12

Лучше могила в Колумбии

«Кто же такой дон Пабло, антьокийский Робин Гуд, взбудораживший сотни бедняков, на чьих лицах вдруг появилась надежда, – феномен, которому очень трудно найти объяснение, глядя на их беспросветную жизнь?»

«(…) Достаточно назвать его имя, чтобы вызвать невероятную смесь реакций: от взрыва радости до глубокого страха, от необычайного восхищения до осмотрительного презрения. Только равнодушным к имени Пабло Эскобара не может остаться никто».

Это описание моего отца появилось 19 апреля 1983 года на первой полосе журнала Semana, самого юного из влиятельных изданий Колумбии. Статья представляла Пабло Эскобара благотворителем бедняков и владельцем огромного состояния «неясного происхождения».

– Милая, ты видела, какие мифы обо мне создают? Хотел бы я быть Робин Гудом, чтобы сделать для бедняков еще больше, – сказал отец, прочитав эту статью.

Спустя годы на нее, обсуждая отца, не сошлется только ленивый.

Днем позже в ходе интервью для местной программы новостей Пабло упомянул о публикации, отметив: «Это довольно интересная аналогия. Те, кто знаком с историей о Робин Гуде, знают, что он боролся за низшие классы и защищал их».

Статья Semana была опубликована в тот момент, когда жизнь отца достигла пика. Он был мультимиллионером. Кокаиновая торговля процветала. Неаполитанская усадьба воплотила большую часть его мечтаний. На нем не висело никаких судебных преследований, о которых стоило бы беспокоиться, а от дела, начатого в 1976 году, и следа не осталось. Он был конгрессменом и каждый день общался со сливками политической прослойки нации.

В довершение всего опрос назвал самыми узнаваемыми фигурами в мире папу Иоанна Павла II, президента США Рональда Рейгана и Пабло Эскобара. Когда отец садился с нами смотреть новости, он всегда спрашивал, что говорят о нем, папе и Рейгане.

В попытке действительно хорошо исполнить свою роль заместителя в конгрессе он начал изучать основы экономики и залпом прочитал несколько биографий лауреата Нобелевской премии писателя Габриэля Гарсиа Маркеса на случай, если журналисты вдруг спросят его о чем-то в этом роде. Чтобы всегда быть в курсе происходящего, он нанял человека, который записывал для него новости радио и телевидения и составлял краткий отчет о наиболее важных событиях.

Любой другой был бы полностью доволен такими обстоятельствами. Но точно не мой отец. В тот самый день, когда Semana опубликовала статью, сравнившую его с Робин Гудом, он уже приступил к осуществлению плана мести «Новым либералам» за свое отстранение во время предвыборной кампании.

Луис Карлос Галан был известен своей честностью, и подставить его было непросто. Но второй человек в партии, Родриго Лара Бонилья, был гораздо более легкой мишенью.

По указке отца его старый союзник Эваристо Поррас, отсидевший в тюрьме за незаконный оборот наркотиков, выдал себя за бизнесмена, заинтересованного в сотрудничестве с партией Галана, и организовал личную встречу с Ларой в том же номере отеля «Хилтон» в Боготе, где отец жил, когда участвовал в Кубке «Рено». А чтобы подстава удалась наверняка, в номере незаметно установили диктофон.

Встреча состоялась во вторник, 19 апреля 1983 года. Они проговорили более получаса, и в конце концов Поррас выписал на имя Лары чек в миллион песо. Однако потом обнаружилось, что Поррас плохо настроил диктофон, и разговор на записи слышно недостаточно четко.

Тем не менее, это уже можно было назвать козырем в рукаве. Отец продолжал служить в Палате представителей, хотя было ясно, что в плане политических интересов Галан и Лара – заноза в его боку, и что рано или поздно они столкнутся.

В течение следующих нескольких недель его общественная жизнь была чрезвычайно бурной: он открывал футбольные поля и спортивные площадки, строительство которых обеспечил из своего кармана. 15 мая он нанес первый удар по мячу перед двенадцатью тысячами зрителей в первом матче на футбольном поле района Техело на северо-западе Медельина. В июне отец торжественно открыл новое поле в Моравии матчем между запасными игроками команды «Национальный атлетический клуб» и районной командой.

В начале августа 1983 года президент Бетанкур произвел первую перестановку в правительстве, назначив Родриго Лару Бонилью министром юстиции. Как и ожидалось, первые публичные заявления Лары на посту были полны откровенного осуждения картелей, в особенности моего отца и нескольких других наркоторговцев. Однако он так и не упомянул, что Медельин был практически вотчиной мафии, и она обладала в муниципалитете огромной экономической властью. Лара также утверждал, что грязные деньги от наркоторговли отмывают через футбольные клубы.

Разумеется, отец решил дать отпор. При посредстве Хайро Ортеги и его коллеги-конгрессмена Эрнесто Лусены Кеведо, одного из политических союзников Сантофимио, они вызвали министра юстиции на дебаты о «грязных деньгах». Однако их истинной целью было раскрыть существование чека на миллион песо, который Лара получил от Порраса. За несколько минут до того, как министр вошел в Палату, они положили копию чека на стол каждого депутата. Одну из секций, зарезервированную для журналистов, занял Карлос, прибывший с большой свитой. Отец же сидел в стороне и не проявлял излишнего видимого интереса.

Этот маневр поставил Лару под большое давление. Все время дебатов он выглядел не в духе и наконец после нескольких прямых вопросов вынужден был признать, что принял чек.

После дебатов, пока правительство старалось поддержать своего министра, отец встретился дома с бабушкой Норой, которая, как обычно, выговорила ему весьма сурово:

– Сынок, у тебя у самого рыльце в пуху.

– Не волнуйтесь, сеньора, все будет хорошо.

– Упрямец! Ты совершенно не думаешь о семье.

Но суть в том, что отец очень разозлился на министра и впадал в ярость каждый раз, видя в теленовостях, как тот его критикует. Он отвечал на каждую фразу Лары и даже стучал по экрану. Несколько раз, когда, возвращаясь домой, он заставал мать за просмотром новостей, он говорил с трагическим выражением лица:

– Не смотри ты эту пакость, – и выключал телевизор.

Несмотря на очевидный успех попытки очернить Лару, который теперь рисковал потерять свой пост, всего через неделю после дебатов газета El Espectador нанесла отцу сокрушительный удар.

На первой полосе издания красовалась статья о том, что в марте 1976 года Пабло и еще четверых людей задержали с девятнадцатью фунтами пасты коки. Несмотря на то, что отец тогда заплатил за исчезновение материалов дела и приказал убить агентов Административного департамента безопасности, занимавшихся расследованием, журналистам удалось собрать подтверждения тому, что Эскобар – наркоторговец.

