13

Жестокость

«Можете ли вы себе представить, как кто-то отстукивает на пишущей машинке: «Господин Пабло Эмилио Эскобар Гавирия экстрадирован в Соединенные Штаты Америки»? Я не позволю себя выдать! Это я-то, богатый и молодой, буду гнить в тюрьме гринго? Да они не представляют, что их тогда ждет».

Моя мать не могла до конца понять, что пытается сказать отец, но и не спрашивала, привыкнув к его скрытному нраву.

Первые недели января 1986 года были для нас довольно спокойными. Этой передышкой мы были обязаны излюбленной отцовской стратегии – любым способом избавляться от препятствий, возникающих на его пути. Два месяца назад, после гибели множества судей, в числе прочих – членов Верховного суда, и уничтожения материалов, связанных с возможной экстрадицией отца в США, оснований для беспокойства практически не осталось. Необходимость возобновления нормальной работы высших судебных инстанций и случившееся неделей позже извержение вулкана Невадо-дель-Руис, затронувшее тысячи семей, не оставляли государству времени на охоту за мафиози.

Правительство и правоохранительные органы были настолько заняты, что даже не заметили, как отец одолжил им два своих вертолета на десять дней для перевозки раненых из зоны бедствия в Армеро и транспортировки грузов. Он потребовал от пилотов прервать на это время перевозку кокаина и во всем помогать учреждениям по оказанию чрезвычайной помощи. Вертолеты отца даже несколько раз засветились в теленовостях.

И тем не менее, отец непрестанно демонстрировал, что одной рукой он дает, а другой отнимает. В очередной раз мы убедились в этом, когда 19 февраля 1986 года его люди выполнили приказ, полученный ими задолго до того: убить, где бы тот ни находился, пилота Барри Сила – Адлера Барримена Сила, шпиона американского Управления по борьбе с наркотиками, который в 1984 году в Никарагуа сфотографировал, как отец и Мексиканец загружают кокаин в самолет.

Практически сразу после того, как фотографии Сила были опубликованы, отец поручил одному опасному преступнику из муниципалитета Ла-Эстрелья, известному под прозвищем Бритва, организовать на него нападение, сколько бы оно ни стоило.

«Он заплатит за это. В живых он не останется», – уверенно сказал отец Бритве.

Бритва надолго обосновался в Майами, пытаясь раздобыть информацию о пилоте. Задача была не из легких: программа защиты свидетелей обеспечила ему новое имя, более того, он вполне мог уже какое-то время жить в любом уголке страны. И все же в конце концов благодаря связям отца с мафией Майами Бритва выяснил, что Сил отказался принять протоколы безопасности программы и жил, как ни в чем не бывало, по старым документам в городе Батон-Руж, штат Луизиана. Бритва послал туда троих киллеров, которые и застрелили Сила, когда он садился в свой белый «Кадиллак» на парковке медицинского центра Армии Спасения.

Отец узнал об убийстве Сила практически сразу. Два дня спустя Бритва сообщил ему о том, что киллеров арестовали по пути в аэропорт Майами. Их ждал длительный тюремный срок.

Мы никогда не знали, в какой момент отец отдавал приказы об убийствах или совершении других преступлений. Он с самого начала понимал, что за убийство свидетеля американского правосудия придется поплатиться, но его желание отомстить было слишком велико.

Большую часть жизни отцу удавалось отделять рабочие дела и преступления от семейной жизни. Подтверждение тому – наше неведение о том, что он приговорил Барри Сила к смерти, как и о том, что приговор исполнили его люди. Впрочем, отец был способен сохранять самообладание в любой ситуации.

Через пять дней после убийства Сила, на мой девятый день рождения, он написал мне двухстраничное письмо с жизненными советами:

«Сегодня тебе исполняется девять лет. Ты теперь мужчина, а это значит, что у тебя теперь много обязанностей. В этот день я хочу сказать тебе, что в жизни есть как прекрасные моменты, так и трудные. И именно трудные моменты делают нас мужчинами. Я очень хорошо знаю, что ты всегда встречал тяжелые моменты своей жизни с большим достоинством и храбростью…»

Таков был мой отец. Человек, который умел писать красивые письма и готов был пойти на все ради своей семьи, но который мог принести не меньше зла. Он всегда хранил нас в своем сердце, даже когда терроризировал врагов, заставляя их понять, что он способен пойти на все.

За бессмысленной отцовской жестокостью всегда стояла угроза экстрадиции: он боролся до тех пор, пока – вместе с остальными наркокартелями – не добился ее исключения из национальной конституции. За это время отец успел в полной мере применить свою армию преступников – и больше не смог остановиться.

За неделю до того, как Белисарио Бетанкур передал президентский пост Вирхилио Барко, на севере Боготы люди Пабло убили магистрата из Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда, вынесшего решение о выдаче нескольких преступников в США. Тогда же в Медельине был расстрелян магистрат Верховного суда Антьокии, инициировавший расследование в отношении моего отца из-за смерти двух детективов Административного департамента безопасности. Эти два тщательно спланированных убийства были своеобразным посланием Пабло, говорящим, что он беспощадно расправится с любым судьей, который решится применить соглашение об экстрадиции или возбудить против него судебное дело.

И, раз начав отправлять «сообщения», 6 ноября 1986 года, ровно через год после захвата Дворца Правосудия, он объявил о существовании «Лос-Экстрадитаблес» – тайной группировки, задачей которой была борьба с законом об экстрадиции. В реальности отец и был «Лос-Экстрадитаблес». Он же придумал лозунг: «Лучше могила в Колумбии, чем камера в Соединенных Штатах». Никакой реальной организационной работы проделано не было.

Хоть отец и взял на себя руководство «Лос-Экстрадитаблес» и не консультировался ни с кем по содержанию коммюнике или по поводу военных решений, он не забывал взимать с других наркоторговцев ежемесячные взносы на финансирование войны. Некоторые вкладывались щедро, как, например, Мексиканец и Фидель Кастаньо, другие скупились, и отец звонил им и с угрозой в голосе напоминал о долге.

С самого первого пресс-релиза группировки отец начал обращаться к словарю за подбором правильных слов и старался следить за тем, чтобы правописание и грамматика не хромали.

Экстрадиция стала занимать в жизни отца так много места, что однажды ему даже приснилось, как его схватили во время облавы и едва ли не сразу выдали в США. На случай, если это вдруг действительно произойдет, он задумал угнать школьный автобус в Вашингтоне и угрожать взорвать его (а если потребуется, то и исполнить угрозу).

17 ноября Мексиканец заявил отцу о намерении отомстить полковнику полиции Хайме Рамиресу, руководившему операцией по уничтожению его лабораторий по всей стране.

Несколько недель спустя агитация «Лос-Экстрадитаблес», убийства и запугивания подарили мафии первую победу. 12 декабря 1986 года двадцать четыре магистрата Верховного суда постановили, что закон о ратификации Договора 1979 года с США не имеет законной силы, поскольку был подписан не президентом Хулио Сесаром Турбаем, а Германом Сеа Эрнандесом – министром внутренних дел, исполнявшим в то время обязанности президента.

Отец и другие наркоторговцы с размахом отпраздновали это решение: оно автоматически аннулировало ордера на их арест. Однако они не могли предвидеть, что президент Барко обратится к старому договору с Соединенными Штатами, разрешавшему выдавать людей в административном порядке, то есть напрямую, без необходимости одобрения суда.

Статья в столичной газете El Espectador о том, что решение президента о возобновлении экстрадиции испортило мафии праздник, привела отца в бешенство, и он вспомнил об идее отомстить за ущерб, который нанесли прошлые публикации. Вот как последующее возмездие описало все то же издание: «Преступление произошло в 19:15, когда сеньор Гильермо Кано, сидевший за рулем своего автомобиля, притормозил на перекрестке 68-й и 22-й улиц, готовясь повернуть на север. Внезапно он увидел мужчину, который поджидал его в конце разделительной полосы на перегруженной дороге, а затем несколько раз выстрелил в окно со стороны водителя».

Позже скульптор Родриго Бетанкур подарил Медельину мемориальный бюст Кано, который установили в парке Боливар. Отцу эта дань памяти показалась сродни оскорблению.

– Да с какой стати мы должны позволить им поставить статую Гильермо Кано в Антьокии?! – сказал он однажды за ночной дозой марихуаны.

В ту ночь рядом с ним находился Чопо, предложивший безвозмездно подорвать скульптуру – и сделавший это в ближайшие дни. Когда семья восстановила бюст и установила его на то же место в парке, Чопо снова вызвался его уничтожить, применив еще больше взрывчатки. Третьей попытки не последовало.

El Espectador была такой занозой в боку моего отца, что он приказал своим людям поджечь все машины для доставки газет в Медельине и угрожать местным продавцам этого издания на улицах. Вскоре газета исчезла из города.

После убийства Гильермо Кано мы несколько недель провели в убежище Ла-Исла на водохранилище Эль-Пеньоль. Однажды утром я увидел, как отец сидел за столом с Карлосом Ледером, Фиделем Кастаньо и Кико Монкадой, и все их внимание было сосредоточено на какой-то книге, с которой они делали заметки. Хотя в то время я не мог понять, о чем она, и спросить не решился, мне удалось прочитать название: «Человек, который вызвал дождь из кокаина». Спустя годы я понял, что отец и его товарищи были не столько увлечены чтением, сколько озабочены содержанием книги, в которой автор, американский еврей по имени Макс Мермельштейн, рассказывал о своем опыте работы на моего отца и в целом Медельинский картель.

Согласно книге, за шесть лет Мермельштейн доставил в Майами и на юг Флориды пятьдесят шесть тонн кокаина. Но когда в 1985 году его арестовала полиция Майами, все резко поменялось. Мермельштейн ожидал, что картель внесет за него залог, и он выйдет на свободу, но один из партнеров отца во Флориде испугался и начал угрожать семье Мермельштейна. После этого контрабандист сменил сторону и согласился сотрудничать с властями.

В начале 1987 года банда отцовских наемников продемонстрировала, что для них действительно нет границ, даже если не все их операции складываются успешно, как, например, неудавшееся покушение на колумбийского посла Энрике Парехо в Будапеште. Насколько я знаю, отец приговорил его к смерти за то, что Парехо, будучи министром юстиции при президенте Вирхилио Барко, подписал приказы об экстрадиции тринадцати человек. Осуществить план мести было трудно: полицейский режим в Венгрии жестко ограничивал въезд в страну туристов и делал почти невозможным ввоз оружия. Посол был защищен так хорошо, что один из наемников даже сказал отцу, что организовать подобное убийство из Колумбии не представляется возможным. Подробностей заговора я не знаю и никогда о них не спрашивал. Но утром 13 января 1987 года отцовский наемник пять раз выстрелил в посла, серьезно его ранив.

Через несколько дней мы возвращались из Неаполитанской усадьбы, где провели выходные: несмотря на конфискацию, никто не мешал нам ею пользоваться. Он сидел за рулем внедорожника, мать и Мануэла рядом с ним, а я и Карлос Ледер – на заднем сиденье. Впереди ехали две машины – отец приказал им держаться не более чем в двух километрах друг от друга, чтобы не потерять в гористой местности радиотелефонный сигнал.

Стоял ясный день – лишь пара облаков в небе. Обычно отец ездил по этому маршруту после двух часов ночи, но на этот раз захотел, чтобы это была не просто поездка обратно в Медельин, а именно семейная поездка, и рискнул отправиться днем: время перевалило за обед. Он был уверен, что если вдруг на дороге появится полиция, ему непременно доложат еще за шесть километров: расстояние более чем достаточное, чтобы сбежать.

По радиотелефону мы время от времени слышали голос Луиджи – парнишки из Энвигадо, который только недавно начал работать на отца. Он ехал самым первым на неприметной машине в компании Долли, отвечавшей за рацию. Ровным голосом Луиджи сообщил, что они только что проехали через пост сбора дорожной пошлины в Кокорне, на полпути между усадьбой и Медельином, и видели на контрольном пункте четверых или пятерых полицейских.

