Исповедник протоиерей Алексий Кибардин
Жизнь протоиерея Алексия Кибардина являет собой яркий пример подлинного исповедничества Православия перед лицом большевистских гонений. В ней – сочетание глубочайшего смирения с непоколебимым стоянием в вере.
В данной статье опубликованы исторически достоверные сведения об исповеднике протоиерее Алексие Кибардине и его биография окончательно очищена от всех нелепых вымыслов и легенд, тиражируемых недобросовестными сочинителями.
Неоценимую помощь в работе оказали воспоминания родных батюшки Алексия, а также – видного российского ученого, профессора Института русской литературы (Пушкинский Дом) Российской Академии Наук Юрия Константиновича Герасимова и педагога Евгения Александровича Рудаковского.
Уникальным свидетельством являются подлинные письма отца Алексия из мест заточения, любезно переданные автору внуком исповедника Алексеем Сергеевичем Кибардиным.
Отец Алексий Кибардин родился 30 сентября 1882 года в селе Всехсвятское Слободского уезда Вятской губернии в семье сельского священника. От юности своей получал он уроки самоотверженного служения Богу и ближним. С детских лет помогал по храму и принимал участие делах милосердия. Служил алтарником, псаломщиком, учился в Вятской духовной семинарии. В 1902 году связал свою судьбу с Фаиной Сергеевной Сырневой, дочерью священника, которая в течение многих лет делила с батюшкой все жизненные невзгоды и редкие радости. В 1903 году закончил семинарию, был рукоположен в сан иерея и до 26 лет служил и законоучительствовал в Вятской губернии. Господь даровал отцу Алексию двух сыновей: в 1907 году родился Сергей, в 1910 – Василий.
В 1908 году успешно поступил в Санкт-Петербургскую духовную академию и в 1912 году блестяще окончил ее со степенью кандидата богословия. Его сочинение на тему «1812 год и его последствия для Православной Церкви и православного духовенства» получило высокую оценку профессоров и преподавателей Академии.
При необычных обстоятельствах иерей Алексий Кибардин оказался одним из приписных священников Феодоровского Государева собора. Община сестер милосердия во имя Христа Спасителя, куда он был определен после окончания Духовной академии, находилась под Августейшим покровительством Государыни Императрицы Александры Феодоровны.
Царственная благодетельница общины неоднократно бывала на богослужениях в храме святой Марии Магдалины на Сергиевской улице, где служил отец Алексий. До самозабвения, умом и сердцем воспаряя к горнему, совершал он священнодействие. Чуткое сердце благочестивейшей Императрицы немедленно оценило нелицемерное усердие молодого священника. 21 июня 1913 года его перевели в Феодоровский Государев собор.
Собор имел особый статус – он был приходом Августейшей Семьи и чинов Собственного Его Императорского Величества Сводного пехотного полка и Собственного Его Величества Конвоя, размещавшихся в Царском Селе. По особым приглашениям на службы в Государев собор допускался только небольшой круг лиц.
В Феодоровском соборе и состоялось знакомство отца Алексия с известным петербургским купцом Василием Николаевичем Муравьевым, входившим в Общество вспомоществования малоимущим ученикам Императорской Царскосельской гимназии, в которой учился его сын – Николай.
Феодоровский Государев собор
В. Н. Муравьев был владельцем двухэтажного особняка в Тярлево неподалеку от Царского Села, являлся одним из наиболее богатых мехоторговцев столицы, имел репутацию щедрого благотворителя и входил в круг наиболее образованной части петербургского купечества.
В списке членов Общества многие известные имена – Константин Иванович и Василий Иванович Рукавишниковы, лейб-медик Евгений Сергеевич Боткин, Евгений Иванович Аренс и другие уважаемые люди своего времени.
Помимо светской элиты в Общество входила и вся духовная элита Царского Села. Состоял в нем и законоучитель гимназии, кандидат богословия, священник Алексий Кибардин. С этим замечательным пастырем будут связаны последние годы земной жизни преподобного Серафима Вырицкого.
Духовенство и члены Комитета по постройке собора. Второй слева в 1-м ряду – отец Алексий
С началом Первой Мировой войны при Феодоровском Государевом соборе был открыт лазарет для раненых воинов. Шефство над ним взяли Великие княжны Мария Николаевна и Анастасия Николаевна. Августейшие покровительницы лазарета сами работали здесь в качестве сестер милосердия, помогая медикам и раненым. Операции и перевязки шли круглосуточно. Многие раненые погибали от потери крови, гангрены и других осложнений. К обязанностям полкового священника Императорского Конвоя у отца Алексия прибавилось новое многотрудное послушание – пастырское служение в переполненных ранеными лазаретах.
Священство собора не имело времени для отдыха ни днем, ни ночью: безконечно было число исповедников, многие из которых не знали, доживут ли до следующего дня. Они уповали на Бога больше, чем на врачей. Здесь надо было проявлять необыкновенную чуткость и осторожность, чтобы недугующие не теряли надежды на спасение в этой жизни и в будущей. В соборе непрестанные панихиды чередовались с молебнами о даровании победы российскому воинству, об избавлении от неволи томящихся в плену.
Государыня Императрица и Ее Августейшие Дочери, работая в царскосельских лазаретах, с необычайным состраданием относились к раненым воинам. Так же, терпеливо и безропотно, с присущим ему смирением и любовью, нес свои многотрудные послушания и отец Алексий. Императрица и Великие Княжны почитали искреннее душевное усердие отца Алексия. Во славу Божию трудились все они рука об руку. За годы испытаний возникла и укрепилась их трепетная духовная дружба…
Отец Алексий стал свидетелем начала крестного мученического пути Царской Семьи во время ее пребывания в Царском Селе после ареста. Он видел, с какой кротостью и смирением переносили Царственные Мученики все унижения от взбесившейся разнузданной солдатни. До конца дней своих хранил отец Алексий светлые воспоминания об Августейшей Семье.
