожиданностью для матушки Иоанникии. Вызовы жителей города на допросы начались уже в июле месяце. Поползли по домам зловещие слухи, и люди замерли в тревожном и томительном ожидании. Весь август сотрудники отдела Тихвинского НКВД с помощью опроса свидетелей «изучали» ситуацию в городе. Вскоре стало известно, что один из священников на таком допросе отказался от своего сана. Благочинный города, протоиерей Иоанн Сарв, эстонец по происхождению, за богослужением в храме произнес проповедь, в которой призвал верующих не судить строго этого священника, так как власть оказывала на него давление. В сентябре-октябре карательные органы приступили к своей работе, и к ноябрю месяцу почти все духовенство города уже находилось в Тихвинской тюрьме. Матушке Иоанникии повезло чуть больше, чем другим: все это время она оставалась на свободе, молитвой готовя себя к тому часу, когда на пороге ее жилища появится представитель власти с ордером на арест в руках.

В тот же день, 15 ноября, она была вызвана на допрос. Если верить материалам следственного дела, допрос был непродолжительным и единственным. За день до ареста, 14 ноября, органам удалось найти нужного свидетеля, который дал фиктивные показания против игумении, уличавшие ее в контрреволюционной деятельности. «Иннокентия, – свидетельствовал он, – питая ненависть к ВКП(б) и сов. правительству за то, что у нее отобрали ценности и репрессировали из района, будучи одних взглядов и убеждений с Сарвом, Панасевичем и Дмитриевым, (священники Тихвина – прим. авт.) систематически ведет контрреволюционную клевету на существующую власть через монашек, которые посещают ее квартиру, распространяет слухи о скором падении советской власти, о тяжелом положении трудящихся при существующем строе. Будучи авторитетной среди церковной среды и бывшего монашествующего элемента, Иннокентия быстро добивается привлечения на свою сторону верующих граждан. Мне хорошо известно, что игумению часто посещает бывшая княгиня Воробьева А. Н., так же контрреволюционно настроенная, как и Иннокентия».

Все это было заготовлено наспех, на скорую руку и без детальной проработки. Свидетель хорошо был осведомлен о знакомых игумении, об их беседах, но вот имя подследственной перепутал. Впоследствии, когда в 1962 году приговор о расстреле был отменен решением Ленинградского областного суда, сами органы констатировали подложность показаний против игумении. «Свидетель К. не указал, откуда ему— десятнику сплавной конторы Тихвинского леспромхоза – были известны священники Сарв, Дмитриев, Панасевич, а также Воробьева и Кожевникова, которые, по его словам, поддерживали связь с Сарвом», – писал в отчете при пересмотре дела следователь УКГВ ЛО ст. лейтенант Королев.

«Вы арестованы как участница контрреволюционной группы. Дайте показания о вашей контрреволюционной деятельности», – требовал следователь Малинин И. от игумении подтверждения заготовленной лжи. Беззащитная жертва произвола была в его руках, и следователь имел власть выбивать показания из нее какими угодно методами, в том числе и физическим воздействием. Каждый арестант знал об этом. «Участником контрреволюционной группы я не состояла и не состою и контрреволюционной работы не вела», – ответила матушка Иоанникия следователю. Материалы следственного дела говорят о том, что некоторые сестры, привлеченные к делу, вынуждены были дать показания. Одна из них даже попыталась скрыть свое монашеское прошлое. «Почему вы скрыли от следствия свое пребывание в монастыре монашкой?» – спрашивал сотрудник у свидетельницы М. «Объяснить точно не могу. Дирекция детдома об этом не знала», – ответила уличенная М. Но игумения и после ликвидации монастыря должна была оставаться игуменией, являя сестрам образец христианского мужества. «Мы предлагаем прекратить запирательство и настаиваем дать подробные показания о вашей контрреволюционной деятельности», – обратился следователь к ней после отказа признать свою вину. «Никакой контрреволюционной работы я не вела, политическими вопросами не занималась», – твердо заявила настоятельница на повторное требование сознаться во лжи.

Бумага фиксировала самую суть происходившего на допросе, покрывая молчанием все остальное. Она не раскрывает перед нами ни содержания, ни длительности пауз между запротоколированными вопросами и ответами. Чем было наполнено содержание допроса в этих промежутках? Угрозами, избиением, шантажом, провокациями? Совершенно очевидно, что не только записанными вопросами и ответами. Для этого потребовалось бы пять минут времени. Невозможно допустить, чтобы игумения была арестована для того только, чтобы после пятиминутной беседы быть отведенной в камеру.

«Вы говорите неправду, мы имеем точные данные о том, что вы и монашествующий элемент, посещающий вас, распространяли контрреволюционную агитацию и клевету на ВКП(б) и сов. правительство. Говорите правду», – настаивал следователь. И вновь с той же непреклонностью и готовностью к любому приговору услышал игуменский ответ: «Еще раз заявляю, что никакой контрреволюционной деятельности я не вела. Бывшие монашки меня посещали лишь только как бывшую игумению и свою знакомую. Протокол записан правильно, мною прочитан. К сему подпись – Кожевникова».

Вот и весь протокол. Не стоит смущаться его краткостью. Органы не были заинтересованы со всей точностью и подробностью протоколировать весь ход допроса, в котором они оказались побежденными и, следовательно, не справившимися со своими функциями. 25 ноября особая тройка УНКВД ЛО на своем заседании вынесла решение о расстреле игумении Иоанникии. А чуть позже к ее делу был подшит еще один документ, заверяющий, что 3 декабря, в самый канун престольного праздника бывшей Введенской обители города Тихвина, приговор о высшей меры наказания ее игумении был приведен в исполнение.