– Копов раз два и обчелся, – успокаивающим тоном сказал юноша. Отец продолжил вести машину, а я задался вопросом, почему он не остановился, но так и не сказал ни слова.

– Пабло, не слишком ли близко мы подъезжаем к КПП? Тебе не кажется, что пытаться проехать через него в одной машине со всей семьей – не лучшая идея? – сказал Ледер.

– Да знаю я, Карлос. Подожди. Там перед съездом, еще на холме, есть поворот. Оттуда и поглядим, что да как. Они нас оттуда не увидят.

Слева от дороги, буквально на повороте, был ресторан, с парковки которого открывался вид на КПП. Отцу и Ледеру даже не пришлось выходить из машины. Перекинувшись с Карлосом несколькими словами, отец по рации приказал Отто, который вместе с Грязью и Паскином ехал позади на «Рено-18», припарковаться рядом с нами, чтобы кое-что поменять в плане поездки. Он хотел, чтобы мать, Мануэла, и я отправились в Медельин на его внедорожнике, тогда как он сам укрылся бы в одной из загородных усадеб.

Отто переложил в «Рено-18» спортивную сумку отца, рюкзак Ледера и упакованную матерью еду. У отца были при себе пистолет Sig Sauer и пистолет-пулемет Heckler; этот последний я хорошо помню: отец повсюду таскал его с собой, а ночью – на случай, если вдруг придется бежать, – привязывал шнурками к своим ботинкам.

Мать поехала к КПП, а отец забрался на заднее сиденье «Рено» между Паскином и Ледером. Они не догадывались, что два агента Административного департамента безопасности в штатском обедали в придорожном ресторане и стали свидетелями всех этих перемещений. Детективы оплатили счет, спокойно подошли к дороге и уже оттуда пустились бегом к КПП, маша платками и крича, что едут вооруженные люди. Мы с матерью в тот момент уже стояли в очереди на оплату за двумя другими автомобилями.

Я сначала услышал крики и лишь затем увидел мчащийся по встречной полосе «Рено». Ледер высунулся в окно, держа отцовский автомат, и крикнул: «Мы из F-2! Не стреляйте!» Естественно, агенты на это не купились, и вспыхнула перестрелка. Мы еще не успели пройти через КПП и остались стоять под перекрестным огнем.

Полицейский выхватил револьвер и выстрелил в заднее ветровое стекло «Рено». Пуля попала прямо туда, где должна была быть голова отца, но он успел пригнуться. Отто с пассажирского места выстрелил в ответ, но полицейскому удалось укрыться в сточной канаве. Тогда Паскин дал очередь из своего АК-47 в воздух. Я боялся попасть под шальные пули и тоже пригнулся, закрывая собой Мануэлу. Наконец я услышал визг колес и безошибочно узнаваемый рев мотора удалявшегося «Рено-18».

Стоял полнейший хаос. С КПП доносились крики. Полицейский взывал о помощи, потому что никак не мог выбраться из трехметровой канавы. Вскоре к нам подъехал полицейский и велел матери ехать дальше, не оплачивая пошлину, но вмешался один из агентов Административного департамента безопасности, который видел, как люди, начавшие перестрелку, выходили из нашего внедорожника.

Нас заставили выйти из машины под дулами автоматов и обыскали все наши вещи. Собрав дюжины две других людей, проходивших в тот момент через КПП, они втиснули нас всех в маленькую административную будку, уместиться в которой получалось только стоя. Мануэла все это время рыдала. Шли минуты, затем часы, но единственное, что мы слышали, были крики и угрозы полицейских.

– Вот увидите, ублюдки, что мы с вами сделаем. Вам отсюда не выбраться, убийцы, – говорили они из своих окошек.

Мать несколько раз просила сумку с детскими вещами, чтобы покормить и переодеть Мануэлу, но ее просьбы проигнорировали. Мы пробыли там почти пять часов, когда наконец появился полицейский и сказал, что отвезет нас в участок в Медельине. Он вез нас во внедорожнике, на котором всего несколько часов назад ехал мой отец, и большую часть пути читал матери нотацию за то, что она родила детей от преступника.

На первом этаже полицейского участка нас ждал полковник Вальдемар Франклин Кинтеро. Мать вышла из внедорожника со спящей Мануэлой на руках, завернутой в одеяло, и потянулась было за сумкой с детскими вещами, но полицейский схватил ее за руку, а затем дернул за одеяло, да так резко, что малышка проснулась и чудом не упала на пол.

– Отведите старую суку и ее ублюдков в камеру, – крикнул полковник, и его люди поспешно повиновались.

– Пожалуйста, оставьте мне хотя бы сумку с детскими вещами, чтобы покормить ребенка, – умоляла мать в слезах. – Она уже несколько часов не ела, а на КПП нам даже стакана воды не дали!

Полковник просто ушел. Его глубокая ненависть к отцу был очевидна.

Когда все утихло, к матери подошла женщина в полицейской форме и передала ей бутылочку с готовой смесью. Была почти половина второго ночи.

– Вот, сеньора, возьмите для малышки, – сказала она. – Это все, что я могу сделать.

Почти сразу же мы услышали громкие шаги и гневные крики: кто-то явно был не в ладах с полицией. Что бы ни происходило, очевидно, это было связано с нами. Еще через пару минут появился мужчина в строгом костюме и при галстуке – адвокат Хосе Аристисабаль, которого послал отец.

– Сеньора, я пришел от имени вашего мужа. Он в порядке. Не волнуйтесь, завтра я вытащу вас отсюда. А пока я отвезу домой детей.

– Большое спасибо. Отвезите их в дом бабушки Норы.

Мать протянула ему хнычущую Мануэлу, и он замешкался, пытаясь сообразить, как же все-таки ее нести, не выпуская из рук портфеля. Я последовал за ним. Помню, адвокат шел быстро и все говорил:

– Не волнуйся, сынок, уже все. Давай поскорей уйдем отсюда, пока они не передумали. Поедем к вашему папе. Он очень хочет вас увидеть.

Некоторое время спустя мы подъехали к дому в верхней части города, где много лет располагался главный офис отца. И он там был вместе с Ледером, Отто, Грязью и Паскином. Мануэла тем временем уснула на руках адвоката; отец поцеловал ее в лоб и приказал отвезти в дом бабушки Норы.

– Грегори, а ты останься пока со мной. Ты голодный? Или хочешь поехать к бабушке? Не переживай, завтра я заберу оттуда твою мать. Ублюдок, что не дал даже бутылочку малышке, за это заплатит. Иди поешь что-нибудь на кухне, а потом я сам отвезу тебя к бабушке.

Уже после, когда все разрешилось, Аристисабаль поведал мне о разговоре с отцом перед тем, как он поехал за нами в полицейский участок.

– Я никогда не забуду лицо твоего отца. Это единственный раз, когда я видел, чтобы он плакал. Он еще сказал мне: «Кто же больший преступник? Я, решивший стать бандитом? Или они, оскорбляющие ни в чем не повинных женщину и детей, прикрываясь авторитетом полицейской формы? Скажи мне, кто больший преступник?»

Через несколько дней в городе Эль-Ретиро в восточной Антьокии схватили Карлоса Ледера после жалобы соседей на шум в доме, где он остановился. Полиция предложила отпустить Ледера в обмен на пятьсот миллионов песо, и отец готов был заплатить, но его приятель отказался. Правительство же воспользовалось неожиданным подарком судьбы и всего через девять часов без какого-либо судебного разбирательства выслало Ледера в Штаты.

Перед отцом снова замаячила угроза экстрадиции, и вместе с другими наркоторговцами он сосредоточил усилия на том, чтобы опровергнуть правительственную интерпретацию закона, позволявшего выдавать преступников. И им это удалось. 25 июня 1987 года Верховный суд объявил недействительным акт, разрешающий экстрадицию без судебного разбирательства. У нового министра юстиции, Хосе Мануэля Ариаса, не осталось другого выбора, кроме как отменить все ордера на арест, выданные с целью экстрадиции.

Эта передышка позволила нам провести вторую половину 1987 года всем вместе, чего мы не могли себе позволить уже довольно долго, да еще и в одном из лучших мест, которые можно себе представить, – в здании «Монако». Отец провел с нами почти три месяца.

Несколько недель Пабло свободно разъезжал по Медельину кортежем из десятка «Лендкрузеров» Toyota, в каждом из которых сидели четыре-пять человек с винтовками AR-15. Однажды, впрочем, четверо полицейских на мотоциклах остановили колонну, чтобы проверить документы. Отец тогда находился за рулем одной из машин, а рядом с ним с пулеметом в руках развалился дядя Марио Энао. Пассажиры внедорожников начали выходить и сдавать оружие, но когда очередь дошла до дяди Марио, он вместо этого направил свой пулемет на офицеров.

– Пабло, и вот эта кучка педиков тебя защищает? Всего четверо полицейских – и пятьдесят телохранителей уже сдают свое оружие? Это твои львы, Пабло? Полный п*здец. Сделайте мне одолжение, офицеры, верните прямо сейчас все оружие, если не хотите действительно серьезных проблем.

В ужасе офицеры пропустили колонну дальше.

Впрочем, безмятежный период длился недолго. В конце октября 1987 года неподалеку от Боготы наемники Мексиканца убили экс-кандидата в президенты и главу Патриотического союза Хайме Пардо Леалу. Это спровоцировало новый виток охоты на наркобаронов, и отцу снова пришлось уйти в подполье. Он залег на дно в Ла-Исле и вел дела оттуда.

Примерно в то же время его неожиданно посетил Хорхе Пабон, который только что вернулся в Колумбию, пару лет отсидев в нью-йоркской тюрьме по обвинению в наркоторговле. Пабон стал частым гостем в укрытии отца, они часами разговаривали под травку. Пабло так доверял приятелю, что даже предложил на время поисков постоянного жилья остановиться в квартире на третьем этаже здания «Монако». Тот был очень рад и вскоре переехал в квартиру, которую мать обставила итальянской мебелью, собранной из других квартир здания.

Пабон приходил и уходил, когда хотел. Во время одного из разговоров он пожаловался на небольшую проблему. Еще никто даже не догадывался, что попытка разрешить ее перерастет в войну с картелем Кали.

О событиях, которые я собираюсь описать дальше, мне поведал отец. Годы спустя это же рассказал мне Мигель Родригес, когда во время переговоров я продемонстрировал свое незнание причин войны: к тому моменту я успел услышать массу теорий о том, почему «на самом деле» между моим отцом и картелем Кали произошел раскол. Обратимся теперь к истории.

В один из своих визитов Пабон был очень расстроен и поделился с Пабло причиной: пока он отбывал срок в Нью-Йорке, его девушка крутила интрижку с человеком по прозвищу Ананас, работавшим на Хельмера Пачо Эрреру из Кали. Длинный, полный деталей рассказ Пабон закончил тем, что хочет отомстить за предательство.

Отец, большой любитель ввязываться в драки, пусть даже чужие, поддержал приятеля и пообещал попросить картель Кали передать ему Ананаса. Следом он связался с Хильберто Родригесом Орехуэлой и рассказал ему о произошедшем.

– Так оставлять нельзя. Пришлите его ко мне, – потребовал отец, давая понять, что от этого зависели дальнейшие хорошие отношения между картелями.

Через несколько часов он получил от Родригеса ответ. Пачо Эррера отказался передать Пабло Ананаса – одного из самых доверенных своих людей. Разговор перерос в спор и затем в ссору, закончившуюся любимой фразой Пабло: «Тот, кто не со мной – против меня».

Наступило напряженное затишье, и отец тайком усилил меры безопасности. В такой обстановке в конце 1987 года я принял первое причастие, вечеринку в честь которого мать спланировала за год. Отец пришел в сопровождении Фиделя Кастаньо и Херардо Монкады, но пробыл с нами всего час, а затем все трое отправились в Эль-Параисо – убежище в горах Сан-Лукас около Медельина.