С 1922 года отец Алексий Кибардин, возведенный в сан протоиерея будущим священномучеником митрополитом Вениамином, стал настоятелем собора. Его проникновенное служение и светлые проповеди привлекали многих истинно верующих людей не только из Царского Села, но и из Петрограда. С наиболее верными своими духовными чадами батюшка постоянно служил панихиды по невинно убиенной Царской Семье.
В 1927 году, после выхода в свет Декларации митрополита Сергия, положение протоиерея Алексия весьма осложнилось. Благоговейное почитание светлой памяти Царской Семьи было неотъемлемой частью его существования. Поминать богоборческие власти и молиться об их благоденствии, да еще под сводами Государева собора для отца Алексия было равносильно предательству Иуды. Это было выше его сил. Без раздумий вступил он в ряды сторонников митрополита Иосифа (Петровых). Совесть пастыря была чиста перед Господом.
Лишь в конце 1930 года богоборцы устранили неугодного им священнослужителя. «Тройка» вынесла довольно «мягкий» по тем временам приговор – пять лет лагеря строгого режима. По милости Божией, отцу Алексию удалось освободиться на год ранее срока и далее отбывать ссылку на Крайнем Севере – в Мурманске и Мончегорске.
В июле 1941 года батюшка вернулся в Царское Село, которое вскоре заняли немцы. Матушка Фаина страдала тяжелым онкологическим заболеванием, поэтому отец Алексий не смог эвакуироваться и остался на оккупированной территории. В начале 1942 года им удалось перебраться вглубь области, на погост Козья Гора, где батюшка стал служить в храме Покрова Пресвятой Богородицы. Окормлял он и ряд соседних деревень – Пенино, Старополье и других, входивших в юрисдикцию Православной Псковской Духовной Миссии.
При этом в течение двух лет отец Алексий постоянно оказывал серьезную помощь партизанам деньгами и продуктами. В разговорах с немецкой администрацией он категорически отрицал эту связь.
В начале 1944 года Осьминский район освободили советские войска, и батюшка подал прошение о принятии в состав клира Ленинградской епархии. После принесения покаяния в августе 1945 года он был воссоединен с Московской Патриархией в сущем сане протоиерея.
В это время у супруги отца Алексия резко ухудшилось здоровье, и он подал прошение о переводе на приход, расположенный поближе к городу, в связи с необходимостью постоянного врачебного наблюдения за здоровьем матушки. Митрополит Григорий (Чуков) благосклонно отнесся к рассмотрению вопроса и назначил протоиерея Алексия Кибардина на место настоятеля вырицкого храма в честь Казанской иконы Пресвятой Богородицы.
Иеросхимонах Серофим. Вырица
В первые же дни своего служения в Вырице отец Алексий посетил преподобного Серафима. Как было описано выше, это была не первая их встреча.
Батюшку Алексия поразило духовное величие старца, а подвижник сразу увидел чистое сердце нового настоятеля вырицкого Казанского храма. Необычайно роднили их истинная любовь к ближним и своему многострадальному Отечеству. Объединяли двух служителей Божиих и их Небесные собратья: священномученики – Вениамин, митрополит Петроградский; Григорий, епископ Шлиссельбургский, который любил служить в Царском Селе; духовник Царской Семьи, протоиерей Александр Васильев и многие другие видные представители петроградского духовенства, пострадавшие в годы гонений.
Пастыри стали взаимно окормлять друг друга. Так протоиерей Алексий стал последним духовником преподобного Серафима Вырицкого.
Он регулярно навещал старца, и они вели долгие духовные беседы. Это общение приносило им взаимную радость о Христе Иисусе Господе нашем. Батюшка Серафим имел достойного собеседника, а отец Алексий необыкновенно обогащался от этих встреч. Он называл старца великим.
Отец Алексий. Вырица 1949 год
В свою очередь преподобный Серафим с большим теплом отзывался об отце Алексии. Многих, страждущих, приезжавших в Вырицу к отцу Серафиму, старец посылал сначала в Казанский храм к отцу Алексию, а затем уже принимал у себя в келлии. Старица монахиня Антония (Гаврилова) вспоминала, как преподобный Серафим говорил ей: «У нас протоиерей батюшка Алексий – очень хороший батюшка…»
Около трех с половиной лет продолжалась их духовная дружба и братская любовь – до последнего дня жизни преподобного Серафима 3 апреля 1949 года, когда отец Алексий сподобился причастить великого подвижника Святых Таин перед самой его блаженной кончиной. Он же читал молитву на исход души, служил первую панихиду по незабвенному старцу и провожал его в последний путь на земле.
Известно, что преподобный Серафим Вырицкий незадолго до своего ухода в Небесные обители предсказал отцу Алексию, что тот проживет еще 15 лет после кончины самого старца.
После кончины преподобного Серафима протоиерей Алексий Кибардин прослужил в Вырице еще год. О его выдающихся способностях священнослужителя красноречиво говорит докладная записка благочинного Пригородного округа протоиерея Александра Мошинского на имя владыки Григория (Чукова): «Протоиерей Алексий Кибардин свое пастырское служение при вырицкой Казанской церкви проходит с должным благоговением, истово совершая богослужения и сопровождает их поучениями. В то же время заботится о благолепии храма и умело ведет хозяйственную часть храма».
В апреле 1950 года по ложному доносу отец Алексий Кибардин снова был арестован. В своих воспоминаниях он пишет: «Следствие велось грубо, придирчиво, явно враждебно. С самого начала следователь с площадной бранью грубо огорошил меня:“Ты поп и бывший лагерник. Ты враг Родины и Советской власти. Ты должен был вредить и, значит, вредил Советской власти!” Я был подавлен такой логикой…»
68-летнего батюшку приговорили к 25 годам пребывания в концлагере особого режима, якобы за сотрудничество с оккупантами, хотя на самом деле он помогал партизанам. С глубочайшим смирением принял отец Алексий обрушившуюся на него скорбь.
