Новомученик Николай, пресвитер Петербургский

(1870–1937)

Новомученик протоиерей Николай Петрович Кулигин родился в 1870 году в селе Посолодино Лужского уезда Санкт-Петербургской губернии. Отец его был священником местной Входоиерусалимской церкви. В 1884 году Николай поступает в Петербургскую духовную семинарию и по окончании ее в 1892 году становится студентом первого курса академии. Через четыре года, в 1896 году, Николай заканчивает ее со степенью кандидата богословия, которую ему присваивают за диссертацию «Св. Василий великий как моралист». Вскоре после этого он определяется на священническую вакансию своего отца, в храм родного села Посолодино, где протекают первые пять лет его пастырского служения, которые он совмещает с исполнением обязанностей благочинного храмов 2-го Лужского округа. Вероятно, это церковное послушание, возлагавшееся церковной властью на опытных и хорошо зарекомендовавших себя священников, объяснялось положительным отзывом о Николае Кулигине его академического начальства, а также академическим образованием новопоставленного иерея. Священники со степенью кандидата богословия не так уж часто встречались в сельских приходах.

9 октября 1902 года резолюцией правящего архиерея отец Николай назначается настоятелем Большеохтинской Свято-Духовской церкви Санкт-Петербурга. Однако и трех лет не прослужил отец Николай на новом месте. 5 февраля 1905 года он переводится на место настоятеля Покровской церкви села Рыбацкое, являвшегося в то время уездным населенным пунктом, расположенным за городской чертой. Надо полагать, что столичная жизнь пришлась не по вкусу отцу Николаю – выходцу из рядов сельского духовенства. При первой же возможности он оставил шумный город и удалился в место более спокойное и в большей мере отвечающее его душевному складу. Два обстоятельства заставляют нас сделать такое предположение. Во-первых, отец Николай не просто был назначен на новое место епархиальной властью с очевидным для себя понижением, а поменялся приходами со знакомым священником, вероятнее всего, по собственной инициативе. «Священники Покровско-Рыбацкой церкви Петербургского уезда Михаил Славнитский и Больше-Охтинской Свято-Духовской церкви Николай Кулигин, – сообщал официальный орган журнал «Известия по Санкт-Петербургской епархии», – переводятся один на место другого в звании настоятелей». А во-вторых, в Рыбацком отец Николай прослужит безвыездно всю свою оставшуюся жизнь, вплоть до расстрела в 1937 году, что, конечно, говорит о полном соответствии выбранного места его внутренним запросам.

Относительно тихо и размеренно текла здесь жизнь отца Николая, в той, конечно, мере, насколько она могла быть таковой в те отнюдь не тихие годы Российской истории. Тревожное время первой революции, постепенное оскудение веры и благочестия в русском народе, расшатывание вековечных устоев национальной жизни, февральская революция и трагическое крушение империи, тяжелый мрак большевизма и грех цареубийства, последовавшие репрессии и гонения, всевозможные расколы, увеличившие и без того распространившиеся соблазны – все эти бесчисленные беды пришлось пережить российскому духовенству, в подавляющем большинстве закончившему жизнь свою в кровавых застенках НКВД или заживо сгнившему в концлагерях сталинской диктатуры. Но были, безусловно, и свои пастырские радости на этом крестном пути страдальцев Господних. Совершение таинств в храмах, своими корнями вросшимися в вековую глубь святой Руси, забота о пасомых и их ответная любовь, хлопоты и утешения семейной жизни, келейная молитва, паломничества по святым местам и обращение к опыту прозорливых старцев и наставников, позволявшие ощущать свою нерасторжимость с судьбой великого и духоносного народа, а более всего – Сам Господь, обретавшийся за оболочкой всевозможных земных скорбей и искушений, – все это питало и укрепляло пастырский дух, являлось противовесом богоборческому времени, и помогало совершать нелегкое служение народу Божию. О праздном времяпрепровождении в то время и думать не приходилось. Помимо частого служения в Покровской церкви на отце Николае лежал труд заведывания двумя приходскими школами, а также традиционное для дореволюционного духовенства законоучительство в ряде учебных заведений министерства Народного Просвещения: двухклассном Рыбацком училище, 8-е четырехклассном женском училище, Рыбацкой одноклассной школе. Огромная даже и по тем временам семья отца Николая, в которой было девять детей, также требовала больших трудов, забот и внимания. Так протекала жизнь до трагического октябрьского переворота.