ОТЕЦ ПРИШЕЛ В ЯРОСТЬ: ЕГО КАРТОЧНЫЙ ДОМИК РУХНУЛ, ЕГО РАСКРЫЛИ. ОН БЫЛ УВЕРЕН, ЧТО ПОЛИЦЕЙСКИЕ ФАЙЛЫ НА НЕГО ИСЧЕЗЛИ, НО ОН ЗАБЫЛ УНИЧТОЖИТЬ ГАЗЕТНЫЕ АРХИВЫ.

Первым делом отец отправил своих людей скупить весь тираж раньше, чем он попадет на газетные прилавки Медельина. Это удалось, но ущерб уже был нанесен: другие СМИ подхватили историю из El Espectador, да и настойчивые заверения отца в том, что его деньги «никак не связаны с наркоторговлей», тоже скорее усилили подозрения. Вопреки его надеждам, попытка предотвратить распространение газеты в Валье-де-Абурра только подогрела интерес журналистов к этой истории.

По рассказам одного из его доверенных людей, лицо отца исказилось от ярости, когда он увидел свою фотографию в газете. Он винил прежде всего себя, понимая, как сильно разочаровал веривших в него людей. С этого дня отец начал замышлять убийство Гильермо Кано – главного редактора газеты.

Обычно отец тщательно планировал свои преступления и никогда не терял самообладания, даже в худшие моменты из его рта не вылетало ни одного бранного слова. Однако в тот день он клял Гильермо Кано на чем свет стоит за то, что тот разрушил его политическую карьеру.

Впервые отец оказался на распутье. Пытаясь защититься, он обвинил Лару в клевете и призвал политика предъявить доказательства его участия в наркоторговле. Он также вызвал журналистов в конгресс и показал им свою действующую американскую визу.

В начале сентября, когда ученые мужи еще обсуждали вопрос о грязных деньгах, мать поделилась радостной новостью: наконец-то, после шести лет неудачных попыток, трех выкидышей и внематочной беременности она ожидала ребенка. И тогда же несколько бульварных газет опубликовали статьи об отношениях Пабло с телеведущей Вирхинией Вальехо, в которых утверждали даже, что в ближайшее время пара планировала пожениться. Мать пришла в ярость и выгнала отца из дома на три недели.

Он постоянно ей названивал:

– Дорогая, я хочу, чтобы ты знала, что ты самый важный для меня человек. Ты – единственная женщина, которую я люблю. Журналюги, все эти газетенки, другие люди – они просто завидуют нам и хотят разрушить наш брак. Я хочу вернуться к тебе, хочу всегда быть рядом, – повторял он снова и снова, каждый день посылая ей цветы с одними и теми же словами в открытке: «Я никогда тебя ни на кого и ни на что не променяю».

Каждый раз, когда отец звонил, мать отвечала, что ему не стоит беспокоиться, она будет не первой и не последней матерью-одиночкой. Она даже предложила разойтись, но Пабло продолжал настаивать. В один воскресный вечер он с сокрушенным видом появился на пороге, и у матери не хватило духу его отвергнуть. Она позволила ему вернуться домой.

Однако лавина плохих новостей на этом не остановилась, а скандал вокруг отца только разрастался. Верховный судья Медельина, Густаво Сулуага, вновь открыл расследование гибели агентов Административного департамента безопасности, арестовавших Пабло в 1976 году, а посольство США аннулировало его визу. И, словно этого было недостаточно, 26 октября Палата представителей отозвала его депутатский иммунитет.

Несмотря на то, что жизнь отца рушилась на глазах, он все еще пытался сохранить порядок в семье. Обвинений ему пока не предъявили, и тот Новый год мы встретили все вместе в Неаполитанской усадьбе.

Но все же его репутация была подорвана, депутатский иммунитет аннулирован, поэтому 20 января 1984 года отец подал в отставку. В своем заявлении он весьма резко критиковал колумбийских политиков: «Я продолжу бороться против олигархии и несправедливости, против закулисных сделок и тех, кто их заключает, против вопиющего пренебрежения к человеческим нуждам, и в особенности – против демагогов и грязных политиков, ленивых перед лицом страданий простых людей, но активных, когда дело доходит до дележа власти».

Отец составил это послание сам, но просмотрел и проверил его один из ближайших отцовских соратников, человек с псевдонимом Неруда, который всегда помогал Пабло писать речи и заявления для прессы.

Уход из политики сильно ударил по моему отцу: он верил, что сможет использовать свое положение в конгрессе, чтобы помочь беднякам. Через несколько недель мы вернулись в усадьбу, и отец снова сосредоточился на наркоторговле. Но он не подумал, что министр юстиции, сотрудничающий с отделением полиции по борьбе с наркотиками и Административным департаментом безопасности, продолжит работать над уничтожением мафиозной сети, которая постепенно захватывала страну.

Утром в понедельник 12 марта 1984 года отец услышал по радио, что увенчался успехом правительственный рейд на комплекс по переработке коки в джунглях департамента Какета́, известный как «Транквиландия». Министр Лара и полковник полиции Хайме Рамирес, возглавлявший операцию, заявили, что Медельинский картель построил там несколько крупных лабораторий по переработке кокаиновой пасты. По их словам, мафия сосредоточила объекты, обслуживающие каждый этап наркоторговли, в одном месте.

«Транквиландия» могла похвастаться взлетно-посадочной полосой длиной в километр, готовой принимать самолеты круглые сутки, и электростанцией, дававшей достаточно энергии для нескольких «кухонь». На практике там был налажен воздушный мост для доставки товара: большие тяжелые самолеты прилетали с ингредиентами и реагентами, а быстрые и легкие улетали с пакетами кокаина. На «фабрике» постоянно жили около пятидесяти человек, двадцать семь из которых арестовали и доставили в город Вильявисенсио.

Даже я много лет думал, что комплекс построили отец, Густаво Гавирия и Мексиканец. Даже в документальном фильме 2009 года «Грехи моего отца», в котором я участвовал, есть кадры с фотографиями из этого рейда и слова о том, что владельцами были Пабло и Мексиканец. Но никто из троих не имел прямой связи с тем местом. Ко времени рейда «кухни» уже какое-то время безумно надоели отцу из-за грабительских цен на перевозку химикатов и заоблачного уровня аварийности. Владельцев комплекса связывали с Пабло деловые отношения, и потому правительство решило, что «кухни» на самом деле принадлежат Медельинскому картелю.

«Транквиландия» перестала существовать. А вскоре произошел еще один инцидент, на этот раз – в одной из лабораторий по переработке коки в регионе Магдалена Медио. Этот инцидент стал причиной двух долгих и жестоких войн, причем первая – между Мексиканцем и ФАРК – привела к лютому преследованию солдат Патриотического союза.