Очень сокрушался батюшка, что в свое время не последовал советам преподобного Серафима Вырицкого и митрополита Григория (Чукова) принять монашество. Отец Серафим и Владыка Григорий понимали, что богоборческие власти не оставят его в покое как истинного ревнителя памяти невинноубиенной Царской Семьи. Ведь отец Алексий по своей детской вере и непосредственности со многими делился рассказами о своем пребывании в Царском Селе и служении в Феодоровском Государевом соборе. Умудренные Богом старшие пастыри прекрасно знали, что самое лучшее для него решение – удалиться от безбожного мира в тишину монастырских келлий. В дальнейшем они видели его в числе лучших кандидатов на епископский сан…
Только благодатная помощь Божия и горячая вера помогли отцу Алексию пройти все обрушившиеся на него скорби и буквально нечеловеческие испытания.
Вот что пишет батюшка в своих воспоминаниях, обращаясь к Преосвященному Алексию (Коноплеву), епископу Лужскому: «От Господа зависят судьбы человека!.. Я попал в самые строгорежимные лагеря – Озерлаг около Иркутска. Переписка разрешалась там один раз в году. Режим был каторжный; мы не считались людьми; каждый имел нашитый на спине и на колене номер и назывался не по фамилии, а “номер такой-то“. Действительно, Владыка, Господь управляет судьбами человека! Я это испытал!»
Озерлаг… Адская машина по измолачиванию душ человеческих с безконечными степенями уничижения и издевательства. Особая система мест заточения, печально известных наиболее изощренными методами наказаний.
Озерлаг являлся сетью лагерей, расположенных в самом отдаленном районе Иркутской области на границе с Красноярским краем. Количество лагерей достигало тридцати. Группировались эти места страданий и скорби в бассейне реки Бирюсы и вокруг строящейся трассы Тайшет-Братск, примерно в 600 километрах к северо-западу от знаменитого озера Байкал.
Ниже приведены некоторые сведения из документальной книги, в которой содержится страшная правда об Особом закрытом лагере № 7 – так назывался Озерлаг официально:
«Может быть, Бухенвальд и Озерлаг были разными лагерями? По масштабу – да, Озерлаг был намного больше. Но по своему назначению, по тому, что делалось в этих лагерях – между ними не было никакой разницы… Более того, люди, выжившие в Бухенвальде, и будучи перемещенными в Озерлаг, здесь погибали. Режим здесь был жесточайший, как и во всех спецлагерях, организованных в 1949 году… Погибло здесь много…»
Царил оголтелый произвол. Заключенные называли Озерлаг – «ОЛПП», что означало «отдельный лагерь предварительного погребения». Прежде всего, это были ужасные климатические условия. Зимой морозы достигали 60°, и в такой холод людей выгоняли на работы в лес и на стройку. Многие замерзали от недостатка сил. Упавших пристреливали. Время от времени кого-то показательно убивали, якобы «при попытке к бегству». Кровавые драмы следовали одна за другой. Охранников, совершавших убийства, как правило, поощряли именными часами и дополнительным отпуском.
Зима обычно стояла с октября по май, а три летних месяца сопровождались жарой, доходившей до 40 °C при не обычайно высокой влажности. В это время людей одолевал всепроникающий сибирский гнус – мошкара, от которой не было покоя ни днем, ни ночью.
В качестве питания заключенные Озерлага при нечеловеческом физическом труде получали мизерные порции перловой сечки, гнилого мороженого картофеля и черствый заплесневелый хлеб. Жиров не давали вовсе. Пили речную воду…
«Это был страшный лагерь! Перед глазами стоял сплошной кошмар. Строем выгоняли из бараков на работы, строем загоняли в бараки вечером, закрывая на тяжелые замки. В тамбур ставилась «параша» – бочка для нужд. На окнах были непроницаемые решетки…»
Постоянно были переполнены БУРы – бараки усиленного режима и карцеры. Туда могли посадить, скажем, за то, что заключенный «не так» посмотрел на охранника…
«Когда мы ехали, то почему-то были уверены, что ведут нас на Колыму. А попали в Тайшет, в “знаменитый” Озерлаг, где, кстати, нет никаких озер… Это место известно тем, что там уже легли в могилу миллионы арестантов, и поэтому его называли “трассой смерти”».
А вот сцена из лагерной жизни 50–60 х годов: «По зоне, сбиваясь с ног, носятся с миноискателями надзиратели и охранники. Из бараков летят на снег матрасы, одеяла, подушки… По рядам заключенных, построенных около бараков, шепотком проносится: “Что ищут то?” – “Слово Божие!” – также неслышно раздается в ответ. “Смотри, смотри, – а руки-то, руки у них в черных перчатках!” – “Да не руки у них, а копыта! Вот и прячут под перчатками. Это же служители преисподней…” Так случалось, когда в лагерь неисповедимыми путями попадало Евангелие…»
Тем, кому удавалось выжить на «трассе смерти», приходилось давать при освобождении строгую подписку о неразглашении того, что творилось в «ОЛПП». В случае разглашения вновь грозила тюрьма! Истинная правда об Озерлаге стала приоткрываться только после 1992 года…
К величайшему сожалению, в 90-е годы XX века в церковной печати появились брошюры и статьи, в которых неоднократно попирается эта правда о кровавых гонениях, постигших Русскую Православную Церковь в годы правления большевистского режима. Описывая время, когда десятками тысяч уничтожались священнослужители и миллионами – простые верующие, издатели попросту извращают историческую действительность.
Лагеря строились с одной целью – уничтожение людей. Больных тяжелыми болезнями часто расстреливали. Среди заключенных процветало доносительство, а в числе лагерного начальства и охраны находились самые лютые богоборцы. Поэтому великий духовный вред наносит внедряемый в подсознание читателей изощренный миф «о массовом торжественном праздновании Пасхи в Озерлаге» с совершением Божественной литургии, якобы санкционированном начальником лагеря.
Сразу возникает вопрос: А что, в таком случае, ожидало бы самого начальника лагеря?..
«Священники в белых ризах, сшитых из простыней и покрывал»; «огромная волна, ударившая с шумом о берег, так что брызги воды окропили людей»; «яйца, куличи и пасхи» и прочие выдумки сочинителей наводят на очень грустные размышления.