Пролетарская революция 17-го года вызвала на поверхность жизни самые низменные инстинкты в человеке, отравив русский народ ядом безверия, кощунства и заменив светлые заветы Христа несбыточными идеалами социалистического утопизма. Начался мощный процесс распада национального духа русского человека. Церковные приходы оставались единственными островками, сохранявшими дух подлинной жизни в этом безбрежном океане человеческой и сатанинской лжи. Тут еще теплился свет Христовой истины, согревающей и просвещающей всякого человека. Поэтому и приняла на себя Русская Церковь в годы советской власти удар небывалой разрушительной силы, с одной стороны, почти полностью сокрушивший Ее устои, а с другой стороны, – положивший надежное основание будущего Ее роста. Начиная с ноября 1917 года, Русская Православная Церковь, на всем своем историческом пути ведомая промыслом Божиим, в течение двух десятилетий свирепого насилия большевизма шествовала к своей вершине – двум годам так называемого «большого террора», украсившего Ее целым сонмом новомучеников. Двадцать лет зрела Церковь Христова на пути к этому великому рубежу, еще не до конца нами осознанному и пока еще не оцененному по достоинству. Приход села Рыбацкое не стоял в стороне от этого грандиозного шествия нашей Церкви к месту своих Голгофских испытаний.

К моменту ареста отца Николая, последовавшему 26 июня 1937 года, Покровская церковь была уже закрыта. Службы к тому времени совершались в кладбищенском храме Казанской иконы Богоматери. Как и многих других, отца Николая обвинили в контрреволюционной пропаганде среди населения села Рыбацкое. «Никакой я контрреволюционной пропаганды среди населения не вел», – ответил на первом допросе арестованный. Через неделю тюремного нажима, который проходили все, оказывавшиеся в руках НКВД, он был вызван на второй допрос. Все те же вопросы и ни одного изобличающего факта. Ясно, что расчет был только на недельную «обработку» подследственного. «Следствием установлено, что вы во время службы в церкви проводили контрреволюционную пропаганду, направленную против советской власти. Следствие требует от вас искреннего признания», – сказал оперуполномоченный, намекая этим «требует» на продолжение «обработки» в случае отказа арестованным признать свою вину. Однако ответ прозвучал все тот же: «Никакой я контрреволюционной пропаганды во время службы в церкви не проводил». Последовало еще 10 дней содержания в камере, а может, и в карцере. Увы, материалы следственного дела ничего не скажут нам о страшных методах воздействия, примененных к арестованному, и мы, к сожалению, никогда не узнаем, что пришлось претерпеть мученику за свою верность Христу.

На третьем допросе, происходившем 14 июля, следователь, наконец, зачитал арестованному протоиерею Николаю Петровичу Кулигину выдержки из показаний двух свидетельниц, одна из которых была певчей приходского хора, а другая – старейшая прихожанка, знавшая отца Николая на протяжении 32-х лет. В них говорилось о каких-то антисоветских высказываниях подследственного о недолговечности советской власти, якобы сказанных им в беседах на кладбище. Почему же следствие не началось с этих изобличающих показаний? Потому что собственные признания ценились гораздо выше и сперва любой ценой добивались именно их, а во-вторых, в силу того факта, что после отрицания арестованным этих показаний, добытых иногда немалым трудом, они теряли свой вес и использовать их после этого отрицания было сложнее. Ведь тогда они теряли свое правдоподобие. Одним словом, был риск испортить все дело. «Показания свидетелей Ч. и К. я полностью отрицаю», – заявил арестованный после прочтения ему изобличающих выдержек из показаний свидетелей.