История этого конфликта началась с того, что люди из подразделения ФАРК украли из лаборатории Мексиканца тридцать килограммов переработанного кокаина и убили охранника, оказавшегося двоюродным братом Мексиканца. Мафиозо привез родственника из Пачо на севере департамента Кундинамарка, как и многих других. Отец как-то даже отметил, что там, где Мексиканец решит припрятать килограмм кокаина, он посадит кого-нибудь из Пачо охранять его.

Мексиканец не простил оскорбления и объявил ФАРК войну. По всей стране, везде, где действовали партизаны ФАРК, он организовывал группы преследования, и ему было все равно, сколько денег на это уйдет. Так зародились военизированные формирования, финансируемые за счет наркоторговцев, а затем – бизнесменов и фермеров, сытых по горло вымогательством и грабежами партизан.

Отец несколько раз пытался уговорить мафиози прекратить конфликт с ФАРК, настаивая, что переговоры были бы эффективнее. Он верил, что наркоторговцы и партизанские отряды могли бы мирно сосуществовать и уважать территории друг друга. Однако Родригес Гача, как и Пабло, никогда не прислушивался к чужим советам.

– Скажи им, что в этой области ты – главный, и пусть держатся подальше. А в своей области пусть делают что хотят, – как-то сказал отец, но тот его не послушал.

Позже напарником Мексиканца стал Карлос Кастаньо: они оба были полны решимости во что бы то ни стало уничтожить колумбийские партизанские группировки.

Военная мощь мафиозо была огромна. В Неаполитанскую усадьбу он всегда приезжал в сопровождении по меньшей мере двухсот вооруженных охранников. Организация его визитов была чрезвычайно сложной – отцу казалось, что его свита привлекает слишком много внимания к поместью, поэтому он предпочитал посещать Мексиканца на его территории в Пачо. Как-то раз Пабло договорился с ним о встрече, но попросил, чтобы тот не приводил так много телохранителей, на что мафиозо ответил:

– Дружище, даже не проси, я всюду так езжу.

Пока Мексиканец был занят войной с ФАРК, мой отец решил, что должен прекратить конфликт с министром юстиции, который с каждым днем высказывался о Пабло все резче. Как мне рассказали, когда отец понял, что нападкам Лары не будет конца, то приказал его убить. Эту задачу он поручил Рябому Чопо, Юке, Пинине, Отто, Гудку и Лунке, приказав им взять для маскировки машину «Скорой помощи». Мужчины переделали подходящий фургон, добавив изнутри металлические панели для защиты от пуль и просверлив отверстия с каждой стороны, и нарисовали на бортах знаки Красного Креста.

– Пусть на нас обрушится весь мир, но мы сделаем это. Я не спущу ему это с рук, – объявил отец своим людям, когда план убийства Лары был готов.

Вопреки заявлениям семьи министра о том, что Пабло неоднократно звонил ему с угрозами и следил за ним, отец не был поклонником подобных предупреждений. По его мнению, тактика запугивания только способствовала тому, что жертва усиливала меры безопасности. Лару ненавидели и другие наркоторговцы, и если кто-то угрожал ему, то с отцом он не советовался.

Наемники отца отправились в Боготу, порознь поселились в нескольких неприметных гостиницах в центре города и начали слежку. Через несколько дней они выяснили, что Лара перемещался по городу на небронированном белом «Мерседесе» в сопровождении четверых агентов Административного департамента безопасности на двух фургонах. Заодно они уточнили его обычные маршруты между министерством и домом в северной Боготе.

К середине апреля 1984 года план был полностью готов, оставалось выждать удобного случая. И тем не менее, из-за плохих водительских навыков они трижды потерпели неудачу. Узнав об этом, отец решил, что операция под угрозой, приказал им переделать автомобиль в фургон доставки цветов и найти еще двух помощников-мотоциклистов.

За вербовку этих двух помощников взялся Пинина. Он был родом из медельинского района Ловайна – рассадника преступности, считавшегося самым опасным в городе, и именно там он нанял Байрона Веласкеса Аренаса и Ивана Дарио Гисао. Однако он не сказал им, что предстоит убить министра, – просто «одного важного человека на дорогом белом автомобиле».

– Брат, если хочешь заработать больших деньжат, есть охренительный план, одно дельце в Боготе, – так пересказали мне слова Пинины, который к тому времени заработал репутацию одного из лучших бандитов моего отца.

Операция снова пришла в движение. Время от времени боевики парковались довольно близко к министерству и ждали, когда выйдет Лара. Один раз к борту фургона даже прислонились телохранители министра, не подозревая, что внутри сидят убийцы с винтовками AR-15.

Наконец поздно вечером 30 апреля 1984 года Лара, как обычно, вышел из офиса и направился домой на север Боготы. Мотоцикл с Веласкесом и Гисао и фальшивая машина доставки цветов с четырьмя стрелками, водителем и еще одним сопровождающим на борту поехали следом. Как мне рассказали много лет спустя, планировалось, что люди в фургоне подъедут к автомобилю министра и расстреляют его через отверстия в бортах. Мотоцикл же должен был ехать позади, чтобы отстреливаться от эскорта министра.

Но переполненные дороги вынудили наемников скорректировать план. Фургон застрял в пробке, и только мотоцикл продолжал преследовать цель. Стрелок Гисао, вооруженный мини-пулеметом UZI 45 калибра, без малейших колебаний приказал Веласкесу продолжать движение: вдвоем они вполне могли выполнить приказ и убить человека на белом «Мерседесе».

На 127-й улице мотоциклу удалось оказаться справа от автомобиля министра, и Гисао обстрелял ее, убив чиновника на месте. Было семь тридцать пять вечера.

Согласно инструкции отца, убийцы не должны были общаться друг с другом после выполнения работы. Они заранее договорились о месте встречи в Боготе и оттуда должны были немедленно отправиться обратно в Медельин.

Той ночью в квартире бабушки Норы в здании «Альтос» я увидел, как мать с бабушкой, крепко обнявшись, плакали перед телевизором и говорили о чем-то очень серьезном и грустном, что, кажется, только что произошло.

После убийства министра воцарился хаос. Впервые правительство объявило тотальную войну наркоторговле, включающую в себя преследование боссов мафии, конфискацию их имущества и экстрадицию в США.

После просмотра новостных репортажей мать, бывшая на восьмом месяце беременности, взяла меня и спряталась у дальней родственницы. Мы пробыли там две недели, и все это время отец беспрестанно посылал за нами.

Сам он тем временем вместе с Отто, Пининой и несколькими другими людьми, участвовавшими в убийстве Лары, отправились в деревню Ла-Табласа в муниципалитете Ла-Эстрелья. Там ясным и ранним утром их подобрал вертолет и доставил в Панаму. Одновременно другой вертолет подобрал семью Густаво на дороге в Кальдас, однако в полете у этого воздушного судна протек топливный бак, и им пришлось совершить экстренную посадку в джунглях довольно далеко от панамской границы. Пассажиры блуждали по дикой местности несколько дней, пока не добрались до какой-то деревни, где им наконец помогли.