Начало нового года выдалось беспокойным. 5 января 1988 года новый министр юстиции Энрике Лоу Муртра восстановил ордера на экстрадицию отца, Мексиканца и братьев Очоа. Закон снова дышал отцу в затылок, и теперь он появлялся в нашей квартире в здании «Монако» в основном перед рассветом, не предупреждая никого. Помню, что в тот период мы видели его лишь мельком.

Однажды мать пригласила его посмотреть на свое последнее приобретение: огромную картину маслом чилийского художника Клаудио Браво. Самым забавным в этой покупке было то, что галерея «Кинтана» в Боготе предложила продать ей эту картину за значительно большую сумму, чем она заплатила автору, но когда сотрудники галереи узнали, что мать уже совершила сделку, то позвонили ей с предложением выкупить произведение по изначально предложенной цене: оказывается, они уже договорились с другим наркоторговцем на еще бо́льшую сумму.

– Нет, милая, оставь ее себе. Не продавай эту картину, она прекрасна. Не продавай ни в коем случае, – посоветовал отец, когда она рассказала ему историю целиком.

Отец снова, уже на постоянной основе, ушел в подполье. Чтобы оказать давление на государство, он занялся похищением политических лидеров и журналистов. В убежищах он часами смотрел телевизор и пришел к выводу, что подходящей мишенью мог бы стать Андрес Пастрана Аранго: журналист, землевладелец, бывший директор новостной программы, кандидат в мэры Боготы и сын бывшего президента-консерватора Мисаэля Пастраны Борреро.

Пабло послал по его душу Пинину. Тот в свою очередь взял с собой Джованни, Попая и нескольких других ребят из Ловайны, Кампо Вальдес и Манрике. Отец же остался в убежище ждать начала операции.

Но на рассвете в среду 13 января 1988 года мы проснулись от взрыва заминированного автомобиля на парковке нашего дома. Отец в то время прятался в Эль-Бискочо, усадьбе на вершине холма, откуда открывался отличный вид на восьмиэтажное здание. Когда прогремел взрыв, он, мои дяди Роберто и Марио и Грязь почувствовали, как тряхнуло землю, и увидели, как вдали поднимается грибовидное облако.

Мы с матерью в ту ночь спали в гостевой комнате, потому что спальню недавно начали ремонтировать, и не услышали ни звука. Нас прижало к кровати потолочной плитой, но, к счастью, не придавило: ее край зацепился за маленькую скульптуру Ботеро на тумбочке.

Проснулся я оттого, что было трудно дышать, и я не мог пошевелиться. Мать услышала мои крики и попросила потерпеть, пока она пытается освободиться из-под обломков. Через несколько минут ей это удалось. Пока она искала фонарик, я пытался повернуть голову к окну.

Потом заплакала Мануэла, и мать бросилась на звук, попросив меня подождать еще минутку. Сестра нашлась на руках у няни целая и невредимая, поэтому мать тут же вернулась помочь мне, все еще зажатому в ловушке между бетоном и кроватью. В конце концов матери удалось найти удачное положение возле одного из углов плиты и нечеловеческим усилием чуть приподнять ее. Рыдая, я выполз на свободу.

Когда я сумел забраться на обломки крыши, я был поражен открывшимся звездным небом прямо над стенами комнаты. Зрелище было сюрреалистичное.

– Мама, а что это было? Землетрясение?

– Не знаю, милый.

В поисках лестницы мать обшарила лучом фонарика коридор, но спуститься было невозможно – путь преграждала груда обломков. Мы начали звать на помощь, и через несколько минут прибыли телохранители. Им удалось расчистить в завале небольшой проход к лестнице.

В этот момент позвонил отец, и мать убитым голосом начала говорить ему:

– Они покончили с нами, покончили с нами…

– Милая, не волнуйся, я пришлю за тобой.

Няня Мануэлы отыскала для матери туфли, но мою обувь найти не удалось, и мне пришлось спускаться по лестнице босиком, наступая на осколки стекла, обломки металла, битый кирпич и прочий подобный мусор. Добравшись до первого этажа, мы забрались во внедорожник, который люди отца припарковали на гостевой стоянке, немного дальше обычного, и помчались прочь. Мы хотели поехать в квартиру бабушки Норы, но решили сначала отправиться в убежище отца: он наверняка очень сильно переживал за нас. Когда мы туда добрались, он встретил нас долгими крепкими объятиями.

Когда паника улеглась, а нам принесли все необходимое, отец продолжил совещаться с дядей Марио и дядей Роберто. И тут их прервал звонок мобильного. Побеседовав с кем-то пару минут, Пабло поблагодарил, сбросил звонок и ухмыльнулся.

– Ублюдки позвонили спросить, выжил ли я, – сказал он. – Трогательная забота. Но я же знаю, что это они взорвали бомбу.

Отец не уточнил, кого имел в виду, но позже мы узнали, что автомобиль заминировали люди картеля Кали в знак объявления войны.

Из отцовского убежища мы отправились в маленькую квартирку одной из маминых сестер, которая и приютила нас на первое время. Это нападение ударило по нам так сильно, что мы еще с полгода не могли спать с выключенным светом.

Вскоре один из людей отца, занятый в поисках виновных, выяснил, что двоих подрывников нанял Пачо Эррера, и одним из виновников был Херман Эспиноса из Кали, известный как Индеец. Преследовать врагов на их собственной территории, однако, было слишком непросто, и отец предложил три миллиона долларов за информацию об их местонахождении.

В течение нескольких недель преступники всех мастей приходили в офис Пабло и в Неаполитанскую усадьбу, чтобы запросить сведения о подозреваемых. В один из тех дней за информацией об Индейце явились двое дружелюбных на вид молодых людей, и отец посоветовал им быть осторожнее: тот, кого они искали, был очень опасен.

Через месяц юноши удивили Пабло, вернувшись с фотографиями трупа Индейца. Они рассказали, что тот был агентом по недвижимости и продавал дом, вследствие чего ребята прикинулись гей-парой, желающей этот дом купить. Индеец попал на крючок, и на второй встрече, на которой планировалось обсудить цену и договор, парни его и убили.

– Хорошо, что эти мальчишки справились. А я еще в них не верил!.. Если бы не они, Индеец неслабо подпортил бы нам жизнь, – прокомментировал отец.

Через несколько недель Пинина схватил напарника Индейца – водителя той машины. Так мы узнали, что 700 килограммов взрывчатки загрузили в автомобиль еще в Кали. Немудрено, что взрыв обернулся таким ущербом. Удивило только то, что в течение четырех дней Индеец хранил автобомбу в Монтекасино, особняке Кастаньо. Впрочем, в итоге оказалось, что Фиделя и Карлоса Кастаньо Индеец попросту обманул, и они не только не имели никакого отношения к нападению, но даже помогали отцу в поисках виновных.

Несмотря на опасность преследования со стороны властей, Пабло оставался в Эль-Бискочо еще несколько дней, разглядывая по ночам в телескоп руины нашего дома и обдумывая, как отомстить наркоторговцам из Кали. Он решил прежде всего выдавить их из Медельина, разгромив принадлежащую им сеть аптек «Ла-Ребаха» и пару радиостанций. А уж потом направиться в их собственные владения в Кали.

Во время этой подготовки отцу позвонил Пинина: он поймал Андреса Пастрану и собирался на следующий день отвезти его на вертолете Кико Монкады в усадьбу Орисонтес в Эль-Ретиро. Пабло с дядей Марио Энао немедленно отправился туда, чтобы переговорить с Пастраной, которого планировал оставить в заложниках. Они хотели скрыть свою личность и перед тем, как войти в комнату, где Пастрану держали привязанным к кровати, надели капюшоны. Однако план провалился: дядя запутался и назвал отца по имени, так что Пастрана понял, с кем имеет дело. Вовсе не с М-19, как пытался внушить ему Попай, когда по приказу Пинины выманил политика из его предвыборного штаба.

Пастрана был важной фигурой в социальной и политической жизни страны, и отец полагал, что, если похитит его и других известных людей, у государства не останется другого выбора, кроме как приостановить выдачу преступников США. Таким образом каждое похищение служило двойной цели: запугиванию – чтобы заставить политиков отменить договор об экстрадиции, и финансированию войны против правительства и картеля Кали, требовавшей все больше расходов. По словам бывших подручных отца, Пабло приказал одной группе своих людей схватить в Майами Чабели Иглесиас, дочь певца Хулио Иглесиаса, а другой – сына промышленного магната Хулио Марио Санто-Доминго в Нью-Йорке. Заложников планировали привезти в Колумбию на частном самолете, но выполнить это не удалось.

Пока Пастрану держали в Эль-Ретиро, отец попытался еще раз надавить на власти по той же схеме, на этот раз – похитив генерального инспектора Карлоса Мауро Ойоса, который почти каждые выходные навещал в Медельине мать. Ойос вступил в должность в сентябре 1987 года, и Пабло некоторое время тщетно ждал, когда он, наконец, сделает публичное заявление против экстрадиции, как обещал во время личной встречи. Похищение отец снова поручил Пинине, который отобрал для этой работы шестерых своих лучших ребят.

Похищение запланировали на 25 января, когда генеральный инспектор должен был прибыть в аэропорт Хосе-Мария Кордова в Рионегро. Но все пошло не по плану. Наемники подрезали машину Ойоса на кольцевой развязке перед терминалом аэропорта, но два агента Административного департамента безопасности, охранявшие чиновника, открыли ответный огонь. Смурфа, одного из людей Пинины, тяжело ранили в этой перестрелке: у него не было пуленепробиваемого жилета, а одолженный для какого-то другого случая у Чопо он как раз в то утро вернул. Тем не менее, Смурф ранил инспектора в левую лодыжку, а через несколько минут оба охранника были убиты.

Однако из-за раны Ойос не мог ходить, а звуки выстрелов раскрыли операцию администрации аэропорта и полиции. Пинина успел отвезти пленника в поместье Сан-Херардо в Эль-Ретиро, всего в десяти километрах от аэропорта, но всего через несколько часов вокруг усадьбы развернулась масштабная поисковая операция.

Когда отцу сообщили, он сказал: «Теперь придется убить генерального инспектора. Он слишком близко к месту, где спрятан Пастрана, пусть они, что ли, спасут обоих? Мы не можем подарить правительству двойную победу. Нет, мы тогда выставим себя полными педиками. Пусть победное настроение государства поутихнет».

План по захвату более ценного заложника в качестве рычага давления не мог провалиться сильнее. Пастрану освободили, потому что, когда в город прибыла полиция, люди отца попросту сбежали, а генерального инспектора одиннадцатью выстрелами убил Пинина.

В тот же день по приказу отца Попай позвонил на радиостанцию «Тоделар» в Медельине и сделал заявление от имени «Лос-Экстрадитаблес»: «Мы свершили суд над инспектором Карлосом Мауро Ойосом, продавшим родину. Можете быть уверены, война на этом не закончена».

Неудачная попытка не охладила ни решимости отца, ни его жестокости. Он продолжил изобретать новые способы борьбы с экстрадицией. Я, его сын, чувствовал только бессилие: он больше не слушал ничьих советов и не внимал ничьим мольбам. Убедить его остановиться было невозможно.

В то же время случившееся вдохнуло новую энергию в охотников на Пабло. Главари картеля Кали, должно быть, пришли к выводу, что отец слишком рассредоточил силы, и решили ударить по его самому слабому флангу: по мне.

В отместку за взрыв у здания «Монако» Пабло приказал уничтожить финансовые точки своих новых врагов, и, естественно, те не оставили атаку без внимания. Пожалуй, это единственное объяснение инцидента, случившегося 21 февраля 1988 года, когда я должен был участвовать в мотоциклетных гонках на улицах заброшенного социального пригорода «Бельо-Ники́я» к северу от Медельина.

