Новомученик Николай Покровский, пресвитер Никольский

(1895–1937)

Священник Николай Анатольевич Покровский – настоятель Никольской церкви, находившейся в селе Никольское Тихвинского района, – как и все участники дела «Сарв И. Р. и другие», был арестован органами НКВД 11 сентября 1937 года. К отцу Николаю Покровскому, по сравнению с другими подследственными Тихвинского дела, были применены самые сильные методы давления. Ему пришлось перенести шесть допросов, из которых два последних были очными ставками, и целых девять свидетелей давали против него показания. Такой тщательной «обработке» не подвергся ни один из арестованных по делу протоиерея Иоанна Сарва. Трудно сказать, чем это было вызвано. Может быть, органы рассчитывали на его сравнительно молодой возраст и многочисленную семью, состоявшую из 39-тилетней супруги и четверых сыновей. Последнее обстоятельство, вероятно, по расчету сотрудников НКВД должно было более других сделать его податливым. Может быть, представители власти были особенно пристрастны к нему по той причине, что односельчане на предстоящих выборах хотели выдвинуть кандидатуру отца Николая на пост председателя местного сельсовета, что говорило об уважении настоятеля населением деревни. Как бы то ни было, отец Николай Покровский, судя по особым методам, применявшимся к нему, был избран органами одним из тех, кто должен был дать основные показания по делу всех арестованных священнослужителей.

О жизни отца Николая до момента ареста рассказала его матушка, Пестова Антонина Алексеевна, через 25 лет после его расстрела, в 1962-м году, когда дело ее репрессированного супруга пересматривалось органами советского правосудия. «Поженились мы, – показывала она тогда, – в 1922-м году. Отец Покровского был священником Никольской церкви. Отец его был крутого, сурового нрава и настоял на том, чтобы сын учился на священника. Покровский Николай окончил Новгородскую семинарию, но не знаю, в каком году. По окончании семинарии он работал учителем в деревне Ивановское около Череповца, но сколько лет, не знаю. Оттуда он вернулся в Тихвинский район и некоторое время учительствовал в деревне Захожа Заручьевского сельсовета. После революции Покровскому Николаю предложили заняться подготовкой учителей, но он отказался, потому что давали для этого очень короткий срок. Тогда его направили в Тихвин учить детей в доме беспризорников. По его словам, там работать было тяжело, дети не слушались и разбегались, поэтому он там работать не стал, а пошел добровольцем в Красную армию и проходил службу на Кавказе. (Скорее всего, был призван «добровольно-принудительно». Родственники при пересмотре дела всегда старались интерпретировать факты биографии репрессированного таким образом, чтобы снять с него позорное клеймо «врага народа», поэтому доверять им всецело не следует – прим. авт.) В армии он тоже учил неграмотных. Служил до июля 1921 года. Его демобилизовали в связи с болезнью сердца – у него был порок. Примерно с год он ничего не делал, жил у родителей. В 1921 году умерла от тифа его мать. Через год после ее смерти мы с ним поженились, нам дали земли и мы занимались своим хозяйством. В 1924 году отец Покровского по старости от службы в церкви отказался и заставил Николая служить вместо себя. Николай не хотел служить священником и говорил, что лучше бы он пошел рабочим на железную дорогу. Но его, как сына попа, никуда не брали. (Это очередная интерпретация жены, очень желавшей, чтобы с ее детей было снято название «детей врага народа». То, что отец Николай был истинным служителем престола Божия, хорошо явствует из материалов следственного дела. С другой стороны, сельское хозяйство было исконным занятием деревенского духовенства. Вряд ли отец Николай, выросший в семье сельского пастыря, мыслил свое существование вне деревни – прим. авт.) Будучи добрым по натуре человеком, Покровский заслужил уважение прихожан, так как беднякам отправлял требы бесплатно. В то время его обложили большими налогами. Муж стремился всегда их выплатить вовремя, несмотря на бедный приход. Кроме того, давали норму по заготовке дров, которую мужу с больным сердцем никак нельзя было выполнить, хотя он и старался это сделать. И вот в феврале 30 года за невыполнение нормы по заготовке дров у нас описали все имущество и отобрали дом и скот. Дом заняли под сельсовет, а имущество и скот продали с торгов». Свидетель Морозов Яков Тимофеевич тогда же, при пересмотре дела, подтверждал, что Покровский «среди населения пользовался уважением, был скромный, за проведение домашних молебнов денег не брал и стеснялся за стол садиться выпить хотя бы чашку чая даже тогда, когда его просили» Эта скромность и стеснительность отца Николая, вероятно, давала надежду органам НКВД на его податливость при допросах, на быстрый успех в требованиях подписать фальсифицированные протоколы. Добросердечный, мягкий, стеснительный и обходительный не станет долго запираться и без особого промедления даст нужные показания достаточные для расправы с остальными арестованными священнослужителями. К тому же у него четверо детей, младшему из которых исполнилось всего шесть лет.