Через несколько дней и к нам прибыл посыльный от отца с сообщением, что назавтра вертолет заберет нас с пастбища в Ла-Эстрелье. Мать собрала небольшой чемодан с одеждой для нас двоих и вещи для второго сына, вот-вот готового появиться на свет – родители думали, что у них снова будет мальчик. На месте встречи нас представили врачу, который отправлялся с нами на случай, если мать вдруг родит раньше срока.

После двух с половиной часов полета пилот приземлился на поляне в джунглях, где нас ждал фургон. Мы достигли панамской границы и, переодевшись в пляжные наряды, чтобы не вызывать подозрений, сразу отправились в Панама-Сити, где три ночи спали на циновках в квартире одного из папиных друзей.

Там мы узнали, что из-за репрессий, которыми правительство ответило на убийство Родриго Лары, крупнейшие наркобароны страны разбежались куда глаза глядят, и что помимо отца и Густаво Гавирии в Панаме уже находились Карлос Ледер, братья Очоа и братья Родригес Орехуэла – главы картеля Кали.

Из квартиры, в которой мы провели первые дни, пришлось переехать в старый, сырой и душный дом в исторической части города. Это было ужасно. Душ заплесневел задолго до нашего прибытия, вода не уходила в сток, так что мыться приходилось в шлепанцах. Кроме того, в качестве меры предосторожности в первую неделю единственным, что мы ели, была курица из KFC, которую по приказу отца приносил один из его ребят.

В один из тех дней к нам домой пришел панамский гинеколог, чтобы осмотреть мать. Проведя несколько тестов, доктор ошеломил нас известием, что у нее будет девочка. Несмотря на заключение медика, мать была в сомнениях: осмотры в Медельине всегда показывали, что будет мальчик. Отец же пришел в восторг.

Теперь нам нужно было придумать имя для моей сестры. Я предложил Мануэлу в память о моей первой девушке – одной из моих одноклассниц в школе Монтессори, куда я ходил до того, как мы пустились в бега, и мне пришлось бросить учебу.

– Вот ты потом и объясняйся с сестрой, если ей вдруг не понравится ее имя, – сказал отец, соглашаясь.

22 мая, за три дня до рождения сестры, мы переехали в другой дом – вполне роскошный и уютный. Он принадлежал панамскому генералу Мануэлю Антонио Норьеге. Хотя отца мы все это время почти не видели, ситуация, казалось, немного улучшилась. Норьега отрядил нескольких полицейских охранять нас посменно, и мы, наконец, получили чуть больше свободы.

В тот период отец подарил мне 50-кубовый мотоцикл Honda, но так как сопровождать меня в поездках было некому, он вызвал в Панама-Сити Серьгу, остававшегося в Медельине. Серьга одевался в белое и каждое утро выходил на пробежку, пока я катался на мотоцикле.

Спустя годы во время одного долгого разговора я спросил отца, какие отношения были у Медельинского картеля с Норьегой. Он ответил, что это непростая и неприятная история, которая началась в 1981 году, когда он впервые встретил генерала и дал ему пять миллионов долларов наличными. Взамен отец получил от генерала разрешение построить несколько предприятий по переработке коки на панамской стороне Дарьенского пробела и отмывать деньги через панамские банки. Норьега согласился «не мешать им работать», но недвусмысленно заявил, что сам участвовать в наркоторговле не будет.

Генерал, однако, не сдержал слова. Спустя всего пару месяцев, когда он уже получил деньги, а несколько лабораторий начали работать, Норьега начал военную операцию, в ходе которой уничтожил «кухни», арестовал около тридцати человек и захватил самолет Learjet и один из отцовских вертолетов. Разъяренный отец пригрозил, что, если генерал не вернет деньги, он его убьет. Должно быть, тот принял сообщение достаточно всерьез: почти сразу же он вернул два миллиона долларов, хотя и оставил себе другие три.

Теперь Норьега попытался компенсировать ущерб, позволив отцу и другим мафиози перебраться в Панаму после убийства Лары. Вот так мы и оказались в одном из его городских домов. Тем не менее, о доверии генералу не могло быть и речи, так что оставаться там бесконечно мы не могли.

Панамские выборы 1984 года дали отцу шанс как-то разрешить кризис его отношений с колумбийским правительством. Примерно в то время местные СМИ объявили, что бывший президент Альфонсо Лопес Микельсен и бывшие министры Хайме Кастро, Фелио Андраде и Густаво Балькасар будут наблюдателями на выборах в мае. Отец позвонил в Медельин Сантьяго Лондоньо Уайту, который два года назад был казначеем президентской кампании Лопеса, и попросил его организовать встречу с бывшим президентом, пока тот находился в Панама-Сити. Он предложил позвонить Фелипе – сыну Лопеса и владельцу журнала Semana, и попросить его замолвить отцу словечко. Лондоньо сделал необходимые звонки, и через несколько часов Лопес согласился встретиться с Пабло и Хорхе Луисом Очоа в отеле «Марриотт».

Отец, разумеется, предупредил об этой встрече мою мать, однако без каких-либо деталей:

– Тата, – так он называл ее, – мы сейчас поедем на встречу с бывшим президентом Лопесом. Посмотрим, как можно решить эту проблему…

Во время беседы с Лопесом Пабло и Хорхе Луис Очоа объявили, что наркоторговцы готовы сдать свои взлетно-посадочные полосы, лаборатории и авиапарки, закрыть маршруты в США и уничтожить плантации. Фактически они предлагали закрыть бизнес, если взамен правительство отменит тюремные сроки для осужденных за любую преступную деятельность и, самое главное, не выдаст их американским властям. Лопес пообещал сообщить о предложении действующему правительству.

По возвращении домой отец кратко сообщил матери:

– Лопес поговорит с правительством. Будем надеяться, что у нас выйдет договориться.

Пабло вскоре сообщили, что бывший президент встретился в Майами с бывшим министром связи Бернардо Рамиресом, другом президента Бетанкура. Предложение отца и сеньора Очоа рассмотрели, и правительство попросило генерального инспектора Карлоса Хименеса Гомеса встретиться с главами мафии в Панаме-Сити.

Тем временем 25 мая родилась моя сестра Мануэла. Мы – отец, Густаво и я – были в доме Норьеги, когда отцу позвонили с сообщением, что мать рожает. Отец нервничал все сильнее, пока мы мчались в больницу и сидели в зале ожидания; Густаво пытался его успокоить, но тщетно. Казалось, мы ждали целую вечность, но наконец, вышел доктор, поздравил отца с красивой девочкой и разрешил нам пойти посмотреть на них с мамой. Мы направились к лифту и, к большому нашему сюрпризу, встретили медсестру, несущую новорожденного ребенка с браслетом, на котором болталась бирка «Мануэла Эскобар». Лицо отца просияло, едва он ее увидел. Мама выглядела бледной и уставшей, но позволила себя обнять, и Густаво сфотографировал нас вчетвером.