Я уже был готов ехать, даже шлем надел, когда трассу гонки внезапно заблокировал десяток пикапов с вооруженными людьми. Отец выбрался из одного из них и взъерошил мне волосы на глазах у сотен зрителей.

– Не волнуйся, сынок. Кое-кто хотел похитить тебя во время гонки – сделать так, чтоб ты упал, и сразу схватить тебя, потому что это единственное место, где ты был бы один, без телохранителей. Я оставлю с тобой Пинину и еще пару ребят. Береги себя. Давай, гоняй, – он поцеловал меня в щеку, погладил по голове и пожелал удачи, сказав, чтобы я хорошо ехал и застегнул шлем покрепче.

Через несколько недель к длинному списку личных врагов отца присоединился высокопоставленный военный чиновник. Первым заданием генерала Хайме Руиса Барреры на посту командующего Четвертой бригадой стало руководство масштабной операцией по поимке Пабло. Около пяти утра во вторник 22 марта две тысячи солдат, три боевых вертолета и несколько танков заняли Эль-Бискочо.

В это время отец спал, спали и десять наемников при нем, однако пара фермеров, наблюдавших за окрестностями, предупредили о солдатах по радио, и то же самое сделали два охранника, дежурившие в холмах у дороги Лас-Пальмас и увидевшие оттуда, как военные спускаются с горы к укрытию.

Отцу вместе с Отто, Альбейро Арейсой, Чемпионом и семью другими телохранителями удалось сбежать, но на пути в другое убежище им все же пришлось пережить два рискованных момента.

Сначала, когда они спускались по склону, они столкнулись с солдатом, который ударил отца стволом винтовки поперек груди и приказал всем поднять руки и не двигаться. Пабло, как ни в чем не бывало, встал во главе и заговорил с солдатом:

– Расслабься, брат, расслабься, мы сами сдадимся. Смотри, со мной только один, два, три человека…

Трое наемников выдвинулись вперед, чтобы отвлечь солдата, пока отец с Отто и Чемпионом сбежали. Однако солдат раскусил эту простенькую хитрость и успел сделать несколько выстрелов, чуть было не попав в Пабло. Он потом сказал мне, что в этот момент ощутил рядом смерть: пули ударили так близко, что выбитая ими земля попала ему в лицо.

Спустившись еще на четыре сотни метров, отец и его люди вышли на шоссе Лас-Пальмас, и там их попытался перехватить другой военный. Отец направил на него пистолет и заорал: «F-2! Мы F-2! Не мешай работать, парень, у меня здесь пленные! Прочь с дороги!»

Солдат, застигнутый врасплох, повиновался и отошел в сторону, словно это был приказ генерала, и отец, а следом за ним Отто, Чемпион и еще двое спустились гуськом по горе. Этот момент запечатлел фотограф из газеты El Colombiano, который приехал на место действий, как только услышал о размещении там войск.

Отцу удалось сбежать, но у генерала Руиса Барреры имелись планы и на его семью. Тем же утром армия совершила налет на здание «Торрес-дель-Кастильо» на перекрестке Трансверсаль-Инфериор и Ла-Лома-де-лос-Бальсос и арестовала мою мать. Одна из теток испугалась за нее и уговорила арестовать ее тоже. Вдвоем их доставили в штаб Четвертой бригады и продержали там сутки без возможности позвонить кому-либо. Почти одновременно солдаты явились в школу Сан-Хосе-де-ла-Саль, чтобы забрать в гарнизон и меня, хотя мне и было тогда всего одиннадцать. Но когда они прибыли, один из школьных охранников сообщил о происходящем моему телохранителю, и мы укрылись в кабинете директора. Сидя там под столом, я слышал шаги и голоса: солдаты вошли, спросили обо мне, а затем ушли.

Военные схватили даже моего семидесятишестилетнего дедушку Карлоса, когда тот ехал по Медельину за рулем своего «Вольво». Автомобиль конфисковали, а его отвезли на военную базу в Энвигадо. Помню, как Попай, знатный юморист, попытался и это обратить в шутку:

– Слава богу, они забрали машину дона Карлоса! Может, хоть теперь в Медельине не будет пробок.

После этой операции отец отдал приказ убить генерала. Чтобы отследить его передвижения, Пинина и семеро его людей арендовали квартиру рядом с Четвертой бригадой и загрузили машину мощной взрывчаткой, которую планировали взорвать, когда мимо двинется его кортеж. Это был один из первых планов отца, предполагавший использование заминированного автомобиля, но осуществить его не удалось. Наемники преследовали генерала Руиса по всему Медельину, пытаясь подгадать момент, когда тот проедет мимо заминированного автомобиля, но офицер был очень осторожен в своих передвижениях.

В какой-то момент жертвой этого плана пала одна из секретарей генерала, посвященная в конфиденциальную информацию. После нескольких дней слежки Пинина сообщил отцу, что, уходя днем с работы, женщина всегда брала такси от входа в штаб. Они решили пускать в это время несколько отцовских такси, пока, наконец, секретарь не села в одно из них и ее не похитили.

Через несколько недель армия впервые предложила награду за моего отца и обратилась к гражданам с просьбой присылать любые сведения о нем на почтовый адрес штаба. В ответ отец завалил военных письмами с ложной информацией, препятствующей поиску. Затем он послал одного из своих людей в район Ла-Пас, и тот заплатил множеству семей за то, чтобы они писали в штаб письма с различными и противоречивыми сведениями о его предполагаемом местонахождении. Каждое сообщение должно было содержать новую историю, написанную другим почерком на другой бумаге и из другой области. Так, например, писали, что Пабло отпустил бороду и прятался в старой усадьбе с несколькими вооруженными людьми, или что в доме с постоянно задернутыми шторами обосновались незнакомцы с винтовками. А чтобы все выглядело более правдоподобно, отец платил за то, чтобы письма отправляли из тех мест, из которых якобы приходили новости. Он хотел сделать так, чтобы точная информация о нем, даже если армия ее получит, оказалась неразличима среди вала бесполезных сообщений. И эта стратегия, должно быть, сработала, потому что отец в течение нескольких месяцев скрывался в относительном спокойствии.

Затем наступил 1989 год – очень неспокойное время для Колумбии и для всей нашей семьи. За эти двенадцать месяцев отцовская война против правительства разгорелась до предела. Отец все еще пытался сделать так, чтобы экстрадиция перестала быть инструментом, с помощью которого США и Колумбия противостояли наркоторговле.

Как я позже узнал, отец, проведав, что судебные органы получили однозначные доказательства его причастности к смерти Гильермо Кано, заказал в Боготе убийство адвоката, представляющего семью Кано в этом расследовании. Утром 29 марта 1989 года два наемника расстреляли его машину.

Для следующей задачи – покушения на главу Административного департамента безопасности, генерала Мигеля Маса Маркеса – идеальным кандидатом, по словам Чопо, был Карлос Кастаньо. У него были информаторы в департаменте безопасности, и сам Кастаньо был двойным агентом и известным информатором департамента. В течение нескольких месяцев он поставлял властям чрезвычайно важную информацию, которая помогла уничтожить нескольких крупных игроков преступного мира. Благодаря этому Кастаньо даже удалось несколько раз встретиться с генералом.

В июле по заданию Пабло и после консультации с Мексиканцем Карлос Кастаньо организовал это покушение на севере Боготы. Однако офицер не пострадал: люди Кастаньо не вовремя активировали бомбу, и взрывная волна ударила в один из фургонов сопровождения.

Судя по тому, что я услышал позже, и у отца, и у Мексиканца были причины напасть на Масу. Пабло считал это необходимым, потому что знал, что глава Административного департамента безопасности как-то связан с Мигелем и Хильберто Родригесами из картеля Кали. А Мексиканец – потому что генерал отрицал само существование военизированного движения, которым Родригес Гача руководил из Магдалены Медио.

Несмотря на неудачу, отец приказал Кастаньо не распускать группу и еще раз попытаться убить Масу. Новая возможность представилась несколько недель спустя, когда генерал заболел: люди отца предложили медсестре Масы крупную сумму, чтобы та отравила его. Но и этот план по какой-то причине не осуществился.

В середине июня, когда Пабло скрывался в убежище Лас-Марионетас в Неаполитанской усадьбе, в семичасовых новостях объявили, что на съезде партии «Новые либералы», прошедшем в Картахене, Луис Карлос Галан объявил о воссоединении с либеральной партией при условии, если они вместе выдвинут кандидата на президентские выборы в мае 1990 года. В той же речи Галан снова упомянул об экстрадиции, назвав ее единственным эффективным инструментом борьбы с незаконным оборотом наркотиков.

Хотя голос отца и оставался спокойным, его реакция прозвучала как смертный приговор:

– Пока я жив, ты не станешь президентом. Покойник президентом быть не может.

Он немедленно связался с Мексиканцем и договорился о встрече через несколько дней в одном из особняков приятеля в Магдалена Медио. После долгого обсуждения юридических и политических последствий они сошлись на том, что возглавит операцию по убийству Галана мой отец, а сделают они это, когда политик в рамках своей кампании остановится в Медельине. Тогда же Пабло приказал Рикардо Приско Лоперу отправиться в Армению, купить там автомобиль и зарегистрировать его на имя Хелмера Пачо Эрреры из картеля Кали, чтобы с нападением, когда оно произойдет, власти связали его.

Тем временем в начале июля наемники отца совершили смертельную ошибку: вместо кортежа полковника Вальдемара Франклина Кинтеро, начальника полиции Антьокии, они подорвали кортеж губернатора Антонио Рольдана Бетанкура.

Пабло пришел в ярость, когда услышал, что жертвой стал Рольдана, а не полковник. Его человек по прозвищу Мейм должен был взорвать бомбу, когда Паскин сообщит ему, что цель подъезжает к заминированному автомобилю. Однако Паскин ошибся и принял синий «Мерседес» с эскортом Рольдана за кортеж Франклина Кинтеро. За радиосигналом, который он передал, последовал сильный взрыв, в результате которого погибли губернатор и еще пять человек.

В следующие месяцы волна террора, призванная запугать судей, только нарастала. Так, люди отца убили судью по делам против общественного порядка и магистрата Верховного суда в Медельине. Затем в Боготе расправились с магистратом столичного Верховного суда. Отец постепенно переставал задумываться о последствиях своих действий, и список соотечественников, павших в этой войне, становился все длиннее.

1 августа Пабло услышал в новостях, что Луис Карлос Галан выступит на конференции в Медельинском университете. Это был его шанс, и отец приказал Приско и его парням спланировать убийство.

Утром 3 августа все было готово. Приско приказал припарковать купленную в Армении «Мазду» на полузаброшенном участке в двух кварталах от университета. С этого участка предполагалось запустить две ракеты в аудиторию, где должен был выступать кандидат. Но план провалился: какая-то женщина заметила из окна подозрительную активность на пустыре и позвонила в полицию, а та в свою очередь отправила нескольких офицеров в форме проверить сообщение. Наемники бросили все – и машину, и снаряды, – и скрылись.

Отец позвонил Мексиканцу, и в ходе следующей встречи они решили, что новую попытку предпримут в Боготе, на этот раз под командованием Мексиканца. Снова прозвучало имя Карлоса Кастаньо, поскольку его план нападения на генерала Масу еще можно было применить, а Кастаньо обратился к своим контактам в департаменте и получил подробную информацию о протоколах безопасности Галана и его личное расписание.

Некоторое время спустя, в середине августа, Кастаньо сообщил отцу, что все готово, кроме одной детали: он не смог найти мини-пулемет МАС-11, размер и универсальность которого делали его идеальным оружием для этой задачи. Спустя два дня по указу Пабло Пинина передал MAC-11 одному из людей Кастаньо.