Где это видано, чтобы в лагере особого режима заключенным выдавали постельное белье – простыни и покрывала! В публикуемом ниже письме отца Алексия из Озерлага он просит родных прислать ему «полметра белой бумазеи для заплат нижнего белья и полметра черной хлопчатобумажной материи для заплат на пальто и брюки…» Думается, что дальнейшие комметарии по поводу «простыней и покрывал» не требуются.
Далее: Пасха 1955 года праздновалась 4 апреля, когда в районе «трассы смерти» еще стоят морозы, а реки покрыты льдом. В начале апреля в тех краях по льду еще ездят автомобили! Да и Бирюса, ко всему прочему, совсем небольшая таежная речушка. О какой огромной волне можно в таком случае говорить?.. Кстати, в упомянутых брошюрах и статьях говорилось, что эта волна вышла из озера Байкал, которое находится на расстоянии более 600 километров от Озерлага. Прямо-таки цунами, да и только!
Ну, а о том, кто и каким образом завез в находящийся в глухой тайге лагерь яйца и молочные продукты, чтобы заключенные могли «разговляться после службы» можно только догадываться. В настоящей главе неоднократно приведены красноречивые свидетельства о том, как питались узники Озерлага…
Измышления сочинителей «Пасхи в ГУЛАГе» вполне можно считать оскорблением памяти святых исповедников и новомучеников Церкви Русской. Похоже, что кому-то очень угодно, чтобы изгладились в памяти народной ужасы гонений того времени. А их забывать нельзя – в истории все повторяется!
Очень печально, что погибельную ложь по сей день тиражируют православные радиоканалы и печатные издания. А ведь это не просто празднословие, а духовный яд, вводящий великое множество людей в состояние духовной прелести! Еще печальнее, что они, действительно, верят этим вредоносным выдумкам.
«Прелесть есть усвоение человеком лжи, принятой им за истину, – учит святитель Игнатий Брянчанинов, – состояние прелести есть состояние вечной погибели! Все, впавшие в бесовскую прелесть, то есть вступившие в общение с диаволом и в порабощение ему – суть храмы и орудия бесов, жертвы вечной смерти, жизни в темницах ада». Чтущий да разумеет!
Подробно об ужасах, которые происходили в лагере, где находился отец Алексий Кибардин, можно прочесть в книгах: «Озерлаг: как это было. Документальные данные и воспоминания узников 50-х – 60-х годов. Иркутск. 1992 год» и «Озерлаг. Стихи узников. Братск. 1992 год». В этих книгах – подлинная правда о лагерях смерти, объединенных одним условным названием: Озерлаг. Богоборцы уничтожили в этих лагерях неисчислимое число людей.
В первой из указанных книг приведены циничные высказывания бывшего начальника Озерлага, который, называя себя «верным сыном партии», подробно рассказывает, как ударно «трудились» заплечных дел мастера в его учреждениях, уничтожая «врагов народа»…
Необходимо также отметить, что внуки протоиерея Алексия Кибардина, которым он подробно рассказывал о своем пребывании в Озерлаге, категорически отрицают достоверность упомянутых сочинений о «Пасхе а ГУЛАГе». Они однозначно утверждают, что в них тиражируется возмутительная ложь!
Сегодня почти не осталось в живых свидетелей тех ужасных злодеяний, однако, буквально чудом, Господь послал двух людей, которые прошли застенки ГУЛАГа и испытали на собственном опыте все скорби, выпавшие на долю узников особых лагерей.
Евгений Александрович Рудаковский провел десять лет в «объятиях» Озерлага. Он закончил Минский педагогический институт и к началу войны работал директором школы. В 1941 году был призван в армию и направлен в один из белорусских военкоматов. Со своими сослуживцами попал в окружение, из которого они вышли с боями. В дальнейшем находился в рядах действующей армии, но в 1944 году «особисты» усмотрели в горечи первых поражений «измену Родине». 11 августа 1944 года Евгений Александрович оказался в Озерлаге. Праведный гнев и искренняя печаль – вот свидетели истины в его рассказе: «Тяжести лагерной жизни нельзя сравнить даже с трудностями фронтовых дорог. Первое время думал, что не выживу. Еды давали ровно столько, чтобы не умереть с голоду. Да и еда была такая, что после нее крутило и ломало. Труд был очень тяжелый, но потом как-то привык, смирился. В первые послевоенные годы администрация еще как-то занималась культурно-воспитательной работой. Мы ставили спектакли, давали концерты, иногда в лагерь привозили и показывали патриотические кинофильмы. Это хоть как-то скрашивало узническую жизнь. Не подумайте только, что все было так просто. В целом-то лагерь оставался лагерем…
С 1949 года положение резко изменилось. Режим усилили до последней крайности. Нас бросили на трассу. Началась настоящая каторга, совершенно невыносимая для человека жизнь. Вторые пять лет я вспоминаю, как кошмарный сон. Одно время я был в лагере, который располагался на высокой горе, продуваемой яростными сибирскими ветрами. Ежедневно нам приходилось таскать воду из реки Чуны, находившейся далеко в тайге под горою. На большие сани ставилась огромная бочка, мы впрягались в лямки и тянули сани на гору. Подъем был очень крутым со многими препятствиями. Приходилось постоянно маневрировать. Само по себе это было неимоверно тяжелым трудом, но он сопровождался еще и изощренными издевательствами. Звери-охранники срезали нам пуговицы на брюках и отнимали ремни. Приходилось одной рукой держать брюки, чтобы они не упали, а другой тащить лямку. Нас подгоняли прикладами, сопровождая все это несусветными словесными измывательствами. Так делали мы несколько рейсов в день. Вечером пришивали пуговицы, а утром повторялась все та же история. Тех, кто падал, могли забить до смерти. Санитарный барак всегда был переполнен. Многие болели цынгой, погибали от истощения.
Условия проживания были тоже невыносимыми. Бараки плохо отапливались – всего одна печь стояла в центре барака. В крайних точках зданий зимой была отрицательная температура. В морозы по возможности старались сбиваться к печи. Почти все заключенные были измучены бессонницей и истощены до крайней степени. На окнах были “козырьки”, закрывавшие свет и почти не пропускавшие воздух. Было практически всегда темно – одна маленькая лампочка освещала громадный барак. После работы нас закрывали на замок, и мы задыхались от собственной зловонной “параши”.