На следующий день, 26 мая, генеральный инспектор Гомес прибыл в Панаму и встретился с отцом и Хорхе Луисом Очоа в том же отеле. Они повторили свое предложение, и в итоге разговора чиновник пообещал подробно обсудить его с президентом Бетанкуром. Однако через несколько дней план сорвался: газета El Tiempo сообщила об этих переговорах.

Это была единственная и последняя реальная возможность Колумбии ликвидировать 95 процентов наркоиндустрии, и утечка информации ее перечеркнула. Любая возможность для сближения с правительством была потеряна. В начале июня отец приехал домой в смятении и сказал, что нам нужно бежать.

– Бежать с младенцем мы не можем. Оставить тебя тут, Тата, я не могу, отправить в Колумбию – тем более. Единственный вариант – отправить Мануэлу в Медельин. Там о ней позаботятся. Кто знает, вдруг нам придется спать в джунглях или на берегу озера, будет ли там достаточно безопасно для малышки, будет ли там для нее еда? Мы не можем взять с собой ребенка, если нам придется продолжать скрываться.

Для матери было настоящим мучением оставить новорожденную дочь. Мне было семь, и меня даже не подумали отправить в Колумбию: отец считал, что рядом с ним я был в большей безопасности.

Мать плакала навзрыд, отдавая дочь Ольге – медсестре, которую вместе с Мануэлой должен был доставить в Медельин один из самых доверенных людей Пабло.

С чего вдруг отцу резко понадобилось уехать из Панамы – настолько, что он готов был отправить свою пятнадцатидневную дочь к матери и теще? Однажды я спросил его об этом, и он ответил, что утечка информации о встречах с Лопесом и Хименесом раскрыла его местонахождение правительствам Колумбии и Соединенных Штатов, и он боялся ареста. Кроме того, он не мог исключить, что Норьега снова его предаст.

Отцу пришлось поднять контакты, оставшиеся после похищения Марты Ньевес Очоа. Партизанский отряд М-19 и новый сандинистский режим в Никарагуа были политически и идеологически близки, и отец попросил М-19 узнать о возможности переезда в Никарагуа.

Через несколько дней он получил от партизан сообщение о том, что некоторые члены никарагуанской хунты были готовы предоставить ему и другим мафиози с семьями убежище в обмен на экономическую помощь, необходимую им из-за санкций США. Соглашение включало разрешение использовать некоторые регионы Никарагуа как платформу для продолжения торговли кокаином. Даниэль Ортега, на тот момент – кандидат в президенты Никарагуа от Сандинистского фронта национального освобождения (СФНО), даже направил чиновников, которые должны были помочь нам всем обосноваться в Манагуа, столице страны.

Отец видел в Никарагуа реальную возможность многое начать заново, и убедившись, что Мануэла в Медельине чувствует себя хорошо, родители со мной отправились в Никарагуа на коммерческом самолете. В аэропорту нас встретили высокопоставленные сандинистские чиновники и на правительственном «Мерседесе» отвезли в огромный старый дом, где мы встретились с Мексиканцем, его женой Глэдис и их четырьмя телохранителями. Вскоре приехали бабушка Эрмильда и тетя Альба Марина, и почти сразу же отец вызвал нашу охрану – Пинину, Паскина и еще с дюжину наемников, чьи прозвища я уже не помню.

С самого начала мы возненавидели этот дом. Мрачный, окруженный трехметровыми кирпичными стенами со сторожевыми башнями, с вооруженными до зубов охранниками на каждом углу. Мы даже нашли книгу с историей этого места, и если ей верить, в прошлом там произошло немало убийств. Недостатка в пище не было, но кто занимался наполнением холодильника, мы не знали, хоть и было понятно, что это кто-то от правительства.

Жить в Манагуа было невозможно: для борьбы с сандинистами Америка переправила через границу Коста-Рики и Гондураса солдат «Контрас», которые в 1979 году свергли военный режим Анастасио Сомосы, и теперь в стране шла гражданская война. Город фактически был в осаде, кругом стояла разруха – здания в руинах, закрыты магазины и офисы, даже аптеки не работали. Постоянно велись перестрелки. У отца были при себе сотни миллионов долларов, но тратить их было не на что.

Помню, что большую часть времени я молчал или ревел. Я умолял родителей вернуться хотя бы в Панаму. У меня даже не было игрушек – мы сбежали в такой спешке, что я оставил там даже мотоцикл. Все развлечения сводились к походам с матерью и женой Мексиканца в массажный салон рядом с домом, слушать с Пининой колумбийские футбольные матчи по радиотелефону и соревноваться, кто убьет больше мух в комнате, которая постоянно ими кишела.

– Я за три месяца видела свою дочь только на единственной фотографии, которая у меня была, – пожаловалась мать, когда мы разговаривалили об этом периоде нашей жизни. Несмотря на то, что дядя Марио каждый день фотографировал Мануэлу, он не отправлял нам снимки, опасаясь, что это выдаст властям наше местонахождение.

Пока мы день за днем влачили это жалкое существование, отец, Мексиканец, пара никарагуанских солдат и американский пилот по имени Барри Сил обшаривали Никарагуа в поисках новых площадок и маршрутов. Несколько дней они обследовали с вертолета многочисленные озера и вулканические цепи страны, разведывая наилучшие места для строительства лабораторий и взлетно-посадочных полос. Понимая, что создание инфраструктуры может занять некоторое время, для первых кокаиновых рейсов в южную Флориду они решили использовать небольшой аэропорт Лос-Брасилес неподалеку от Манагуа.

Первая отгрузка шестисот килограммов кокаина, упакованного в большие мешки, была запланирована на ночь понедельника 25 июня 1984 года. Самолет должен был пилотировать Сил. Ни отец, ни Мексиканец не подозревали, что попали в ловушку: пока они с Федерико Воном, чиновником из Министерства внутренних дел Никарагуа, ждали окончания погрузки, Барри фотографировал происходящее. На этих снимках можно рассмотреть даже лица солдат, грузивших товар. Самолет наконец взлетел. Пока Сил доставлял груз, отец с Мексиканцем продолжали работу, даже не подозревая о надвигающейся катастрофе.

Между тем я наконец умолил отца отпустить нас с матерью в Колумбию. Я давно жаловался на скуку, но он в ответ настаивал, что нас убьют, если мы вернемся. Теперь же отец неохотно согласился, – он устал от моего постоянного нытья. Мать обещала ему, что не выйдет в Медельине даже на балкон.

– Нет, Тата. Скажем ему, что вы поедете вместе: если мы этого не сделаем, он расстроится еще сильнее. Но уже в аэропорту придется признаться, что полетит он только в сопровождении моего помощника Тибу.