За два дня до назначенного времени Кастаньо через своих информаторов узнал, что вечером пятницы 18 августа 1989 года Галан собирается провести митинг на главной площади Соачи, к югу от Боготы. Отец и Мексиканец дали операции зеленый свет. Однако план, который Кастаньо оценивал как идеально надежный, требовал, чтобы несколько человек смешались с агентами службы безопасности Галана, как только тот доберется до места митинга.

Отец знал, что последствия этого убийства будут особенно жесткими, особенно для него и Мексиканца – тех, кого знали как главных врагов политика. Он приказал усилить охрану вокруг укрытия Ла-Рохита – красного дома между Медельином и городом Ла-Сеха на востоке Антьокии, где он прятался в те дни. Мы с матерью из здания «Альтос» перебрались в «00» – пентхаус в здании «Сейба-де-Кастилья» в Медельине.

В ту роковую пятницу отец, как и всегда, проспал до полудня. Когда же он проснулся, ему сообщили, что около семи утра отряд из шести человек под командованием Джона Хайро Посады, больше известного по прозвищу «Тити́», расстрелял полковника Вальдемара Франклина Кинтеро, когда его автомобиль остановился на светофоре на границе медельинских районов Каласанс и Ла-Флореста.

Это нападение было совершено в стиле сицилийской мафии: убийцы встали перед машиной полковника и стреляли, пока магазины их винтовок не опустели. По словам отца, в офицера попало около ста пятидесяти пуль. В те дни Пабло постоянно ссылался на Тото – Сальваторе Риину, одного из самых известных сицилийских мафиози, от которого он перенял методы террора, включавшие заминированные автомобили и выборочные убийства.

В тот же день президент Барко объявил о новых, более решительных мерах по борьбе с терроризмом Медельинского картеля. Но позже ночью появились новости о том, что кандидат в президенты Луис Карлос Галан скончался от ран, полученных на площади Соачи. План Карлоса Кастаньо сработал.

На рассвете в субботу 19 августа Фидель и Карлос Кастаньо прибыли в Ла-Рохиту, чтобы поговорить с моим отцом. Нас тогда там не было, но позже мне рассказали, что они обсуждали эффективность каждого из людей, участвовавших в нападении, а также преследования и облавы, которые теперь на них обрушатся. Отец пообещал Кастаньо, что покроет все расходы на операцию – около 250 миллионов песо. Через неделю он вручил им эти деньги наличными, но Фидель отказался их принять:

– Пабло, не парься, ты нам ничего не должен. Считай, что это мой взнос в финансирование войны.

Когда число агентов, разыскивающих отца, снова выросло, он, верный правилу не оставаться слишком долго на одном месте, вместе с дядей Марио Энао и Хорхе Луисом Очоа перебрался в Эль-Оро – поместье в нескольких километрах от порта Кокорна́ в Магдалене Медио. Но в шесть утра 23 ноября их предупредили о том, что несколько вертолетов и люди из элитного антитеррористического подразделения национальной полиции только что покинули военную базу Паланкеро и направляются к дому.

Как обычно, Пабло не поверил, что эта операция может быть как-то связана с ним. Но через несколько минут в небе над Эль-Оро появился боевой вертолет, и все трое бросились прочь. Вертолет, впрочем, никак не мог приземлиться, потому что отец заранее приказал установить вокруг дома десятки длинных шестов, связанных друг с другом стальными тросами.

В хаосе, вызванном попыткой побега, агенты открыли огонь с воздуха. Отцу и Хорхе Очоа все же удалось сбежать, но дядя Марио не успел укрыться и погиб. Так в ходе этой операции был убит ближайший друг Пабло, единственный человек, к кому он прислушивался и, может быть, даже боялся. «Я останусь твоим самым верным братом», – говорится в одном из писем, написанных отцом лучшему другу уже после его смерти.

Отец залег на дно в другом укрытии. Несмотря на всю секретность, один адвокат сумел добиться того, чтобы Пабло его принял, и умолял прекратить террор. Но отец стоял на своем:

– Сеньор, во Второй мировой войне США бомбардировками поставили Японию на колени. Я собираюсь сделать то же самое с этой страной.

И так он и поступил.

В половине шестого утра в субботу 2 сентября дон Херман – мужчина лет шестидесяти из шайки Пинины – подорвал в Боготе, на заправочной станции напротив главного входа в редакцию газеты El Espectador, фургон с сотней килограммов динамита. Через несколько часов посланные отцом люди разрушили летний дом семьи Кано на островах Росарио. Через несколько дней Пинина ненадолго заскочил к нам в укрытие и в деталях описал нападение на редакцию.

Несколько недель отец сеял хаос по всей стране. Его люди, приноровившиеся взрывать автомобили и другие устройства, нанесли серьезный ущерб нескольким штаб-квартирам политиков в Боготе, отелю Hilton в Картахене, офисам издания Vanguardia Liberal в Букараманге – и далеко не только им. Пабло был убежден, что правительство в надежде урегулировать ситуацию пойдет на уступки, как это случилось в 1984 году после убийства Родриго Лары, и попросил адвоката Гвидо Парру попытаться договориться о встрече с его крестным отцом, бывшим министром Хоакином Вальехо Арбелаэсом.

Пока по всей стране продолжали взрываться бомбы, Пабло, Вальехо и Парра провели тайные переговоры, где разработали мирное предложение: «Лос-Экстрадитаблес» должны были сдаться властям в обмен на существенную судебную защиту, включая гарантию невыдачи их США. Вальехо сразу же отправился в Боготу, чтобы обсудить эту инициативу с генеральным секретарем президента, Херманом Монтоей Велесом. Но, как и пять лет назад, новости об этом просочились в прессу, на этот раз – в газету La Prensa, принадлежащую семье Пастраны. У правительства не оставалось другого выбора, кроме как публично заявить, что они получили предложение от мафии, но сразу же отклонили его.

Шансы на переговоры снова испарились, правительство Барко опять взяло верх, поэтому, как рассказал мне Чопо, отец и Мексиканец решили уничтожить наиболее популярного кандидата в президенты, Сесара Гавирию: кандидат от либералов ожидаемо поддерживал политику Галана в отношении экстрадиции.

Пабло с Мексиканцем снова обратились к Карлосу Кастаньо. Однако тот быстро осознал, что усиленную охрану Гавирии трудно уязвить обычными методами, и решил, что единственный способ – уничтожить самолет с Гавирией на борту. По словам Чопо, как только отец и Мексиканец дали добро на операцию, Серьга, – как он позже заявил в прокуратуре, представ через некоторое время перед судом, – соорудил чемоданную бомбу с мощной взрывчаткой. Одновременно Кастаньо уговорил неизлечимо больного юношу из бедной семьи пронести бомбу на борт и взорвать ее после взлета взамен на солидную денежную сумму для его семьи.

Со слов Чопо, Кастаньо обманул и юношу, и Серьгу заодно, втайне переделав бомбу, чтобы та взорвалась не от сигнала с пульта дистанционного управления, а автоматически, как только самолет наберет высоту десять тысяч метров.

Узнать детали графика кампании Гавирии было практически невозможно – его система безопасности работала почти безупречно. И тем не менее благодаря своим агентам в сфере гражданской авиации Кастаньо удалось выяснить, что на 7:13 утра понедельника 27 ноября у политика назначен вылет рейсом 1803 авиакомпании Avianca из Боготы в Кали.

САМОЛЕТ ВЗОРВАЛСЯ, КОГДА ПРОЛЕТАЛ НАД СОАЧЕЙ – ТЕМ ЖЕ ГОРОДОМ, ГДЕ БЫЛ УБИТ ГАЛАН. НО ИНФОРМАЦИЯ КАСТАНЬО ОКАЗАЛАСЬ НЕВЕРНОЙ. ГАВИРИИ НА БОРТУ НЕ БЫЛО.

Способность отца создавать беспорядки казалась безграничной, правительство было не в состоянии нейтрализовать армию убийц, разосланную им по стране. И все же, какой бы властью он ни обладал, было ясно, что последствия его действий скоро затронут и окружающих его людей.

Отец вновь продемонстрировал свою мощь 6 декабря, когда Карлос Кастаньо, намереваясь убить генерала Масу, подорвал у штаб-квартиры Административного департамента безопасности в Палокемао автобус. Для того чтобы здание департамента превратилось в руины, как того хотел Пабло, по всем расчетам требовалось одиннадцать тонн динамита. Кастаньо пришлось усилить подвеску автобуса, но все равно погрузить удалось только семь тонн: взрывчатку уложили на пол до уровня окон, чтобы не вызывать подозрений. Автобус взорвался рядом с главным входом в департамент, став причиной ранений сотен людей и колоссального ущерба. Тем не менее, убить генерала так и не удалось.

Той ночью в теленовостях заявили, что в автобусе было около семисот килограммов взрывчатки. После просмотра выпуска отец сказал: «Эти придурки ничего не знают! Опять назвали десятую долю от реального количества динамита».

Война между мафией и правительством в пятницу 15 декабря приняла радикальный оборот. В новостях объявили, что в ходе полицейской операции в порту Ковеньяс на Карибском побережье погиб Мексиканец. Отец оплакивал его. Он считал Мексиканца своим ближайшим союзником, воином, который оставался рядом и в хорошие, и в плохие времена. Они всегда были очень близки, никогда не ссорились, отец даже стал крестным одного из детей Мексиканца.

Несмотря на деревенский вид, у Гонсало Родригеса имелась пара специфических привычек. Он заставлял дезинфицировать ванные комнаты спиртом, прежде чем войдет в них, делал маникюр несколько раз в неделю, а туалетную бумагу привозил из Италии.

Однажды отец рассказал нам, что, когда они прятались в убежище Ла-Исла, Мексиканец поделился опасениями за свою жизнь: до него дошли слухи, что полиция и картель Кали взяли его на прицел, и что кто-то из его организации предал его.

Паранойя Гонсало достигла таких масштабов, что вскоре он покинул Ла-Ислу и отправился на грузовике в усадьбу в городе Барбоса, Антьокия. Однако уже через две недели он бежал и оттуда, так как был уверен, что враги наступают ему на пятки. Отец предложил ему вернуться в Ла-Ислу, но Мексиканец отказался и сказал, что предпочтет отправиться в сторону побережья.

– Друг мой, – чаще всего именно так отец обращался к Гонсало, – останься со мной. На побережье слишком опасно. Там нет джунглей, чтобы спрятаться, и пиндосы быстро пронюхают о тебе. У моря гораздо хуже.

Теперь, когда Мексиканец был мертв, и шансов на переговоры с властями тоже не просматривалось, некому было отговорить Пабло от возвращения к похищениям и насилию в его противостоянии государству.

Через пять дней после операции, в ходе которой убили Мексиканца, пока страна еще праздновала этот удар по Медельинскому картелю, СМИ сообщили, что в Боготе люди моего отца похитили Альваро Диего Монтойю, сына генерального секретаря президента Хермана Монтойи, а в Медельине – Патрицию Эчаваррию Олано де Веласкес и ее дочь Дину, дочь и внучку промышленника Элькина Эчаваррии, свата президента Барко.

Теперь, после этих похищений, правительство тайно предложило моему отцу новую возможность сдаться. Семья Монтойя обратилась за помощью к магнатам Марио Аристисабалю и Сантьяго Лондоньо, которые, в свою очередь, попросили адвоката Гвидо Парра попытаться убедить моего отца освободить заложников.

Из сообщений Аристисабаля и Лондоньо у Пабло сложилось впечатление, что власти готовы предоставить ему особый правовой режим. В середине января 1990 года он освободил трех заложников и выпустил коммюнике от имени «Лос-Экстрадитаблес», в котором группировка признавала победу правительства и объявляла об одностороннем перемирии. В знак доброй воли, – именно в это время президент США Джордж Буш-старший находился с официальным визитом в Картахене, – отец сдал властям комплекс по переработке кокаина в Урабе, школьный автобус с тонной динамита и вертолет.