За десять лет я побывал в целом ряде лагерей Озерлага. Нас довольно часто перемещали – боялись восстания и всеми мерами старались, чтобы заключенные не могли сплотиться и организованно выступить. Об отце Алексии Кибардине нигде ни разу не слышал. Священства вообще не было видно. Какой был смысл им “высовываться”, как тогда говорили в лагере?
Да вспомните, как в то время относились к Церкви и религии на воле! Верующих людей просто травили. Обличали на партийных и комсомольских собраниях; измывались всячески; кричали, что Бога нет… Царил разгул воинствующего атеизма! Лагерь – это государство в миниатюре, где с тысячекратным усилением проявляются самые грязные и низменные стороны мирской жизни. Выводы делайте сами. К тому же основную массу духовенства уничтожили еще в 20-е – 30-е годы, это также хорошо известно. Так что, если и попадал к нам изредка кто-то из духовных лиц, то вскоре так же и исчезал. Их чаще других перебрасывали из лагеря в лагерь. Вообще-то верующих в Озерлаге практически и не было. О другом думали и, прежде всего, о том, как брюхо набить, иногда и выпить случалось. В лагерной жизни свои хитрости. В среднем на каждой зоне Озерлага было до 10 000 человек и, дай Бог, чтобы на это количество заключенных было хоть несколько верующих. Во всяком случае, они себя хоронили от остальных. В лагере особого режима, как правило, никто ни во что уже не верил – это горькая правда…
Люди жили, как звери – больше инстинктами, нежели душою. Это можно отнести и к лагерному начальству, и к заключенным. Администрации надо было держать людское стадо в повиновении и страхе, а узникам надо было, во что бы то ни стало – выжить! Вот и вся схема. О какой духовности может идти речь!?
Какие священники?! Какие службы? Какие праздники? Вы можете себе представить, что, вдруг, в Освенциме кандидаты в газовые камеры начали бы отмечать православные праздники вместе с лагерным начальством!?
Свой срок я отбывал от звонка до звонка и освободился в конце августа 1954 года. Был знаком со многими узниками Озерлага, освободившимися и в последующие годы. Знаю точно, что никаких существенных изменений в этой адской системе не происходило», – заключает Евгений Александрович.
Профессор Юрий Константинович Герасимов – ведущий научный специалист Института русской литературы Российской Академии Наук (Пушкинский Дом). В одно и то же время с отцом Алексием Кибардиным он находился в лагере с таким же режимом содержания. Нелегко вспоминать ему о том страшном времени – на глазах против воли появляются слезы: «К началу 50-х годов в России под непосредственным руководством Берии было построено 12 лагерей особого типа. Создавались они по проекту эсэсовских концлагерей самого нечеловеческого режима. Названия у них были как бы романтическими: Камышлаг, Речлаг, Горлаг, Озерлаг, Песчанлаг, Берлаг, Минлаг и другие. Сегодня от одних этих слов сотрясается мое сердце. Сколько светлых людей поглотила эта сатанинская система, сколько загубила душ… Кстати, это были шифрованные названия – в Речлаге не было никаких рек, как в Камышлаге не было камышей.
Я был заключенным Минлага, лагеря того же типа, что и Озерлаг, в котором пребывал отец Алексий Кибардин. Это известно мне точно, так как между этими лагерями существовала определенная миграция – заключенных время от времени перемещали из лагеря в лагерь. На пересылках приходилось слышать: «Не дай Бог, если попадешь в один из зоопарков Берии!»
В барак помещалось около 400 человек. Это были длинные одноэтажные здания с одним центральным входом и двухъярусной системой коек. Рядом с лагерем стояла воинская часть, состоявшая из отъявленных головорезов, такими же были и надзиратели. В заключенных постоянно воспитывали самые нечеловеческие чувства, натравливали друг на друга. Об этом, собственно, писалось уже достаточно.
Однажды нас заставили выкопать поблизости от лагеря огромный котлован, никто не знал, для чего это делается. Впоследствии оказалось, что, в связи с начавшейся “холодной” войной, мы подлежали немедленному уничтожению в случае начала реальных военных действий. Время от времени нас поднимали по тревоге и выгоняли из лагеря к этому котловану, безжалостно избивая прикладами, кололи штыками, травили овчарками. Всех выстраивали на краю котлована и имитировали сцену расстрела. Словами все это не передать – некоторые падали, некоторые заливались слезами… Потрясение было не из легких. Все были запуганы до самой крайней степени.
Хочу поведать несколько слов о религиозной жизни. Надо сказать, что она, с Божией помощью, тихо-тихо теплилась, но шла катакомбным образом. Уголовники могли собираться целыми стаями, но стоило собраться вместе двум-трем православным, как сразу же на них “стучали”. Священники были осторожны до крайности, никому не хотелось подвергаться дополнительному наказанию. Редкие верующие ходили к батюшкам на исповедь по одному, говорили шепотом, постоянно озираясь вокруг. В церковные Праздники мы также шепотом, а иногда и про себя, в глубине сердца, пели тропари и кондаки. Упаси Господь, если кто-то услышит! Карцер был неизбежен. Там могли оставить без белья, не топить, не кормить, или, в лучшем случае, посадить на штрафной паек…»
Родные протоиерея Алексия Кибардина рассказывают: «Заключенные лагеря, где находился батюшка, работали на лесоповале. Ввиду преклонного возраста отца Алексия и его болезненности, он, как правило, нес обязанности дневального по бараку – мыл полы, выносил “парашу”, поддерживал огонь в печи, или подбирал сучья на лесоповале. И вот однажды не выдержало сердце старого пастыря – с несколькими верными заключенными он тайком ушел в тайгу, где отслужил короткий молебен о здравии томящихся в неволе и скорейшем их освобождении. В тех условиях это было подлинным подвигом. Ведь донос последовал незамедлительно. Лагерное начальство, учитывая старческий возраст отца Алексия, “милостиво удостоило” его “всего” семи суток пребывания в холодном карцере…»
Уникальным документом-памятником являются письма отца Алексия Кибардина к родным из мест заточения. По ним несложно изучить географию Озерлага. Тайшет, Чуна, Шиткино, Чукша, Алзамай, Ново-Чунка, Невельская – вот названия, которые значатся в обратных адресах на конвертах. Как и других священников, батюшку Алексия неоднократно перебрасывали из лагеря в лагерь. Это была умышленная травля, санкционированная лагерным начальством. Вот что пишет сам отец Алексий:
«Этапы – такая тяжелая вещь, что и представить Вам трудно, особенно, когда этапируемый еще и инвалид и нагружен своими же вещами, как верблюд. Прибудешь на новое место, временно приходится быть и без постели, и без определенного места, правда, временно, но все же неприятно…» (письмо от 8.04.1955 года).