Так они и поступили. Узнав в аэропорту, что мать со мной не едет, я очень сильно расстроился и почувствовал себя брошенным. Я обнял родителей и никак не мог их отпустить.

– Я не хочу уезжать, если мама не поедет! – рыдал я, но отец был непреклонен. В конце концов он неохотно пообещал, что она полетит через несколько дней.

Мать позже говорила, что плакала денно и нощно: ни одного из ее детей не было рядом, она была окружена вооруженными людьми и брошена на произвол судьбы в воюющей Никарагуа. В отчаянии она даже попросила отца:

– Позволь мне хотя бы встретиться с одной из моих сестер и ее мужем в Панаме, чтобы они передали мне фотографии наших детей!

– Хорошо, милая. Только обещай мне, что после того, как поговоришь с ними, вернешься сюда.

Несмотря на обещание, мать уже тогда собиралась лететь в Медельин. Пока она была в Панаме, отец постоянно ей звонил, расспрашивая обо мне и Мануэле. На четвертый день мать собралась с духом и заявила, что собирается вернуться в Колумбию, чтобы заботиться о своих детях.

– Нет! О чем ты вообще думаешь?! Ты не можешь так поступить! Ты же знаешь, что они тебя убьют!

– Обещаю тебе, что останусь в доме матери и никуда не буду выходить. Но у меня есть малышка, которой я нужна. Она и так была без матери уже больше трех месяцев!

На следующий день, обмирая от ужаса, она наконец приземлилась в аэропорту Олайя Эррера и прямиком оттуда поспешила в здание «Альтос», где ее уже ждала бабушка Нора, потерявшая почти тридцать килограммов и впавшая в глубокую депрессию.

Наше воссоединение было невероятно эмоциональным. Мы никак не могли наобниматься, но Мануэла едва узнавала ее и начинала плакать всякий раз, когда мать брала ее на руки, привыкнув только к медсестре и бабушке.

В Медельине все было достаточно непросто, но в Манагуа отец потерпел еще одну серьезную неудачу. В середине июля несколько американских газет опубликовали серию фотографий, на которых Пабло и Мексиканец отправляли партию кокаина из Никарагуа. Это был первый и последний раз, когда отца поймали с поличным. Барри Сил оказался информатором Управления по борьбе с наркотиками и предал Пабло.

Публикация этих фотографий нанесла двойной ущерб: разоблачила отца и позволила обвинить сандинистский режим в сотрудничестве с колумбийской мафией. Последовавший скандал был настолько громким, что Пабло не смог больше оставаться в Никарагуа. Две недели спустя он и Мексиканец вернулись в Колумбию.

В Медельине отец быстро нашел где укрыться и достаточно долго жил в подполье. Мы же продолжали гостить у бабушки Норы, и Пабло иногда посылал за нами, чтобы провести пару дней вместе.

19 июля, всего через три недели после того, как были сделаны фотографии, Герберт Шапиро, флоридский судья, выдал ордер на арест моего отца за сговор с целью ввоза кокаина в США. И хотя инфраструктура, созданная для отправки наркотика в Америку, по-прежнему работала как часы, и отец по-прежнему оставался крупнейшей фигурой в этом бизнесе, он знал, что с юридической точки зрения его положение ухудшалось с каждой минутой. Пабло чувствовал, что почти дошел до точки невозврата, что рано или поздно за ним придут или заставят его защищаться. Экстрадиция уже не казалась чем-то далеким.

И даже то относительное затишье, в котором мы жили, вскоре было нарушено. 20 сентября 1984 года бабушка Эрмильда в панике позвонила и сказала, что какие-то вооруженные люди похитили дедушку Абеля с одной из его ферм на окраине муниципалитета Ла-Сеха в восточной Антьокии.

Вспомнив поиски Марты Ньевес Очоа, отец быстро организовал поисковую операцию, хоть и несколько менее масштабную, чем в прошлый раз. Довольно быстро выяснилось, что дедушку похитили четыре мелких преступника, наслышанных о богатстве Пабло. Два дня спустя отец разместил в медельинских газетах объявление о награде за информацию о местонахождении дедушки. Заодно в объявлении упоминались автомобили, в одном из которых его увезли: два внедорожника Toyota, один красный с деревянной отделкой и номерным знаком KD9964, а другой – бежевый с госномером 0318. Получить прямое указание на цель отец не рассчитывал. Идея была в том, чтобы дать похитителям понять: они на прицеле.

Как и в случае с делом Очоа, отец послал сотни людей следить за телефонными будками Медельина, а в доме бабушки Эрмильды установил оборудование для записи разговоров. Стратегия сработала. Через десять дней он знал личности похитителей и место, где дедушку держали привязанным к кровати: городок Либорина на западе Антьокии, в девяноста километрах от Медельина. Однако отец решил дождаться, когда похитители потребуют выкуп, а затем заплатить его, чтобы не подвергать дедушку еще большей опасности. Вскоре они действительно позвонили и назвали сумму – десять миллионов долларов. Ответ отца был суров:

– Вы похитили не того человека. Деньгами располагаю я. Мой отец – бедный фермер без гроша в кармане. Так что эти переговоры не совсем то, что вы ожидали. Подумайте над реалистичной суммой и позвоните мне, когда что-то решите, – прорычал он и повесил трубку, чтобы показать им, что, хоть его отец и в их власти, ситуацию контролирует он.

Через пару дней они запросили сорок миллионов песо, а потом опустили цену до тридцати. Им передали эту сумму наличными через Джона Ладу, крестного отца Мануэлы, и дедушка целым и невредимым вернулся домой – на шестнадцатый день от похищения. Еще через несколько дней четверых преступников по приказу Пабло выследили.

Тем временем юридические проблемы моего отца росли. Десятерых наемников, так или иначе участвовавших в планировании и осуществлении убийства Лары, арестовали; шестеро, в том числе Пинина, сумели бежать и скрывались вместе с моим отцом, и поэтому тоже первый верховный судья Боготы, Тулио Мануэль Кастро Хиль, предъявил Пабло обвинение.

Первая крупная операция по поиску моего отца началась в конце декабря 1984 года. Мне было семь, и мы жили в загородном поместье в Гуарне. Я помню, как проснулся от того, что агент F-2 приставил ствол пистолета прямо к моему животу. Помню еще, я тогда круглые сутки носил резинку вокруг головы и подбородка – экспериментальную эластичную конструкцию, которую врачи прописали мне для исправления кое-каких проблем с челюстью. Я с этой штукой выглядел очень странно и нездорово.

Я едва успел спросить, где мой отец, как вошел полицейский с его белым пончо в руках.

– Посмотрите-ка, что он обронил на бегу, – сказал агент.