Но предварительно необходимо было собрать компрометирующие данные на отца Николая. Подошли к выполнению этой задачи со всей серьезностью: не двух или трех, а целых семь свидетелей вызвал районный отдел НКВД с целью собрать или сконструировать нужные показания. Ушло на это мероприятие полтора месяца – конец июля, весь август и начало сентября. К 11 сентября, т. е. ко дню ареста о. Николая был заготовлен следующий материал.

Свидетель М показывала, что Покровский в разговорах «проявлял недовольство советской властью. Говорил, что раньше жилось хорошо, а советская власть притесняет религию, закрывает церкви». Свидетель Д. жаловался на то, что его дети и дети других односельчан ходят в храм, «втягиваются в религиозный дурман, приходя оттуда начинают молиться и вообще верят в Бога». Свидетель К. заявлял о распространении Покровским каких-то антиколхозных листовок, а также об устраиваемых им собраниях, где «проводят читку Библии и в то же время агитируют против колхозного строя и против советской власти». Упоминал также о какой-то проповеди 2 августа – день памяти св. пророка Илии – во время которой «многие плакали». Свидетель П. был более осмотрителен в своих показаниях, однако услугу органам, несомненно, оказал. Подтверждая факт распространения антиколхозных листовок и проведения собраний, он сказал: «Что они на этих сборищах говорят, я не знаю, но слыхал, что под видом молитв и богослужений Покровский и его сподвижники ведут контрреволюционную работу против колхозов и советской власти». Свидетельницы Ф. и К., являвшиеся прихожанками Никольской церкви, поведали органам о темах, затрагиваемых отцом Николаем на проповеди при богослужениях: «В своих проповедях священник Покровский призывает граждан верить в Бога, рассказывает, как грешники неверующие будут перед Господом отвечать». При этом обе присовокупили, что отец настоятель призывал всех обиженных советской властью объединяться вокруг церкви. Не забыли рассказать и о том, что священник проводил сбор средств на ремонт храма, что в те годы духовенству категорически воспрещалось делать и что расценивалось властями как нелегальные способы укрепления религии.