За четыре года (с апреля 1950 года по январь 1954 года) удалось отправить лишь пять писем. Вот только несколько строк из первого письма:
«Сегодня 18-е октября 1950 года. Милого дорогого Алешеньку поздравляю со днем Ангела, а папу и маму – с именинником. Дай, Господи, всем нам здоровья и возможности снова видеть друг друга. В такие дни, как сегодняшний, сердце особенно больно сжимается от воспоминаний. Только молитва и надежда на милость Божию умиротворяют скорбящую душу. Писать часто я не могу – от меня это не зависит… Из продуктов можно прислать сухарей серых своего печения (не кондитерских) и даже наполовину с черными, сахару и обязательно чеснока с луком. Без поддержки Вашей мне будет очень трудно выдержать…
Вышел из барака на воздух. Кругом гористая местность, покрытая лесом. Небо с нависшими снежными облаками. Унылая осень – унылое настроение. Для души пространство не является препятствием. Послал Вам в воздух привет и благословение. Живите с Богом!»
Следующую весточку отправил отец Алексий родным только 11 декабря 1951 года: «Я здоров сравнительно для своих лет и благополучен по милости Божией. Милость Божию, по Вашим молитвам, являемую надо мною, грешным, я чувствую всегда. Впредь не забывайте же меня в своих молитвах. За Вашу любовь да воздаст Вам Господь. Об очень многом, о своих переживаниях хотелось бы поделиться с Вами, но в письме всего не напишешь… Пришлите: ниток черных и белых (покрепче) и одну иголку, 2 конверта с марками и бумагой, полметра белой бумазеи для заплат нижнего белья и полметра черной хлопчатобумажной материи для заплат на пальто и брюки… Ежедневно я вспоминаю всех Вас в своих недостойных молитвах…»
В лагерях особого режима заключенные отбывали срок в той же одежде, в которой были при аресте. Правда, все добротные и хорошие вещи тут же отбирали у них уголовники. Поэтому в своих письмах батюшка постоянно пишет: «Из вещей мне ничего не надо!» В трескучие сибирские морозы престарелый пастырь носил легкое осеннее пальто…
14 января 1953 года батюшка писал: «Не нахожу слов, как благодарить Вас за ту сыновнюю любовь, которую проявляете Вы по отношению ко мне – своему горюну-отцу. Благодарю Господа Бога за Вас, моих детей. Прошу, чтобы Он воздал Вам Своею милостью за Вашу любовь и память обо мне, грешном. Сколько горя и скорби, выпавших на мою долю, я причинил Вам и покойной матушке! Не посетуйте на меня – ибо от Господа пути и судьбы каждому человеку. Буди Его святая воля! Не желал бы я никому испытать тех скорбей… Такова моя участь – доля, предназначенная Господом…
Мое здоровье удовлетворительное. Конечно, возраст сказывается – силы уходят, но все же бодрюсь и горячо молю Господа, чтобы дал мне возможность повидать Вас и по христиански умереть… Конечно же, пусть будет, как угодно Господу.
Слава Богу, время идет к весне, а зима стоит суровая – морозы до 55 °C… Любящий Вас деда Алеша».
В июле 1953 года родные получили открытку: «Я опять на новом месте. Мой адрес… Живу мечтой увидеть Вас. Крепко целую и благословляю…»
Пятое письмо отец Алексий отправил 10 января 1954 года: «Наконец имею возможность послать Вам очередное письмо… Целый год Вы, дорогие, не имели от меня весточки. Сердечно благодарю Вас за Вашу любовь, которую проявили к своему отцу в письмах и посылках… С горечью в сердце думаю, что уже 4 года, как я нахожусь на Вашем иждивении. Очевидно воля Божия испытывает Ваше терпение и сыновнюю любовь…
Сказывается старость, сказывается довольно сильно и быстро. Стараюсь не поддаваться. Двигаюсь, но хожу, как дед в последние годы своей жизни. Памятую часто о смертном часе, страшит и ужасает мысль, что придется сложить свои кости в далекой стороне… Но – буди воля Господня! Всецело уповаю на милосердие Божие! Это только меня и подкрепляет. Вперед приветствую всех Вас со светлым праздником. Да хранит Вас Господь!»
С 20 апреля 1954 года по 8 апреля 1955 года батюшка отправил родным 14 писем. Ниже приводятся из них некоторые красноречивые строки.