Пабло также изложил в письме свои условия сдачи. Этому шагу способствовало помимо прочего то, что власти, не оглашая этого, начали откладывать разбирательства по некоторым делам об экстрадиции. Президент Барко даже высказался тогда: «Если наркоторговцы сдадутся сами, можно подумать и о соглашении». Я тоже часто просил отца найти мирное решение проблем и вместо насилия все внимание сосредоточить на семье.

Тем не менее, следующее убийство полностью отрезало возможность мирного урегулирования. 22 марта 1990 года погиб левый лидер и кандидат в президенты от «Патриотического союза» Бернардо Харамильо Осса. Министр правительства, Карлос Лемос Симмондс, ранее обвинивший Харамильо в принадлежности к ФАРК, подал в отставку.

Власти практически мгновенно назвали отца виновником в смерти Харамильо. Пабло также мгновенно опубликовал письмо, в котором отверг обвинение и заявил, что погибший политик всегда ему нравился, поскольку выступал против экстрадиции и был открыт к переговорам с картелями. В конце письма отец также процитировал интервью с Харамильо, опубликованное в журнале Cromos: «Сейчас во всем обвиняют Пабло Эскобара. Он будет козлом отпущения за все зло, творившееся в стране последние годы. Но не стоит забывать о видных правительственных деятелях, напрямую связанных с военными группировками, и прежде всего они должны ответить перед страной за совершенные ими преступления».

После смерти Харамильо отец вспоминал, что политик умолял заступиться за него перед Кастаньо.

– Вина лежит на Фиделе и Карлитосе, но они – мои друзья, и я не могу заявить об этом.

Отставка министра Лемоса Симмондса сделала общеизвестным тот факт, что в декабре прошлого года, после похищения Альваро Диего Монтойи, администрация Барко вела переговоры с моим отцом. В попытке оправдаться чиновники, причастные к той истории, во главе с Херманом Монтойей выступили с публичным заявлением о том, что отказ от экстрадиции никогда не стоял на повестке, и что единственным вариантом для наркоторговцев была безоговорочная капитуляция.

Касательно Лемоса я помню одну фразу, сказанную отцом:

– Посмотрите, как запел Лемос. Сначала он мне все рушит, а потом, когда его выгоняют, и он остается без власти, тут же посылает мне весточку, что готов помочь во всем!

Убедившись, что его обманули, 30 марта 1990 года Пабло от имени «Лос-Экстрадитаблес» объявил, что возобновляет войну против правительства.

В последующие недели его преступная машина заработала на полную мощность, став источником новой ужасающей волны террора. От его людей я слышал, что они закладывали и взрывали бомбы в районах Киригуа и Ниса в Боготе, в центре города Кали и в отеле «Интерконтиненталь» в Медельине. Отец также приказал атаковать элитный антитеррористический отдел полиции, созданный для его поимки, и его люди взорвали два припаркованных автомобиля, когда мимо проезжали грузовики с агентами этого отдела.

В то же время Пабло вел подробные записи об актах террора и насилия, совершаемых властями в попытке выследить его. В бедных кварталах Медельина группы полиции в надежде уничтожить наемную армию моего отца совершали порой и массовые убийства. В одной новостной программе даже сообщили, что военный патруль предотвратил резню и арестовал нескольких агентов Управления судебной полиции и уголовного розыска.

Отец ответил полиции Медельина с еще большей жестокостью. О первом мне рассказал Пинина – взрывы, задействовавшие смертников. Этим людям какое-то время давали продавать небольшие количества кокаина и регулярно платили, зарабатывая таким образом их доверие. А затем вместо наркотика им давали динамит, упакованный точно так же, и когда они проходили мимо полицейских участков или через КПП, кто-то другой активировал взрывчатку с пульта дистанционного управления. Отец как-то сказал, что пульты, купленные по совету Чучо – испанского террориста, которого он нанимал для обучения своих наемников, – работали плохо, и он приказал закупить те, что используют авиамоделисты.

Второй метод был известен как «План “Пистолет”». Люди отца достали из тайников по всему городу множество оружия и раздали его бандам, орудовавшим в трущобах, чтобы те могли защититься от полиции и заодно убить любого полицейского, встреченного на улице. За совсем короткий срок по всему Медельину было убито около трехсот представителей охраны порядка. Когда этот ужасный период завершился, я узнал, что боевикам было достаточно явиться в офис отца с газетной вырезкой, сообщающей о смерти офицера полиции, чтобы получить награду.

– Они пойдут на переговоры, только если мы создадим полный хаос, – сказал Пабло адвокату Аристисабалю.

Город наводнили отряды вооруженных людей, происходящее все больше походило на гражданскую войну. Фактически Медельин стал зоной боевых действий. Поэтому в начале июня 1990 года отец вывез меня из страны под предлогом поездки на чемпионат мира в Италии, где играла и сборная Колумбии.

Я отправился с одним из родственников отца, Альфредо Астадо; нас охраняли Пита и Хуан. Отец беспокоился о том, что выследить меня за границей его врагам будет даже проще, и заказал мне поддельные документы. Вручая их, он хвастался, что с ними я смогу пройти через любой иммиграционный или полицейский пункт мира.

И он был прав. 9 июня мы с Альфредо посетили открывающий матч чемпионата – поединок сборных Италии и Австрии на Олимпийском стадионе в Риме, а в следующие несколько дней я болел за сборную Колумбии на матчах с Югославией и Германией в Болонье и Милане. На стадионах я появлялся с лицом, раскрашенным в желтый, синий и красный, накрывал голову флагом и надевал темные очки, так что узнать меня было по меньшей мере непросто.

Находясь в Европе, я не мог не просматривать газеты и журналы, пусть даже и получал их с восьмидневной задержкой, поскольку хотел знать, что происходит. Так я узнал, что 14 июня полицейские убили Пинину – настоящего командующего армией Пабло.

В итальянских отелях во время чемпионата не было мест, поэтому мы отправились на поезде в швейцарскую Лозанну и заселились в «Отель де ла Пас». Мне не хотелось смотреть достопримечательности, и я настоял, чтобы мы вместо этого остались в номере. Чтобы не скучать, я играл в карты с Питой и Хуаном. Консьержу отеля, однако, показались подозрительными иностранные гости, не покидавшие номера, и он сообщил о нас местным властям.

В полдень, когда мы вышли пообедать в китайском ресторане, нас встретил добрый десяток полицейских. Снаружи ресторана ожидала подмога – не меньше десяти патрульных машин с ревущими сиренами. Улица была оцеплена желтой лентой.

Нас обыскали и увели в наручниках. Порознь нас отвели в дом, принадлежащий тайной полиции. Я оказался в камере с красной дверью и пуленепробиваемым стеклом. Там мне приказали раздеться и обыскали во второй раз. Еще через пять часов два агента, мужчина и женщина, отвели меня к машине и отвезли в другой дом, где два часа допрашивали.

Они сказали, что не понимают, почему тринадцатилетний мальчик носит часы Cartier за десять тысяч долларов. Я объяснил, что мой отец – владелец большой фермы в Колумбии, и что он купил мне эти часы, продав несколько голов скота, а всего в его стадах больше трех с половиной тысяч животных. В конце концов причин меня задерживать так и не нашлось, и вскоре я воссоединился с Альфредо и моими телохранителями. Пристыженные полицейские спросили, куда нас подвезти, и мы попросили просто вернуть нас туда, откуда забрали – к китайскому ресторану.

Беспорядки в Медельине из-за войны между отцом, правительством и картелем Кали обернулись ужасающей резней. В ночь на субботу 23 июня 1990 года, когда Колумбия выбыла из Кубка мира после игры с Камеруном, группа мужчин ворвалась в ночной клуб «Порту» в Эль-Побладо, известный тем, что там часто появлялись представители высшего класса Медельина. Около двадцати человек, одетых в черное и вооруженных автоматами, приехали на двух черных фургонах с тонированными стеклами, выгнали посетителей на стоянку, выстроили в несколько шеренг и расстреляли, не разбираясь. Девятнадцать молодых людей от двадцати до двадцати четырех лет погибли, еще пятьдесят были ранены.

Власти снова тут же обвинили моего отца, утверждая, что он ненавидит медельинскую элиту. Позже, когда мы снова встретились с ним в укрытии, я спросил его об этой резне, и он сказал, что не имел к ней никакого отношения.

– Грегори, если бы это и правда сделал я, стал бы я отмалчиваться? Сколько преступлений я совершил на самом деле? Какой смысл мне скрывать еще одно? Рядом с клубом – КПП элитного антитеррористического отдела полиции, вот через него убийцы и прошли. Может, они сами резню и устроили из-за пары ребят Отто, которые там околачивались иногда. И ведь только один погибший был из моих людей, остальные были ни при чем.

Несмотря на роскошь, которой мы наслаждались в Европе, я сидел там как на иголках: я очень хотел знать, как там отец, что с ним будет? Я отправил ему несколько писем, и он ответил длинным посланием от 30 июня, которое я получил неделей позже, как раз когда мать с Мануэлой собрались тоже приехать в Европу, чтобы пойти на языковые курсы, как хотел отец.

Дорогой сын!

Крепко обнимаю тебя и передаю сердечный привет.

Я скучаю по тебе и очень тебя люблю, но в то же время я рад знать, что ты наслаждаешься безопасностью и свободой. Я решил отправить к тебе мать с сестренкой, потому что ты писал, что хочешь, чтобы все были рядом, а ты знаешь, какая сейчас обстановка дома.

Знаю, что ты не забудешь то, что я всегда говорил: нужно верить в человеческую судьбу, пути Господни неисповедимы, будь они радостными или горестными.

Недавно в газете я прочитал письмо, которое аргентинскому президенту Карлосу Менему отправил его сын. Он осудил отца за то, что тот выгнал свою семью из президентского дворца, и обвинил его в недостатке мужества и развращенности властью.

Меня это очень обеспокоило. Я несколько раз перечитал твое предыдущее письмо и ощутил только гордость. Я лишь хочу, чтобы с тобой все было в порядке. Надеюсь, ты понимаешь, что иногда семьям приходится на какое-то время расставаться. Такова жизнь.

Я хочу, чтобы ты был спокоен и понимал, что мы расстались не из-за той досадной ситуации, в которой оказались, а потому, что хоть мы и очень дружная семья, я, как отец, считаю необходимым отправить тебя учиться за границу, чтобы твое будущее было лучшим.

Представим, что мне пришлось многим пожертвовать. Представим, что пришлось продать наш дом, чтобы вы смогли поехать учиться за границу на несколько месяцев. Нам всем было бы очень грустно, если бы между нами приключилось то же, что вышло у президента Аргентины с его сыном.

Что может быть большей жертвой для меня, чем сносить ваше отсутствие?

Если ты будешь спокойным с мамой и сестрой, они тоже будут спокойны, а если ты будешь смеяться, то и они, и я будем смеяться. Наслаждайся этой поездкой. Не упускай возможности, учи языки, чтобы узнать что-то новое и познакомиться с другими культурами. Когда мне было тринадцать, как тебе сейчас, у меня не было ничего, но счастливее меня не было никого на свете.

Но будь осторожен: помни, что ты сейчас не в своей стране, и не делай ничего противозаконного или дурного. Не позволяй никому давать тебе плохие советы. Делай то, что подсказывает тебе совесть.

Помни, я всегда хотел быть не только твоим отцом, но и твоим лучшим другом.

Храбрый мужчина – это не тот, кто выпивает рюмку ликера на глазах своих друзей, а тот, кто не пьет.

Прости меня за все это философствование и такое длинное письмо. Сейчас суббота, и я хотел посвятить тебе побольше времени, словно ты сам пришел ко мне. Что касается меня, я в полном порядке. Много работаю, но все идет отлично.

Твоя мать, должно быть, сказала, что твоих мучителей разоблачили. Я этому безумно рад. Самых важных из них лишили должностей, и это тоже очень хорошо.

