Ничего нет лучше чистой молитвы, из которой, как из источника, истекают все добродетели: благоразумие и кротость, любовь и воздержание, и слез ради нисходящее свыше заступление и утешение. Доброту же ее составляют держание внимания ума в том, что произносится языком и помышляется при сем умом, и ненасытное всегдашнее вожделение собеседования с Богом, когда ум, устремляясь вслед своего Владыки с пламенной любовью и желанием обрести Невидимого и встречая тьму, закрывающую Его, опять возвращается в себя, со всеблагоговейным смирением довольствуясь тем, что ныне на пользу открывается созерцанием, и тем утешаясь; в благой, однако ж, пребывая надежде всеконечно достигнуть желаемого тогда, когда кончится видение якоже зерцалом в гадании и настанет чистое лицем к лицу зрение Его непрестанное (1 Кор. 13, 12).
Всем чувством почитай себя муравьем и червем, чтобы соделаться человеком богосозидаемым; ибо если прежде не будет того, не последует и сие. Сколько спустишься вниз в чувстве о себе, столько подымешься вверх в действительности.
Почитай ущербом не лишение себя чувственных услаждений, а отпадение чрез вкушение их от лучшего.
Божества – что Оно есть и где – не ищи умом, ибо Оно преестественно и местом не объемлется, яко превыше всего сущее. Но только описуемого по воплощению Бога Слово показуй в себе, как в зеркале, сколько сие доступно; Который в сем случае, светлые испуская лучи Божественным естеством Своим, в тебе как бы в определенном месте мысленно обретается, пребывая вездесущим, по неописанности Божества. И насколько очищаться будешь, настолько будешь сподобляться и озарения Божественного.
Странное скажу тебе слово, но не дивись. Если и не достигнешь бесстрастия, по причине, может быть, тиранских предрасположений, но, находясь во время исхода в глубоких чувствах смирения, ничем не меньше бесстрастного вознесешься на облаках. Ибо пусть сокровище бесстрастных составлено бывает из всякой добродетели, но драгоценный камень смирения паче всех их досточестен и высок, и стяжавшему его доставляет не только умилостивление пред Богом, но и вход вместе с избранными в брачный чертог Царствия Его.
Делателю благочестия надобно тако тещи и ту цель преследовать умом, чтобы, как жемчуг какой или камень многоценный, в совершенстве усокровиществовать в сердце память о Боге. Надобно оставить все, даже тело, и презреть самую жизнь настоящую, чтобы Бога единого стяжать в сердце своем. Ибо святой Златоуст сказал, что умного боговидения одного достаточно к тому, чтобы истребить лукавых.
Редко очень можно найти безмолствующих умом. Это есть принадлежность только тех, которые все средства употребляют к тому, чтобы привлечь к себе Божественную благодать и исполниться истекающим от нее духовным утешением. Итак, если подобно им хотим проходить умное делание, сию философию Христову, в хранении ума и в трезвении, то путь сей начнем воздержанием. Трезвение справедливо называется путем, потому что оно ведет в Царствие – и в то, которое внутрь нас, и в будущее; называется и умным детелищем, или мысленною мастерскою, потому что оно выделывает и убеляет нравы ума и страстное переделывает в бесстрастное. Оно подобно также световому оконцу, чрез которое Бог, приникши, является уму.
Крепко-накрепко да держим Христа, ибо немало таких, кои всячески покушаются поять Его из души. И сами не допустим того, чтобы Иисус уклонися, народу помыслов сущу на месте души (Ин. 5, 13). Но удержать Его невозможно без болезненного труда душевного.
Послушай, как должно вести каждочасно действующую в нас брань, и поступай так: с трезвением сочетавай молитву, и будет трезвение усиливать молитву, а молитва – трезвение. Трезвение, непрестанно назирая над всем внутри, замечает, как враги покушаются войти туда, и, заграждая им по силе своей вход, призывает в то же время на помощь Господа Иисуса Христа, чтобы Он прогнал этих лукавых воителей. При этом внимание заграждает вход посредством противоречия, а призываемый Иисус прогоняет демонов с мечтаниями их.
Дым, выходящий из дров, тяжел бывает для очей, но потом показывает им свет и услаждает их, хотя прежде причинял неприятность. И внимание, держа непрестанно в напряжении умные очи, утомляет и тяготит голову. Но Иисус, призываемый в молитве, пришедши, просвещает сердце. Память о Нем, вместе с осиянием нашего внутреннего, доставляет и высочайшее из благ, т. е. Самого Господа.
Враг, навыкши возмущать ум наш, желает склонять нас к тому, чтобы мы вместе с ним питались перстью и, быв созданы по образу Божию, ходили на чреве. Но Бог сказал: вражду положу между тобою и тем (Быт. 3, 15). По сей причине надлежит нам всегда воздыхать к Богу, дабы чрез то могли мы каждый день проводить, не быв уязвлены разжженными стрелами диавола. Покрыто и, – говорит у псалмопевца Бог, – яко позна имя Мое (Пс. 90, 14).
Внимание и молитва, будучи на всякий день сочетаемы вместе, совершают нечто подобное огненной Илииной колеснице, подъемля на высоту небесную того, кто им причастен.
Если хочешь держать настоящее делание молитвы, подражай гусляру, который, преклонив немного главу и обратив ухо к струнам, искусно ударяет по ним, извлекая гармонические звуки и услаждаясь их мелодией.
Если чувств телесных не заградим, то не источится в нас ключом бьющая оная вода, которую даровал Господь самаряныне. Сия, ища чувственной воды, обрела иную воду – живую, текущую внутри ее самой. Ибо как земля естественно имеет в себе воду, которую, как только откроется исход, тотчас и изливает, так и земля сердца естественно имеет в себе эту духовную воду, начинающую бить из него ключом, как только станет возможно, подобно праотеческому свету, который чрез преслушание потерян Адамом.
Сия блаженная, паче же и треблаженная вода— умное, говорю, трезвение души – подобна воде, бьющей и источающейся из глубины земли. И эта вода, что из источника истекает, источник делает полным, а вода, что бьет из сердца и, как бы сказать, приснодвижно движима бывает Духом, – всего внутреннего человека исполняет божественною духовною росою, внешнего же делаетогненным.