Пабло сумел с легкостью сбежать во время первого налета, но уже в следующие несколько дней охота на него пошла активнее.

Суббота 5 января 1985 года стала для отца плохим днем: ему сообщили, что утром самолет Hercules, принадлежащий колумбийским военно-воздушным силам, вывез в Майами четверых человек: президента футбольного клуба «Атлетико Насиональ» Эрнана Морено, братьев Найиба и Саида Пабон Джаттера и Марко Фиделя Кадавида. Приказ об их выдаче США подписали президент Бетанкур и министр юстиции Энрике Парехо, сменивший Родриго Лару.

Отец пришел в ярость. Он знал Ботеро по публикациям в СМИ и в основном как президента футбольного клуба. Его экстрадиция показалась отцу особенно несправедливой: Ботеро обвиняли не в торговле наркотиками, а в отмывании денег.

Но хуже, чем несправедливостью – настоящей изменой Пабло счел решение президента Бетанкура действовать по договору о выдаче преступников. Пусть Бетанкур и не обещал отменить договор об экстрадиции, отец полагал, что политику не следовало забывать, кто профинансировал его кампанию.

Чем дальше, тем более радикальными становились действия Пабло. На этот раз он позвонил Хуану Карлосу Оспине по прозвищу «Затычка» и еще одному парню, известному под прозвищем «Птица», и приказал подорвать машину Бетанкура. Президенту удалось избежать смерти как минимум четырежды: его охрана часто меняла маршруты, и это позволяло кортежу избегать мест, где была заложена взрывчатка. Пару раз было и такое, что машина ехала мимо бомбы, но пульт дистанционного управления не срабатывал.

К началу февраля 1985 года единственным, что занимало моего отца, было устранение угрозы экстрадиции. Все эти публичные форумы и тайные встречи с другими наркоторговцами, на которых обсуждалось, как унизительно быть судимым в другой стране, оказались бесплодными. И хотя отец был уверен, что в Колумбии сможет решить практически любые проблемы, проблемы с США были другой историей.

В то время Пабло был близок с рядом руководителей М-19, в том числе с их верховным главнокомандующим Иваном Марино Оспиной. Они регулярно встречались и ладили так хорошо, что партизан даже подарил моему отцу новенький АК-47, только что полученный им из России. Этот автомат стал верным товарищем Паскина.

После многих бесед в разные периоды жизни Пабло с Оспиной были согласны по многим вопросам, но особенно – по поводу неуместности экстрадиции. Это согласие, должно быть, повлияло на решение М-19 отстранить Оспину от командования в ходе их девятой конференции, проходившей в конце февраля в поместье Лос-Роблес в Коринто, департамент Каука. Оспину подвергли критике за милитаристские наклонности и политическую недальновидность, последнее – из-за затянувшихся переговоров с администрацией Бетанкура, ставивших под угрозу договор М-19 с правительством, заключеннный в августе 1984 года.

Впрочем, на решение об отставке также повлияло и то, что во время поездки в Мексику Оспина не раз говорил: если правительство начнет выдавать колумбийцев в США, наркобароны должны принять ответные меры против граждан Америки.

Отец понимал, что отставка Оспины – это публичное заявление лидеров М-19 о том, что они против незаконного оборота наркотиков, даже если за закрытыми дверьми их отношения с картелем оставались неизменными.

Конференция в Лос-Роблес закончилась назначением нового главнокомандующего – Альваро Файяда, а Оспина стал его заместителем. Диалог с администрацией Бетанкура продолжался до четверга 23 мая, когда уже другого лидера повстанческой группировки, Антонио Наварро Вольфа, тяжело ранили при покушении.

Об этом нападении ходило немало рассказов. Наварро, Алонсо Лусио и беременная партизанка в одном из кафе района Эль-Пеньон в Кали обсуждали, следует ли группе поддерживать прекращение конфликта с колумбийским правительством, когда какой-то человек бросил на их стол гранату.

Ответственность за покушение возложили на военных – тем утром кто-то бросил гранату в армейский автобус, в результате чего несколько солдат получили серьезные ранения. В первоначальном хаосе решили, что в этом нападении виновны члены М-19. Однако позже выяснилось, что это сделала другая вооруженная группировка – Рабочее движение самообороны. Наварро однажды сказал, что знал имена военных чиновников, отдавших приказ его убить, и даже личность того, кто бросил гранату.

Есть, однако, и другая версия. Отец как-то сказал мне, что за нападением стоял Эктор Рольдан – наркоторговец и владелец автосалона «Рольданаутос» в Кали. Тот самый человек, с которым отец познакомился во время Кубка «Рено» в Боготе и которого он едва не пригласил крестным отцом Мануэлы. Рольдан был на короткой ноге с высокопоставленными военными в Валье-дель-Каука, и нападение на Наварро было не только местью за раненых бойцов, но и выражением недовольства крупных фигур делового мира и армии переговорами с М-19.

История отца с Рольданом на этом не закончилась. 19 июня 1985 года, через три недели после покушения, Карлос Писарро, один из командиров М-19 и представитель партизан на правительственных переговорах, объявил об окончании перемирия и возвращении к вооруженному конфликту.

Несколько дней спустя Оспина рассказал Пабло о том, что Альваро Файяд предложил членам М-19 занять какое-нибудь правительственное здание и устроить суд, который привлек бы к ответственности президента Бетанкура за несоблюдение договора. Сначала они рассматривали Национальный Капитолий, но отказались от этого варианта: у М-19 попросту не хватало людей, чтобы контролировать огромное здание. В конце концов партизаны остановили свой выбор на Дворце Правосудия с куда менее открытой планировкой и всего двумя входами – главным и запасным (через гараж в цокольном этаже).

Отец увидел в этом заговоре возможность своей выгоды и предложил частично профинансировать операцию. Он знал, что девять магистратов из Конституционной палаты Верховного суда именно в это время занимались оценкой исков, которые подали адвокаты картеля, работающие над отменой договора об экстрадиции. Наркобароны, в свою очередь, угрожали магистратам убийством, чтобы заставить отменить соглашение 1979 года.

Подготовка к захвату Дворца Правосудия шла полным ходом. Тем временем отец задумал заодно отомстить судье Кастро, который несколькими месяцами ранее выдал ордер на его арест, а потом и призвал к суду по делу об убийстве министра Лары. В итоге люди Пабло застрелили судью в центре Боготы, когда тот готовился переехать в другой офис (его назначили магистратом в суд Санта-Розы-де-Витербо, департамент Бояка́). Отец, как и прежде, следовал ужасному правилу: уничтожать любого, кто осмелится выступить против него.

Тем временем Эльвенсио Руис – партизан, через которого отец вел переговоры в ходе поисков Марты Ньевес, – возглавил операцию М-19 и начал готовить группу захвата. Пабло же пару раз встретился с Иваном Оспиной и другими лидерами М-19 в укрытии Неаполитанской усадьбы, чтобы обсудить, какую именно военную и финансовую помощь он предоставляет для захвата Дворца Правосудия, предварительно намеченного на 17 октября 1985 года.