После этого фиаско следствие было приостановлено почти на месяц. Весьма внушительный срок, если учесть, что на каждого арестованного отводилось по нормативу не более 10 дней. Только 8 августа отец Николай вновь предстал перед своими мучителями. Четвертый и последний допрос был очной ставкой. К нему долго и усиленно «готовили» арестованного. Провалить очную ставку – значит проиграть все дело, так как все добытые изобличающие материалы после этого становились уже явной фальшивкой. Но и не пойти на нее было нельзя, ибо все остальное уже испробовано. «Свидетеля Ч. А. Г. я знаю с 1905 года», – показал отец Николай следствию на очной ставке. Думала ли старая прихожанка Покровской Рыбацкой церкви, что когда-нибудь ей придется встать на сторону палачей и обвинять своего настоятеля? Да и в чем обвинять? «Обвиняемый Кулигин очень часто в присутствии меня и группы женщин вел контрреволюционную пропаганду, направленную против советской власти, говоря, что скоро советская власть погибнет…» Понимала ли она тогда, что это не агитация, а ныне уже исполнившееся пророчество умудренного годами служителя алтаря Господня? «Во время переписи населения Кулигин нас агитировал, чтобы мы все записывались верующими». Понимала ли она тогда, что этим призывом добрый и безбоязненный пастырь звал своих пасомых к великой вечной славе? Ибо и эта его «агитация» была отнюдь не политическаой акцией протеста, а исполнением религиозного долга и слов Спасителя: «Аще исповедаете Меня пред человеки, и Аз исповедаю вы пред Отцем Моим Небесным»? И это все, в чем его обвинили. При всем желании и старании органы, имеющие в своем распоряжении широкую агентурную сеть, ничего, что компрометировало бы Рыбацкого настоятеля, кроме вышеприведенного, найти не смогли.

«Показания свидетеля Ч. А. Г. я полностью отрицаю», – ответил отец Николай следователю в конце очной ставки на его предложение подтвердить слова прихожанки Ч. Это было окончательное поражение карателей в их неравной борьбе с 67-летним настоятелем Рыбацкой церкви. Но признавать его не хотелось даже и теперь, после завершения следственного дела, обозначенного канцелярским номером 29667. Еще целых два месяца после этого провел отец Николай в первой следственной тюрьме Ленинграда в ожидании приговора. Надо полагать, эти два месяца были временем продолжения пыток и выжимания из подследственного нужных показаний. И только 7 октября этот приговор о высшей мере наказания был вынесен особой тройкой управления НКВД по Ленинградской области.

А расстрелян протоиерей Николай был 14 октября 1937 года, в день праздника Покрова Пресвятой Богородицы, – престольного праздника той церкви, в которой прошло земное служение этого пастыря, удивившего своей стойкостью лики ангельские. Поистине этот день, в который он почти 30 лет совершал праздничную литургию, стал для него началом нескончаемого празднования окончательной победы Христовой над мировым злом, совершаемого в Царстве, абсолютно недоступном и недосягаемом для человеческого и сатанинского нечестия.

Пояснительная записка к жизнеописаниям новомучеников г. Тихвина и его окрестностей

В период с 3 сентября по 15 ноября 1937 года по г. Тихвину и его окрестностям прокатилась волна арестов. В результате карательных мер в Тихвинскую тюрьму в качестве обвиняемых было заключено 14 человек. Среди них было 7 священников, игумения бывшего Введенского Тихвинского монастыря, а также 6 лиц светского звания. Это были священники Иоанн Сарв, благочинный г. Тихвина, служивший настоятелем кладбищенской церкви св. Иова, Емельян Панасевич – настоятель Тихвинской полковой церкви, Михаил Ивановский – настоятель Пярдомльской церкви, Симеон Павлов – настоятель Липногорской церкви, Василий Каделябров – настоятель церкви д. Сенно, Николай Покровский – настоятель церкви с. Никольское, игумен Арсений Дмитриев – бывший насельник Тихвинского монастыря, игумения Иоанникия (Кожевникова) – бывшая настоятельница Введенского Тихвинского монастыря, княжна Воробьева Анастасия Николаевна, уроженка г. Тихвина, жители д. Раиля Веселов Д., Горячев Д., Горячев А., Кузьмин Ф. и сторож Пярдомльской церкви Евгения Власова. Все эти лица были объявлены единой контрреволюционной группой, действовавшей в г. Тихвине и Тихвинском районе. «В августе месяце 1937 года, – говорилось в обвинительном заключении, – Тихвинскому районному отделу НКВД стали известны многочисленные факты контрреволюционной деятельности на территории Тихвинского района группы так называемых «староцерковников» – священников тихоновского направления. При посещениях квартир верующих граждан, в связи с отправлением религиозных обрядов – крещений, поминок, свадебных обрядов и прочего, упомянутыми священниками проводилась контрреволюционная пропаганда, в которой доказывалась неизбежность гибели советской власти и восстановления капитализма в форме фашистской диктатуры. Поступленные материалы указывают, что в церковных проповедях те же священники делали попытки доказать при помощи церковного учения бессилие советской власти перед могуществом Божиим. <…> В состав вскрытой к/p организации входили, кроме священников Сарва, Ивановского, Павлова, Панасевича, Дмитриева, Канделяброва и Покровского, кулаки Веселов, братья Горячевы, Кузьмин и бывшая жена белогвардейца Власова, которые являлись опорой к/p организации в деревне. Участниками организации были также б. княжна Воробьева А., б. игумения Введенского монастыря Кожевникова, которые являлись опорой к/p организации в г. Тихвине».