20 апреля 1954 года: «Сегодня, в Великий Вторник, получили мы неожиданную праздничную радость: разрешено писать нам письма в неограниченном количестве… Сегодня же спешу порадовать Вас и приветствовать с наступающим Великим Праздником Пасхи. Четыре года я лишен был радости хотя бы письменно передать Вам Пасхальный привет… Сейчас в бараке все спят, а я пишу письмо, так как дневалю ночью. Вот моя работа, которой я доволен…»
17 мая: «Последнюю посылку я получил от Вас за день до Пасхи, как пасхальное красное яичко. Большое Вам спасибо, родные мои! Всякий раз получение от Вас посылки я переживаю с большой радостью… Но радость моя обычно растворяется скорбью и это понятно; так как острее чувствуется разлука с Вами и от того, что я причиняю Вам невольно хлопоты и заботы. Очевидно, размышляю я, это и мой, и Ваш крест, милые мои! Все время стоит очень холодная погода, сегодня шел снег… С июня появятся мошки – бич здешнего края – придется ходить под сеткой-накомарником…»
13 июня 1954 года: «Сегодня Троицын день, а посему приветствую Вас с великим Праздником; молю Господа, чтобы благодать Божия, излиянная некогда в этот день на всю Церковь Христову, всегда пребывала с нами! Беда в том, что мне не на чем писать; чтобы послать настоящее письмо пришлось с немалым трудом достать, одолжиться бумагой, маркой и конвертом… Живу надеждой на милость Божию и верю, что все придет в свое время… Здесь очень скудно с жирами – какой-нибудь жир или сало, хотя бы комбинированные, было бы очень хорошо… Пришлите что-нибудь противоцынготное…»
27 июня 1954 года: «Со вчерашнего дня я на новом месте пребывания. Новый адрес смотрите на обороте. Здоров и бодр духом…»
11 сентября 1954 года: «Не обижайтесь на меня, что я якобы не пишу Вам и не получаете моих писем. Та же самая обида на сердце и у меня, но только, конечно, не на Вас, но на кого-то другого, неизвестного мне, по чьей вине задерживаются наши письма… Ну, будем надеяться, что переменятся обстоятельства…»
22 сентября 1954 года: «Насчет денег – они мне не нужны… Покупать здесь нечего (и негде)…»
27 октября 1954 года: «Пришлите мне пачку кофе – не настоящего, а какого-нибудь из суррогатов. А то пить одну водичку приходится…»
16 декабря 1954 года: «Обратите внимание на мой новый адрес…»
13 января 1955 года: «Не желаю никому переживать то, что я переживаю… Обратите внимание на мой новый адрес… Несмотря на далекое расстояние от Вас, умом и сердцем, всем моим существом я перенесся к Вам и нахожусь с Вами! Милые мои, милый родной мой Сережа! Сегодня день рождения незабвенного нашего – моего сына, а твоего брата Васяточки, а завтра день Ангела. Помню, как в этот день незабвенная наша мамушка почувствовала время родов и я ее привез в клинику Отто на Васильевском острове. В 5 часов вечера мне оттуда позвонили по телефону и поздравили с новогодним подарком – благополучным рождением сына. Это было 31 декабря 1909 года или по новому стилю 13 января 1910 года. Вечная им память! Грустные воспоминания!
О себе не знаю, что и писать… Зима ныне все время стоит суровая – до 40 °C и ниже. Все время приходится сидеть в бараке. Недостаток движения и свежего воздуха, конечно, не могут благотворительно влиять на здоровье. 73-й год мне идет, и долго ли я протяну, только Господь ведает. Писал я Вам про актировку з/к инвалидов и больных стариков. Актировка идет, но когда до меня дойдет трудно сказать… Буду писать в Москву. Пришлите мне 2–3 тетради в линейку, перьев штуки 3, ручку и простой карандаш. Ради Бога, пишите! Посылаю Вам свое благословение. Смотрите мой новый адрес на обороте конверта!»
1 февраля 1955 года: «Сегодня я прошел актировку. Через полмесяца или месяц должна быть и судебная комиссия, которая оформит всех актированных и затем, говорят, списки освобожденных уже двумя комиссиями направлены будут в Москву, а там решится наша судьба, куда кого направят… Может быть к Пасхе, мы этого не знаем – только Господь ведает – нас отсюда сгруппируют и отправят куда следует… Одно время я почти лишился сна… Храни Вас Господь!»
8 марта 1955 года: «Рвусь к Вам с великим нетерпением, хочется скорее увидеть Вас всех, обнять и отогреться в лучах Вашей любви и сердечности… Нетерпение на нас тяжело отражается… так, что начинает и вера колебаться. Вот и теперь ждем, что через несколько дней, говорят, приедет судебная комиссия. Может и приедет, а может протянется еще не один месяц…»
8 апреля 1955 года: «Вчера, в праздник Благовещения получил от Вас письмо. Читая письмо, мысленно приветствовал Вас с Великим праздником, а затем мысль и чувства невольно перешли на Вербное воскресение – преддверие Светлого Христова Воскресения. Боже мой, наступают великие дни Страстной недели, а затем и Светлые Пасхальные дни. Сердце верующего человека благоговейным чувством проникается от величайших воспоминаний Евангельских событий… Мысленно в это время 4 апреля (по старому стилю) я буду с Вами, дорогие мои, и издалека-издалека понесется к Вам мой Пасхальный привет!
Вы пишете, что ждете от меня известий о дальнейшей моей судьбе. Увы – порадовать пока ничем не могу; терпение у нас уже истощилось, а, очевидно, надо еще потерпеть. На все воля Божия…»
Незадолго до освобождения отец Алексий писал: «Сегодня печальный, тяжелый по воспоминаниям для меня день. Как раз исполнилось пять лет заключения в лагерях. Боже мой! Как много пережито за эти годы! Не стану останавливаться на этих тяжелых воспоминаниях! Это ни к чему…»
После освобождения из лагеря
«Обратите внимание на мой новый адрес…» – семь раз повторяются эти слова в письмах батюшки из «государства Озерлаг». Стало быть – семь раз за это время он вынужден был переносить еще и все тяготы пересылок. Каково было стерпеть нечеловеческие условия сибирских этапов в сопровождении печально известных вологодских конвоиров тяжелобольному престарелому пастырю, каково ему было обустраиваться в новых местах заточения среди скопищ воинствующих безбожников, знает один Господь Бог. Ведь вновь прибывшие всегда получали худшие места в бараках и урезанное, по сравнению со «старожилами», питание. Сегодня вряд ли возможно представить те жесточайшие испытания и скорби, которые выпали на долю протоиерея Алексия Кибардина. Какой же несокрушимой верой надо было обладать, чтобы писать в его положении из ада преисподнего: «Живу надеждой на милость Божию…», «Всецело уповаю на милосердие Божие…», «Буди Его святая воля!»