На следующий день после ареста, 12 сентября, отец Николай был вызван на первый допрос. Как это ни странно, следователь начал его совсем с другого конца. «У вас в квартире в августе месяце был и по каким вопросам Веселов?» – спросил следователь арестованного в начале допроса. Веселов, в прошлом зажиточный крестьянин, имевший крепкое хозяйство (кулак), был тем человеком, который предложил выбрать отца Николая в председатели местного сельсовета на предстоящих выборах. (Тот, кто занимал этот пост в то время, не мешкая, донес об этом в органы, и Веселов был немедленно арестован.) Поэтому интерес органов к личности Веселова был не случаен. Он тогда заходил к священнику для покупки какой-то сельскохозяйственной живности. Затем арестованному были предъявлены обвинения в сборе средств на ремонт храма и в контрреволюционной пропаганде, которую он якобы проводил посредством проповеди за богослужениями. «Ничего такого не было», – по-простому отвечал батюшка. «У вас была закрыта церковь, кто был инициатором ее открытия?» – спросил затем следователь. Никольский храм был закрыт решением облисполкома по просьбе того свидетеля, который жаловался на посещение церкви деревенскими ребятишками. К нему, вероятно, присоединились и другие односельчане. Но отец Николай и не думал малодушно опускать руки после закрытия храма. В 1936 году он был вновь открыт и освящен. «Инициатором открытия церкви был я, я церковной двадцатке дал совет ходатайствовать перед ВЦИК об открытии церкви, несмотря на то, что закрытие церкви было утверждено облисполкомом», – без всякой утайки и боязливости пояснил арестованный. При этом почти с детским прямодушием, как умел, стал отстаивать правоту религиозного взгляда на мир. «Я человек религиозный, – заявил он, – никогда не отказывался и не откажусь от своих убеждений, несмотря на то, что религия с наукой расходятся. Взять вопрос хотя бы о происхождении человека: я доказываю верующим и убежден в том, что человека создал Бог, наука же говорит обратное». Столь же бесхитростно отец Николай отвечал и на следующий вопрос следователя о недовольстве политикой советской власти и об обработке прихожан в контрреволюционном духе. Второй половины предъявленного обвинения он как бы и не услышал. Что отвечать на то, чего не было? Со свойственной ему открытостью и непосредственностью Никольский настоятель стал говорить о своих несогласиях с мероприятиями ВКП(б): «Я недоволен политикой ВКП(б) и советского правительства, считаю их мероприятия неправильными. Хотя бы взять пример с религии. Советские законы и учение доказывают о том, что религия – это обман трудящихся, я же противник этого. Я со своей стороны считаю, что советская власть неправильно поступила по части обложения меня налогом. Несогласие с политикой ВКП(б) я также объясняю своим происхождением и воспитанием».

Через четыре дня, 17 сентября, арестованного вызвали на повторный допрос. Ничего существенно нового предъявлено не было. Антиколхозная агитация, какие-то листовки и т. п. Все это он уже слышал. Зачем же было все это повторять? Только в расчете на то, что четыре дня тюремного заключения и меры воздействия могли изменить поведение подследственного. Могли, но не изменили. «Вопрос. Вы, будучи тесно связаны с кулаками деревни Рапля, в частности, с Веселовым Дмитрием, ставили своей задачей развалить колхоз «Рапля». Дайте показания. Ответ. Нет, мы этого не делали». «Мы этого не делали». Человек, облекающий свои ответы в районном отделе НКВД в столь простую и по-детски наивную форму, был абсолютно чист перед властью и уж никак не мог ставить перед собой задачу развалить (!) колхоз.

Прошло еще три дня тюремного заключения, надо думать, самых тяжелых дня в жизни отца Николая. 21 сентября сотрудники НКВД предприняли последнюю попытку склонить арестованного к даче ложных показаний. Четыре раза в этот день его вызывали на допрос. Два последних допроса были очными ставками. И опять все то же: антиколхозная агитация, хождения по домам с контрреволюционной пропагандой, листовки… «В 1932 году Покровский ходил по домам граждан и распространял листовки контрреволюционного содержания…» – говорил на очной ставке свидетель П. Эта ложь, слишком поверхностная, противоречит материалам следственного дела отца Николая. В 1932 году отец Николай отбывал срок наказания за «саботаж по выполнению госзадания», что отмечено в соответствующей графе анкеты. «Показания свидетеля я не подтверждаю», – неизменно отвечал арестованный на предложение сотрудника НКВД признать правдивость свидетельских утверждений.

Напрасно арестованный священник Покровский был выбран в качестве лица, наиболее удобного для получения нужных показаний. Простота, добросердечие, скромность и даже стеснительность отца Николая не означали хрупкости его характера, податливости, боязливости или безволия. Не помогли в попытках склонить его ко лжи ни опасения за будущее четверых детей и жены, которых он оставлял одних (а шантаж в отношении семьи, безусловно, применялся), ни усиленный нажим следственного аппарата. В экстремальных условиях проявилась в нем и та черта, которая не видна была в повседневной жизни – твердость и непреклонность в отстаивании правды.

Расстрелян отец Николай был в один день с другими участниками Тихвинского дела, 3 декабря 1937 года.