Руководителем этой группы был объявлен благочинный г. Тихвина протоиерей Иоанн Сарв, а все дело озаглавлено «Сарв И. Р. и другие». Все духовенство, проходившее по делу, было расстреляно, подверглись высшей мере наказания также игумения Иоанникия и княжна Анастасия Воробьева, остальные лица получили по 10 лет лагерей. Пятеро священников и м. Иоанникия отказались, невзирая на применявшиеся сотрудниками НКВД пытки, признать свою вину и оговорить проходивших по делу лиц, явив редкостный для тех времен пример единодушного христианского стоицизма. Остальные же под давлением органов дали необходимые следствию показания. В 50-х годах при пересмотре дела была установлена невиновность всех осужденных по делу «Сарв И. Р. и другие» и доказан сфальсифицированный характер как свидетельских показаний, так и протоколов допросов обвиняемых, которых методами физического воздействия вынудили давать ложные показания.

Не приходится сомневаться в том, что священники, отказавшиеся возводить на себя ложь и ставить свою подпись под протоколами, содержащими клевету на участников данного дела, являются мучениками, повторившими в сталинском застенке дерзновение святых первых веков христианства. Существует, правда, мнение о том, что во время «большого террора» 1937 года правящей верхушкой НКВД был установлен процент так называемых «непризнательных» дел, т. е. дел, где обвиняемый не признавал бы себя виновным. По мнению исследователя Л. А. Головковой, «какое-то количество дел могло оставаться «непризнательными» без ущерба для служебной репутации сотрудников НКВД». Если согласиться с подобной точкой зрения, то становится совершенно непонятным, для чего Сталину понадобилась теория генпрокурора Вышинского о собственном признании подследственного как царице всех доказательств. Неясно так же, как в таком случае объяснить наличие агентурных данных в материалах следственного дела на «непризнательного» арестованного. Ведь если ему изначально отводилась «непризнательная» роль, то для чего нужны в его деле засекреченные характеристики и наблюдения сексотов? Наконец, совершенно необъясним в этом случае факт повторяющихся допросов с одними и теми же вопросами, очные ставки, не принесшие нужных результатов, и все прочие сложности следственной процедуры «отказников». Да, без сомнения, какое-то количество «непризнательных» дел дозволялось. Но допускались они не в качестве обязательного процента, так сказать, официально установленного, а как некий сбой, возможный в работе любого механизма, как досадный брак, допустимый в известных пределах в любом производстве. За такой брак, конечно, повышений никто не давал и к наградам не представлял. К тому же он был еще и небезопасен в тех условиях тотальной слежки друг за другом и всеобщего доносительства. Можно было по наговору сотоварища по работе и самому в камеру угодить, что и происходило нередко.

На наш взгляд, «непризнательные» дела – это, как правило, дела повторивших подвиг первохристианских мучеников за Христа. Это дела национальных героев духа, возросших в недрах нашей Православной Церкви, живое свидетельство скрытого, могучего и неуничтожимого никакими гонениями Ее духовного потенциала. К числу таких героев и относятся священнослужители, проходившие по делу «Сарв И. Р. и другие». В своем удивительном противостоянии карательным органам они имели Самого Господа своим помощником. Подробное описание их подвига, свидетельствующего неизменность силы благодати Христовой, и предлагается вниманию боголюбивого читателя.