Я хочу, чтобы ты присылал мне побольше фотографий и больше рассказывал, чем занимаешься и как проводишь время.

Не теряй ни минуты. Наслаждайся жизнью, побольше гуляй, занимайся спортом. Если сумеешь увлечься спортом всерьез, сможешь стать счастливым где и когда пожелаешь. Я скоро напишу снова, и сам буду ждать от тебя весточку.

Очень, очень, очень сильно люблю тебя.

30 июня 1990 года.

Чемпионат мира закончился, и мы отправились во Франкфурт, чтобы встретиться с матерью, Мануэлой и еще несколькими родственниками. Ничем не выделяясь из толпы туристов, мы побывали еще в нескольких городах Европы, после чего вернулись в Лозанну. Там мы с матерью поступили в языковую школу, где собирались до конца года учить английский.

Мы посетили несколько первых занятий, когда пришло новое письмо от отца, датированное 17 июля, и в нем впервые за долгое время читался настоящий оптимизм в отношении наших дел и ситуации в стране:

Я решил сменить стратегию и закончить войну, когда к власти придет новое правительство. Победивший кандидат сказал, что не стремится продолжать экстрадиции и что применение этого закона зависит от ситуации с общественным порядком в стране. Значит, общественный порядок будет хорошо соблюдаться. Очень скоро выборы в Национальное учредительное собрание, и теперь, когда люди за это проголосовали, я уверен, что первой статьей Конституции, которую напишут новые депутаты, будет запрет о выдаче колумбийцев. А лучшая новость из всех заключается в том, что, как только это произойдет, все опасности минуют, и вы сможете вернуться домой.

И все же, несмотря на эти хорошие новости, 12 августа 1990 года – всего через пять дней после того, как Сесар Гавирия дал присягу в качестве президента, – полиция Медельина убила Густаво Гавирию, двоюродного брата отца, его верного друга с самого детства и напарника в преступлениях. По словам вдовы Густаво, шестеро полицейских ворвались в дом семьи Гавирия с намерением взять Густаво под стражу. Но он так вцепился в дверной косяк, что его не смогли оттащить и в конце концов просто застрелили. Она сказала, что Густаво был безоружен и даже успел позвонить в медельинскую службу экстренной помощи, уверенный, что его хотят убить.

Оставаясь в Швейцарии, в начале сентября мы узнали, что отец снова вернулся к практике похищения известных людей, на этот раз – стремясь надавить на новую, менее опытную администрацию президента Гавирии. Мы узнали, что группа наемников Пабло во главе с Команчем похитила множество журналистов: Диану Турбай (дочь бывшего президента Хулио Сесара Турбая и главного редактора журнала Hoy x Hoy), Азучену Лиэвано, Хуана Витту, Эро Бусса и операторов телепрограммы новостей Criptón Ричарда Бесерру и Орландо Асеведо. Хуана Гомеса Мартинеса, редактора газеты El Colombiano отец тоже приказал похитить, но с ним люди отца потерпели неудачу: журналист забаррикадировался в углу дома с револьвером, и вытащить его оттуда не смогли.

Диану Турбай и других заложников держали в поместье на окраине Копакабаны, и как только она узнала, что ее похищение организовал Пабло Эскобар, между ними началась переписка. Команч выступал посредником и почтальоном, и, по словам отца, несколько раз пообещал Диане, что при любом исходе сохранит ей жизнь.

Шантаж сработал, и 6 сентября президент Гавирия объявил о кардинальном изменении стратегии борьбы с наркоторговцами. Он издал Указ 2047, который обещал смягчить приговоры и не прибегать к экстрадиции, если преступник добровольно сдастся и признается. Отец изучил этот документ и попросил своих адвокатов, включая Сантьяго и Роберто Урибе, поговорить с правительством, так как Указ в его исходном варианте никоим образом не был ему выгоден, а значит, его нужно было изменить.

Продолжая развивать тактику запугивания, две недели спустя люди Пабло похитили Марину Монтойя и Франсиско Сантоса Кальдерона – главного редактора газеты El Tiempo.

Располагая теперь достаточным количеством заложников, чтобы вести переговоры с правительством, отец обратил свой взор на другой фронт войны. Некоторое время назад картель Кали предпринял несколько покушений на него, а в прошлом – две попытки похитить меня (они и стали причиной решения вывезти нас из страны).

Во вторник 25 сентября двадцать боевиков во главе с Тайсоном и Чопо атаковали усадьбу Вилья-де-Легуа на юге департамента Валье-дель-Каука, так как знали, что той ночью главы Кали собирались играть в футбол. В ожесточенной перестрелке наемники отца убили девятнадцать человек, включая четырнадцать игроков, и все же хозяину усадьбы, Пачо Эррере, и другим боссам удалось сбежать через окрестные тростниковые поля. Вернувшись в Медельин, Чопо показал отцу ежедневник Пачо, который тот оставил на футбольном поле. Пабло, прочитав его, расхохотался: судя по записям, его враг был чрезвычайно скуп. Он отмечал мизерные зарплаты своих сотрудников и отслеживал даже самые мелкие расходы.

За три года войны картелей люди отца уничтожили полсотни филиалов аптеки La Rebaja в Медельине, Перейре, Манисалесе, Кали и поселках помельче.

В ответ на неудачную вертолетную атаку (аппарат Родригеса упал на землю) в один из периодов, когда Пабло находился в Неаполитанской усадьбе, он, желая тоже сбросить на врагов бомбу, послал Отто в США учиться управлять вертолетами. Курс стоимостью двести семьдесят две тысячи долларов проводил недалеко от Майами бывший никарагуанский партизан.

Кроме того, отец нанял троих человек для анализа тысяч телефонных звонков между Медельином, Кали и Валье-дель-Каука. Гигантские списки ему предоставили работники местной телефонной компании, и нанятые люди, вооружившись линейкой, увеличительным стеклом и маркером, занялись перекрестной проверкой по этим спискам входящих звонков и телефонных номеров глав картеля Кали. Если что-то совпадало, немедленно следовал звонок отцу, а затем – облавы, засады и похищения. Та же участь ожидала любые автомобили с номерными знаками Кали, въезжающие в Медельин или другие регионы юго-западной Колумбии.

14 ноября мы получили от отца новое письмо; он уже не скрывал сомнений в возможности легального выхода из сложившейся ситуации. Нам следовало вспомнить, что война в Колумбии далека от завершения.

Когда вы все уехали, я был настроен очень оптимистично, потому что правительство связалось со мной, обещая небо и землю. Я послал делегата, который два или три часа разговаривал с президентом. Мне даже написала жена Гавирии. Но потом они начали нести всякую чушь, и уж точно я не мог смириться с тем, что они сделали с моим партнером [Густаво]. То, что с ним случилось, сильно повредило всему делу. Они полагали, что это прикончит меня, но теперь напуганы сами, а я знаю, что все будет хорошо.

Война с Кали заставила нас в начале декабря 1990 года покинуть Европу. Мы обнаружили, что нас повсюду преследовали двое мужчин, даже когда мы прошлись по нескольким супермаркетам в поисках плантанов. Я тут же сообщил об этом отцу, который приказал нам немедленно вернуться в Колумбию.

В условиях полной неопределенности мы добрались до тогдашнего убежища отца – большой квартиры на седьмом этаже здания на Авениде Ориенталь в Медельине, напротив клиники «Со́ма». Кроме нас там жили Толстяк с женой, Попай и Индианка – знойная брюнетка, которую нанял Чопо, чтобы та помогла ему с работой и парочкой других вещей.

Прятаться в этой квартире было чрезвычайно утомительно. Нельзя было даже смотреть в окна, шторы всегда были закрыты. Кабельного телевидения тоже не было. Оставались только настольные игры и книги. Из заключения в Швейцарии мы перебрались в еще большую изоляцию.

Пока мы там жили, отец поделился некоторыми подробностями того, как пытался убедить правительство смягчить его приговор и отклонить запросы об экстрадиции. Все же в его распоряжении был мощный механизм давления – заложники, среди которых теперь были не только Диана Турбай, Франсиско Сантос, Марина Монтойя, журналисты и операторы телепрограммы Criptón, но и Беатрис Вильямисар и Маруха Пачон де Вильямисар, свояченицы Луиса Карлоса Галана, которого несколькими неделями ранее похитила группа людей отца во главе с Затычкой.

К тому времени отец уже успел получить обещание от администрации изменить Указ 2047. Он и его адвокаты утверждали, что от экстрадиции следует отказаться, если виновная сторона просто предстанет перед судом. Несколькими неделями ранее они передали Министерству юстиции свою версию текста. Было понятно, что рекомендации Пабло дошли до президентского дворца, поскольку президент Гавирия сослался на них во время визита в Медельин в первую неделю декабря 1990 года: «Мы готовы изменить этот декрет – Указ 2047, потому что мы заинтересованы в установлении мира в стране. Мы заинтересованы в том, чтобы судьбу колумбийцев, совершивших преступления, решала наша система правосудия. В течение этой недели мы собираемся как можно более четко разъяснить эти вопросы и в конечном итоге внести несколько изменений в Указ».

Следующие несколько дней отец подолгу сидел и смотрел новости – в полдень, в семь и девять вечера и в полночь. Он сводил нас с ума, переключаясь с одного канала на другой, чтобы узнать, что говорят на каждом из них. Когда мы начали жаловаться, отец купил телевизор с экраном, разделенным пополам. Так он мог смотреть несколько каналов одновременно и включать звук для того, который был интереснее.

Хотя моего отца и заинтересовали условия капитуляции, предложенные правительством, 9 декабря мы осознали, что у него, как всегда, был план Б. Он внимательно следил за результатами выборов семидесяти делегатов для внесения поправок в Конституцию, остававшуюся неизменной с 1886 года. Когда Национальный избирательный совет наконец объявил состав Национального учредительного собрания, которое должно было приступить к работе в феврале 1991 года, лицо отца расплылось в сардонической улыбке.

– Вся эта канитель с декретами не вызывает у меня особенного доверия. Даже если они и правда внесут в свой Указ мои изменения, что помешает им поменять все еще раз, как только я окажусь за решеткой? Но если изменения внесут в Конституцию, то этот номер уже не пройдет.

Затем отец рассказал, что в октябре, когда мы были в Европе, а избирательная кампания набирала обороты, он получил сообщение от картеля Кали с просьбой объединить усилия для продвижения кандидатов, обещавших исключить экстрадицию из новой Конституции.

– Я посоветовал им использовать все методы, подкупать всех, кого придется, и что я сделаю то же самое, – сказал отец, добавив, что уже получил приличное количество голосов.

15 декабря отец, как обычно, встал в полдень и увидел в газете, что правительство издало новое постановление – Указ 3030. Более того, газеты опубликовали полный текст. После завтрака – состоящего, как всегда, из омлета с жареным плантаном кубиками, риса и мяса – он остался в столовой и внимательно изучил новый указ, на который правительство возлагало надежды, что отец сдастся.

– Посмотрим, как они исполнили мои требования, – сказал отец, а затем замолчал на целых пять часов.

За это время он исполосовал почти весь текст шариковой ручкой и заполнил заметками несколько листов бумаги. Где-то после пяти вечера он, уставший, сообщил нам, что у него имеется множество возражений касательно Указа, и он снова собирается направить свои предложения в правительство. Большую часть ночи отец составлял длинное письмо, которое и отправил своим адвокатам, чтобы те передали его президенту. Заодно он проинструктировал своих советников о том, что они должны сообщить СМИ от имени «Лос-Экстрадитаблес».

Как отец и просил, СМИ сообщили, что «Лос-Экстрадитаблес» проинформировали правительство, что считают Указ 3030 объявлением войны и не согласны с большей частью документа. Через адвокатов Пабло настаивал на отмене условия о добровольном признании наркоторговцами вины, чтобы получить смягчение приговора и другие преимущества перед судом. Ему этот пункт казался неприемлемым.