Вернемся к воспоминаниям отца Алексия, обращенным к епископу Лужскому Алексию:
«…Прошли пять лет. Правда, лагерный режим после 1953 года изменился, сорвали номера со спин и коленей, разрешили писать письма ежемесячно. Стали пересматривать дела. Попало и мое дело на пересмотр. Новый состав трибунала не нашел в моем деле вины, за которую меня осудили на 25 лет. Постановил: немедленно освободить, снять судимость, и возвратить права. Когда мне объявили, я сидел и только плакал. “О чем ты плачешь?” – спрашивает удивленный начальник. “От радости”, – сказал я.
Меня отправили в Ленинград. Массу переживаний не выдержал мой организм. Дорогой, в Москве, при пересадке на ленинградский поезд, у меня случилось кровоизлияние в мозгу. Я упал, лишился языка, но сознания, к счастью, не потерял. Мне помогли подняться, ввели в вагон, и в таком состоянии я доехал. Сын и невестка встретили меня в Ленинграде, сняли с поезда и привезли на станцию Всеволожскую, пригласили врача. Врач констатировал у меня паралич и все удивлялся, как я мог доехать в таком состоянии.
Быстро я стал оправляться, 15 августа я смог быть на приеме у митрополита Григория, ныне покойного. Вечная Ему память!
Владыка принял меня, как отец родной. Узнав, что у меня все имущество при аресте было конфисковано и я ничего не имею, он дал мне единовременное пособие – 2000 рублей; назначил меня, согласно моего заявления, на прежнее место, к Казанской вырицкой церкви приписным священником…»
Вновь предстоять в алтаре у Престола, вознося Господу самые теплые молитвы! Что могло быть тогда дороже для отца Алексия? Кто сможет понять, как тяжело быть пастырем и не иметь возможности совершать богослужения?! Ведь на многие годы враг спасения отнял эту возможность у отца Алексия. Семнадцать лет лагерей и ссылок! Легко ли было пережить подобное?
Протоиерей Алексий Кибардин у церковного дома-Вырица. 1957 год.
С несказанной радостью вернулся батюшка Алексий в Вырицу, где все его помнили и очень любили. Нахлынули воспоминания об отце Серафиме и о его благословении принять монашество.
И вот однажды, когда отец Михаил Иванов пособоровал батюшку, испытал отец Алексий невыразимые ощущения: «После Таинства Елеосвящения, я пережил такое дивное, радостное состояние, что я словами не могу его передать. Ярко вспомнил я все, мною пережитое и переживаемое и от избытка чувств благодарных все повторял слова Псалмопевца:
“Что воздам Господеви моему, якоже воздаде ми!” Все повторяю эти слова, а сам плачу. И вдруг, внутри себя, я слышу, как будто ясный ответ: “Вот теперь тебе и надо принять монашество!” Утром я сообщил свои переживания сыну и невестке и заявил о своем решении принять монашество…»
Сделать это, как виделось тогда отцу Алексию, не было никакой возможности – ведь он хотел принять келейный иноческий постриг и остаться в миру. Неоднократно писал протоиерей Алексий прошения на имя правящих архиереев епархии о своем желании принять монашество келейно, однако, в то время такая практика распространения не имела и келейный постриг не благословляли. Наконец, в июне 1956 года Высокопреосвященный Елевферий, митрополит Ленинградский и Ладожский вынес следующую резолюцию: «Внимательно рассмотрев Вашу просьбу, нахожу, что принятие Вами келейно иноческого пострига и оставление Ваше на жительство в мирских условиях – не соответствует и Вашему стремлению, и пользе дел церковных… Предлагаю Вам принять постриг в Псково-Печерском монастыре и остаться в нем для прохождения монашеского делания, хотя бы на некоторое время. В случае Вашего согласия на мое предложение переговоры о Вашем постриге и поселении в Псково-Печерском монастыре, с Преосвященным Иоанном, Епископом Псковским и Порховским – с большим желанием возьму на себя».
На это отец Алексий ответил согласием, однако намерения своего осуществить уже не успел – состояние его здоровья стало резко ухудшаться. Как писал сам отец Алексий: «С трудом добираюсь в Воскресный день до храма Божия, чтобы причаститься Святых Таин. Конец может прийти неожиданно». Поездка в Псково-Печерскую обитель была отложена на неопределенное время…
В апреле 1958 года батюшка пишет: «Если же я через два месяца буду в таком состоянии, в каком нахожусь в данное время, тогда можно будет поставить крест на моем пострижении. Буди Воля Божия!»
Отец Алексий с прихожанами и причтом Казанского храма
Во всех словах и делах этого мудрого пастыря неизменно светится несказанное смирение и воистину евангельская кротость. Последние годы своей жизни отец Алексий посвятил внутренней молитве и покаянию. В этот период его постоянно навещали схиигумен Савва (Остапенко) из Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря и старица схимонахиня Мария (Маковкина) из Николо-Богоявленского кафедрального собора. Матушка Мария знала отца Алексия еще по его служению в Феодоровском Государевом соборе и Царскосельских дворцовых лазаретах, где в годы первой мировой войны она вместе с батюшкой и Августейшими Женами заботилась о пострадавших защитниках Отечества.
Схимонахиню Марию связывали с отцом Алексием и воспоминания об отце Серафиме Вырицком – она была его духовной дочерью, а в годы пребывания в Вырице часто помогала принимать притекающих к нему верующих.
Когда позволяло здоровье, отец Алексий выходил и прогуливался неподалеку от дома. Обычно, его сразу окружали дети, которые своими чистыми душами тянулись к любвеобильному батюшке. В ту пору отец Алексий всегда носил широкий кожаный монашеский пояс, знаменующий умерщвление плоти и неустанную брань со страстями.
5 апреля 1964 года отошел верный служитель Божий к Небесным обителям, в срок, предсказанный ему когда-то вырицким старцем. Веруем, что Божественная любовь соединила в блаженной Вечности отца Алексия с преподобным Серафимом Вырицким и со Святыми Царственными Мучениками! Аминь.