Отец уже решил, что ради успеха этой операции пойдет ва-банк: ему было важно, чтобы партизаны смогли уничтожить все документы и файлы, связанные с возможной экстрадицией наркоторговцев, так или иначе находившихся под следствием, – включая его самого. Он, не колеблясь, выделил миллион долларов наличными и пообещал дополнительную награду за ликвидацию документов. Больше того: по словам пары человек, сопровождавших отца на эти встречи, он предложил партизанам доставить из Никарагуа необходимое им оружие; высказал идею, что войти во Дворец Правосудия стоит через цоколь, подняться в столовую, а затем уже занимать этаж за этажом; посоветовал использовать рации внутри и снаружи здания, чтобы следить за происходящим, а также, чтобы облегчить и захват, и последующее отступление, надеть униформу сил гражданской обороны Колумбии.

Тем не менее 28 августа 1985 года, когда план приобрел окончательный вид, М-19 настиг сокрушительный удар: колумбийские военные убили Ивана Марино Оспину, напав на его дом в районе Лос-Кристалес в Кали. Отец искренне оплакивал человека, которого считал достойнейшим воином, и говорил, что захват Дворца Правосудия, возможно, придется отложить. Однако лидеры М-19 решили продолжать, исполненные лишь большей решимости провести открытый суд над президентом Бетанкуром.

Сложный план едва не погубила ошибка отца: в начале октября он проговорился Эктору Рольдану о планируемой операции, и тот, будучи другом нескольких генералов, пошел и рассказал им все, что узнал. М-19 пришлось отменить операцию, все ее участники несколько дней вынуждены были скрываться. Армия усилила охрану главной площади Боготы, а полиция приступила к разработке планов обеспечения безопасности здания и магистратов. Но дни шли, а в центре города все казалось спокойным, и введенные меры безопасности отменили. Теперь оккупацию Дворца Правосудия назначили на среду 6 ноября. На этот раз захват состоялся и привел к тому печальному исходу, о котором все мы, колумбийцы, слишком хорошо наслышаны: десятки заложников мертвы или пропали без вести, одиннадцать судей Верховного суда убиты, документы по тысячам уголовных дел уничтожены.

Оба дня, пока проходила операция, отец оставался в убежище Лас-Мерседес в регионе Магдалена Медио. Пинина рассказал мне, что Пабло, увидев, как загорелось здание Дворца Правосудия, пришел в восторг, понимая, что все документы об экстрадиции действительно будут уничтожены.

Во вторую неделю января 1986 года, проводя каникулы в Неаполитанской усадьбе (по официальным сообщениям – занятой правительством), я гулял возле бассейна, когда отец меня позвал. Он сидел позади клетки с парой экзотических птиц.

– Грегори, подойди сюда. Я хочу тебе кое-что показать. Ну же, сынок.

– Иду, папочка. Что у тебя?

– Меч нашего освободителя, Симона Боливара.

– И что ты хочешь с ним сделать? Повесить в баре вместе с другими мечами? – спросил я, не слишком заинтересовавшись.

– Подарю его тебе. А ты поставь его в своей комнате. Береги его, у этого меча богатая история. Можешь идти, но будь осторожен. Не играй с мечом.

Произошло это за месяц до моего девятого дня рождения, и должен признаться, подарок отца я тогда не оценил. В том возрасте меня больше интересовали мотоциклы и более простые игрушки. Так что я и правда просто поставил этот меч в своей комнате в поместье.

Меч Боливара постигла судьба, неизбежная, когда ребенок получает такой подарок: я забыл о нем, потому что мне было все равно. В итоге меч так и лежал в какой-то из отцовских усадеб или квартир. Пять лет спустя, в середине января 1991 года, Отто и Серьга приехали с сообщением от Пабло: он просил вернуть меч. Я сначала отказался и сказал, что подарки не возвращают. Они терпеливо попросили меня позвонить отцу.

– Сынок, верни меч. Я должен отдать его друзьям, которые мне его подарили. Нужно вернуть его в качестве жеста доброй воли. Где он у тебя?

– Пап, я сейчас поищу, потому что не помню, где он. Должен быть где-то здесь. Я прямо сейчас начну искать и в ближайшие два дня тебе сообщу, куда за ним приехать.

– Хорошо, но постарайся побыстрее. Это действительно срочно. Они уже пообещали вернуть его. Не могу же я выставить их в плохом свете.

Я сразу же принялся за поиски и послал своих телохранителей проверить поместья, дома и квартиры, в которых мы за эти годы жили. На следующий день они вернулись с мечом, и Отто, остававшийся с отцом, тут же приехал его забрать. Перед тем, как отдать меч, я попросил Отто быстренько сделать несколько фотографий. Сейчас, оглядываясь назад, я могу только сожалеть о своем детском отношении и отсутствии уважения к такому важному историческому символу.

Гораздо позже я понял, почему отец требовал подарок назад. М-19 тогда сдали оружие и вернулись к гражданской жизни, и в качестве акта доброй воли пообещали вернуть и меч.

31 января 1991 года, спустя более пятнадцати лет после похищения, лидеры М-19 во главе с Антонио Наварро Вольфом вернули историческое оружие тогдашнему президенту Сесару Гавирии на специально организованной церемонии.

Даже после того, как правление Белисарио Бетанкура завершилось в августе 1986 года, отец не отказался от своего плана мести. Напротив, он разработал чрезвычайно жестокий план, и лишь счастливая случайность не позволила ему осуществиться.

Идея заключалась в том, чтобы похитить Бетанкура и держать его в плену в джунглях. Отец приказал человеку по прозвищу Годой отправиться на вертолете в глушь между Чоко и Урабой, расчистить поляну и построить там крошечную хижину без окон. Годой с двумя помощниками за несколько недель нашел и подготовил место; с отцом он связывался по рации, припасы сбрасывали с вертолета. Годой уже собирался вернуться к отцу с докладом о том, что темница готова, когда на поляне вдруг появилась группа коренных жителей, очень удивленных тем, что белые что-то строят на их территории.

Пабло, узнав об этом, приказал им уходить еще глубже в джунгли, чтобы убедиться, что похищенного никто никогда не увидит. Новая хижина была готова два месяца спустя. И все же ничего не вышло: как сказал мне отец, Затычка и Птица, как ни старались, так и не смогли похитить Бетанкура.

Президент Белисарио Бетанкур познакомился с моей матерью на благотворительном вечере в Боготе, и они долго беседовали наедине.

В апреле 1985 года, несмотря на то, что у отца уже были проблемы с законом, American Express выдала ему эту кредитную карту сроком действия до 1987 года.