Три дня спустя отец с удивлением узнал, что младший из братьев Очоа, Фабио, сдался и уже находится в тюрьме строгого режима в Итагуи. Три недели спустя Хорхе Луис и Хуан Дэвид Очоа последовали его примеру. Пабло не понимал, почему его друзья приняли условия правительства. Но, хоть он и считал, что сдались они слишком поспешно, он все же решил подождать и посмотреть, что произойдет.

В начале 1991 года, после празднования Нового года с дядей Роберто, нам снова пришлось вернуться в унылые стены укрытия на Авениде Ориенталь. Отец считал, что с ним мы будем в большей безопасности. В войне против правительства он был готов пойти на все, будучи уверен, что этот год будет решающим для всей нашей семьи.

Правительство никак не реагировало на предложенные изменения к Декрету 3030, так что отец, как позже рассказал нам Чопо, решил убить Марину Монтойю, которую все еще держал в заложниках. И хотя правительство публично поклялось не освобождать похищенных силой, в конце января давление со стороны их семей заставило государство пойти на этот шаг, что, в свою очередь, спровоцировало крупный конфликт. Во время неудачного штурма усадьбы в Копакабане, попытавшись бежать вместе с оператором Ричардом Бесеррой, от нескольких огнестрельных ранений умерла Диана Турбай.

Хотя и полиция, и администрация Гавирии заявляли, что похитители расстреляли заложников, когда усадьбу окружили полицейские силы, отец всегда говорил, что дал своим людям предельно ясные указания не убивать заложников, как и обещал Диане Турбай.

Пару недель спустя, когда шумиха утихла, и отец все еще публично выражал готовность сдаться, ему пришло сообщение о том, что большая группа агентов Управления уголовного розыска скрывается в грузовике, припаркованном под мостом Авенида Сан-Хуан в пятидесяти метрах от арены для боя быков «Ла-Макарена». Чуть позже я подслушал Джованни, говорившего кому-то, что Пабло отправил его туда на белом «Рено», нагруженном ста пятьюдесятью килограммами динамита.

От этого взрыва погибло восемнадцать человек: три унтер-офицера, шесть агентов Управления уголовного розыска и девять мирных жителей.

Отец был уверен, что агенты Управления были также людьми тайной организации из Боготы, известной как Лос Рохос – Красные, которая специализировалась на преднамеренных убийствах. Несмотря на все обоснования, которые он приводил, нам с матерью казалось, что он зашел слишком далеко в своем желании надавить на правительство. Поэтому после взрыва возле арены, в результате которого множество людей погибли или были ранены, я попросил его остановиться.

– Что случилось, сынок?

– Я устал от насилия, папа. Очень устал и очень опечален смертью всех этих невинных людей. Наши друзья и родственники постоянно ходят туда на корриды, и от одной из твоих бомб может умереть любой из них, даже бабушка Эрмильда. Так ты не решишь наши проблемы, а только создашь новые.

Помню, мы тогда сидели в столовой втроем, и мать обняла меня, сказав:

– Ради всего святого, Пабло, что ты делаешь? Пожалуйста, прислушайся к мольбам своего сына, к моим, положи конец этим ужасам.

– Нет, милая, послушай. И ты, сынок. Да, быть может, сейчас погибло несколько невинных людей, но ведь я уничтожил и множество тех, кто постоянно совершает убийства в этом городе. Война есть война, некоторые люди умирают, когда она идет. И потом, стоит человеку родиться – его судьба уже предрешена, неважно, радостная или горестная.

Тем не менее отец, казалось, услышал нас и в течение следующих нескольких недель старался поддерживать диалог с правительством и быть в курсе последних событий, касающихся Учредительного собрания в Боготе. Он знал, что вопрос об экстрадиции будет обсуждаться в начале июня и что ассамблея завершит работу и представит новую Конституцию в конце июля. Задача выглядела простой: у него были голоса депутатов, которым он и другие наркокартели помогли войти в состав собрания. Ходили даже слухи, что ради уверенности в отмене закона о выдаче картель Кали потратил пятнадцать миллионов долларов, а мой отец – пять.

Через несколько дней, 16 апреля, я отправился в Эль-Виверо рядом с поместьем Монтекасино на день рождения младшей сестры моей матери. Вперые с моего возвращения из Швейцарии я видел так много людей сразу.

Мы с именинницей выросли практически как брат и сестра. Кроме меня и других родственников она пригласила нескольких друзей из старшей школы, и среди них – семнадцатилетнюю красотку Андреа. Я был слишком застенчив, чтобы пригласить ее на танец, но попросил тетю нас познакомить. Мы разговорились и так и провели весь вечер вместе.

По воле судьбы в тот период в моей семье случилась череда первых причастий, дней рождения и других подобных мероприятий, на которые тетя приглашала Андреа, так что я мог продолжать за ней ухаживать. Через полтора месяца телефонных звонков, цветов и писем со стихами я решился поцеловать ее в убежище на Авенида-лас-Пальмас, откуда открывался захватывающий вид на город. Так начались красивые, страстные и единственные в моей жизни отношения, длящиеся вот уже двадцать три года.

Тогда же, когда мы с Андреа начали встречаться, к отцу наведался священник Рафаэль Гарсия Эррерос, человек, находящийся за пределами рассуждений о добре и зле. Много лет он вел программу «Минута божья», которая каждый день выходит в эфир в семь часов вечера. В последующие недели он должен был сыграть решающую роль в привлечении Пабло к правосудию.

Идея пришла в голову дону Фабио Очоа Рестрепо. Он решил, что его старый знакомый может каким-то образом убедить отца положить конец насилию, освободить заложников и сдаться, располагая гарантией, что будет в безопасности и не будет экстрадирован.

Дон Фабио рассказал Пабло о своем плане познакомить их и сразу получил согласие. Священник в свою очередь не только согласился на встречу, но даже отправил отцу первое завуалированное послание через свою телепередачу: «Мне передали, ты хочешь сдаться. Мне передали, ты хочешь говорить со мной. О, море близ Ковеньяса в пять пополудни, когда солнце клонится к закату, что же мне делать?»

С этого момента отец и священник начали обмениваться письмами, обсуждая возможность встречи, а «Минута божья» на протяжении нескольких недель оставалась для них своего рода посредником. «Я хочу стать гарантом соблюдения ваших прав и прав вашей семьи и близких. Дайте мне знать, какие шаги мне нужно предпринять для этого», – говорилось в одном из посланий падре Рафаэля.

Особую известность приобрела также фраза «О, море близ Ковеньяса» – своего рода пароль между отцом и священником. Омар был тайной личностью Доктора – человека, который в то время прятался вместе с отцом и должен был забрать священника из усадьбы дона Фабио Очоа и отвезти в убежище Пабло, если бы те решили встретиться лично.

Пока вся страна следила за голосом Гарсии Эррероса, из новостей мы узнали, что отец еще раз продемонстрировал: тех, кто в прошлом бросил ему вызов, он не оставит в покое. Бывший министр юстиции, Энрике Лоу Муртра, был убит на выходе из университета Ла-Саль в Боготе, где только что провел лекцию.

Пабло, решив оградить себя от любого нападения, отправил нас с Мануэлой в Штаты. Хоть он и был уверен в своей силе, он все же боялся, что в столь важный момент, когда будет решаться вопрос о его сдаче властям, нас могут использовать как средство давления.

Пока мы путешествовали, Пабло и Гарсия Эррерос наконец договорились встретиться где-то в Медельине 18 мая. Согласно тому, что отец рассказал мне впоследствии, священник, должно быть, все-таки боялся идти на эту встречу, так как несколько раз придумывал оправдания для ее отмены. Как-то он даже сообщил, что потерял очки и ничего не видит. Чтобы решить вопрос, люди Пабло немедленно отвезли священника к окулисту. Каждую проблему, которую Гарсия Эррерос пытался использовать в качестве отговорки, разрешали в считаные минуты.

И все же Доктор в конце концов забрал священника из усадьбы дона Фабио Очоа. В тот день район накрыл ураган, распугавший полицейских, и поездка под его прикрытием оказалась хоть и рискованной, но гораздо более простой, поскольку все до единого КПП на дороге опустели. После того, как люди отца несколько раз пересадили священника из машины в машину, стараясь беречься от наблюдения и преследования, Пабло и Гарсия Эррерос наконец встретились в нашей городской квартире.

Далее события набрали головокружительную скорость. 20 мая отец освободил последних заложников – Маруху Пачон и Франсиско Сантоса. Двумя днями позже правительство издало Указ 1303, куда вошли все его требования и поправки. Правительство даже согласилось поместить отца в тюрьму, которую тот сам построил. Все, очевидно, шло по его плану.

18 июня 1991 года, проведя по нескольку дней в Лас-Вегасе, Лос-Анджелесе и Сан-Франциско, мы прибыли в Майами, штат Флорида. Как только нас заселили в гостиницу, мы попросили телохранителей сопроводить нас, чтобы мы могли позвонить отцу из телефонной будки. Он тогда прятался недалеко от Медельина, и найти его по УВЧ не составляло труда. Я описал отцу места, в которых мы успели побывать, а он рассказал мне, что новая Конституция должна отменить экстрадицию, и что на следующий день, 19 июня, он собирается сдаться.

– Папочка, не делай этого. Они убьют тебя, если ты сдашься, – сказал я, совсем забыв, что не так давно мы сами призывали его сделать именно это.

– Не волнуйся, Грегори, все будет хорошо, – бодро ответил он. – Меня теперь не смогут выдать США. Конституция не позволит.

Мы попрощались, и я передал телефон Мануэле, которой было уже семь лет. Они долго разговаривали, а перед тем, как повесить трубку, отец сказал ей, чтобы она не переживала, если вдруг увидит по телевизору, что он в тюрьме – он сам решил там быть. Когда же и они попрощались, Мануэла спросила меня:

– Значит, теперь папа сможет отвезти меня в школу?

В этой комнате мы с матерью спали, когда ранним утром 13 января 1988 года рядом с домом взорвалась заминированная машина. Мы оказались в весьма драматической ситуации, потому что на нас обрушилась крыша.

После смерти журналистки Дианы Турбай её мать, Нидия Кинтеро, сделала несколько заявлений, в которых упомянула мою сестру Мануэлу. Отец написал ей в ответ резкое письмо, но в конце концов пожалел, что отправил его.

ПЕРЕВОД ПИСЬМА:

Сеньора Нидия,

Через несколько СМИ вы сделали пару заявлений, в которых ссылались на мою шестилетнюю дочь.

Хочу напомнить, что впервые на мою дочь совершили покушение, когда ей было три года. Она находилась в здании «Монако», когда его подорвали.

Через два месяца она попала за решётку, где полицейские осыпали её угрозами…

Это первое письмо, которое отец написал мне из тюрьмы Ла-Катедраль. Он был счастлив, получая множество посланий.

Это письмо я получил, когда мы в 1990 году находились в Италии, а отец вёл переговоры по поводу сдачи правосудию. Тон послания был не слишком благостным.

ПЕРЕВОД ПИСЬМА:

Когда вы все уехали, я был настроен очень оптимистично, потому что правительство связалось со мной, обещая небо и землю.

Я послал делегата, который два или три часа разговаривал с президентом.

Мне даже написала жена Гавирии.

Но потом они начали нести всякую чушь, и уж точно я не мог смириться с тем, что они сделали с моим партнёром [Густаво] …

Это послание предвещало конец экстрадиции. Отец был уверен, что в новой Конституции от 1991 года её не будет.

ПЕРЕВОД ПИСЬМА:

Но как я тебе сказал, я решил сменить стратегию и закончить войну, когда к власти придёт новое правительство. Победивший кандидат сказал, что не стремится продолжать экстрадиции и что применение этого закона зависит от ситуации с общественным порядком в стране. Значит, общественный порядок будет хорошо соблюдаться…