Преподобный Леонид (в схиме Лев) Оптинский

(11 октября 1841 г.)

Отец Леонид, в миру Лев Данилович Наголкин, родился в 1768 году в городе Карачеве, Орловской губернии, от простых граждан; в молодости, по должности приказчика, объездил почти всю Россию, приобретя тем большое знание людей и житейскую опытность. 29 лет от роду он поступил в Оптину пустынь, через два года перешел в Белые Берега (Орловской губернии), где и пострижен в иночество настоятелем, старцем строгой жизни, бывшем на Афоне, Василием Кишкиным; вскоре за пострижением рукоположен в иеромонахи. В монастыре отец Леонид обращал на себя внимание ревностью и постоянными трудами. Однажды клиросные, недовольные настоятелем, пригрозили ему, что не будут петь всенощную. Настоятель велел петь отцу Леониду с другим монахом. Отец Леонид только что вернулся с лугов, где возил сено – и, пыльный, усталый, собирался ужинать; по слову настоятеля, он все бросил, и как был, пошел исполнять его волю.

Удалившись на время в Чолнский монастырь, отец Леонид вошел в близкое духовное общение со схимонахом Феодором, учеником старца Паисия Величковского, архимандрита Молдо-Влахийских монастырей, восстановителя старческого руководства иноков.

В 1804 году отец Леонид был определен настоятелем Белобережской пустыни. Когда братия избрала его, он на квасоварне, в фартуке, был занят изготовлением для братии кваса, и прямо оттуда повезли его к архиерею.

В 1805 году отец Феодор переселился в Белые Берега, и под его руководством много преуспел отец Леонид. В это же время был отец Леонид в общении с инспектором Орловской Духовной Семинарии, игуменом Филаретом (впоследствии митрополитом Киевским).

В 1808 году отец Леонид сложил с себя звание настоятеля – и через три года, ища уединения и безмолвия, последовал за отцом Феодором в скит Валаамского монастыря. Около шести лет прожили здесь подвижники и своей мудростью и смирением привлекли к себе многих братий, которые стали обращаться к ним за духовным руководством. Один из валаамских подвижников, недоумевая, как среди постоянных бесед старцы сохраняют несмущенность и сосредоточенность, спросил их о том. «Экий ты, братец, чудак, – отвечал старец, – да я из любви к ближнему два дня пробеседую с ним на пользу душевную и пребуду несмущенным».

За иноками стали искать советов старцев и миряне.

Настоятель Валаамский, видя себя как бы оставленным своими учениками и умаленным в своей чести, пожаловался митрополиту Петербургскому на пришельцев, возмутивших мир обители и введших новшества. Но произведенное следствие и заступничество архимандритов Филарета (впоследствии митрополита Московского) и Иннокентия (епископа Пензенского) показали истинную суть дела. Тем не менее, в 1817 году, отец Леонид и отец Феодор решили покинуть Валаам и водворились в Александро-Свирском монастыре. Здесь в 1822 году последовала блаженная кончина отца Феодора. После кончины наставника своего отец Леонид задумал искать уединенного места, чтобы поселиться там со своими учениками. Он остановился на новоустроенном отцом Моисеем ските при Оптиной пустыни, в которой положил начало монашеству. «Того желала, – как говорит старец, – монахолюбивая душа нашего прежнего любителя и благодетеля преосвященного Филарета» (Калужского, впоследствии Киевского).

В продолжение пяти лет Свирская обитель не отпускала отца Леонида и, наконец, получив увольнение из нее и проведя полгода в Площанской пустыни, в единении с отцом Макарием (Ивановым), которому было суждено разделить труды отца Леонида по насаждению старчества, отец Леонид в апреле 1829 года прибыл с шестью учениками в Оптину. На пасеке близ скита ему отвели келию и разместили его учеников. С прибытием отца Леонида возникло в Оптиной старчество.

Скрытно от людей осталось духовное воспитание отца Леонида. О его внутренней жизни мало сохранилось известий. Можно сказать только, что высочайшая ревность никогда не покидала его, снедая его душу, и что он прошел полный путь послушания своему старцу. В последний год жизни отца Феодора отец Леонид преуспел более, чем во все предшествовавшее время, и из Свирского монастыря вышел во всеоружии духовной силы. Можно предположить также, что отец Леонид был делателем умной молитвы. Одному ученику он сказал так: «Кого посетит Бог тяжким испытанием, скорбью, лишением возлюбленного из ближних, тот и невольно помолится всем сердцем и всем помышлением своим, всем умом своим. Следственно, источник молитвы у всякого есть; но отверзается он или постоянным углублением в себя, по учению отцов, или мгновенно Божиим сверлом».

Дух старчества принес в Оптину отец Леонид и крепко его в ней утвердил.

Это было вновь обретенное и внесенное в Россию сокровище, так как, известное встарь в Египетских и Палестинских киновиях, на Афоне и в России, в последние века старчество было вовсе забыто, но открыто в аскетических творениях старцем Паисием Величковским, который, переведя на славянский язык учение об отношении к старцам, ввел его в молдавских монастырях, откуда принесено оно учеником отца Паисия, Феодором, в Россию и передано отцу Леониду.

Со времени водворения отца Леонида в Оптиной, изменился в ней строй иноческой жизни. Вся братия стекалась в келию старца с душевными откровениями своими, и чудную картину представлял старец, в белой одежде, в короткой мантии, окруженный стоявшими на коленях учениками. Особое воодушевление стало видно в иноках, и, замечая благотворное влияние на них старца, миряне вслед за ними пошли к отцу Леониду с недоумениями и скорбями своими. Расти стала слава обители, и подвижники благочестия стали посылать в Оптину людей, искавших надежного пути спасения.

В 1834 году прибыл в Оптину иеромонах Макарий Иванов и, пребывая послушным отцу Леониду, стал в то же время сотрудником его. Делили они труды свои, покорствовали и смирялись друг пред другом, вместе подписывались на письмах, а в последние пять лет жизни отца Леонида были как бы один дух в двух телах, передавая друг другу обстоятельства духовных чад своих и вместе иногда выслушивая откровения их. Так что, когда не стало отца Леонида, осталась живою другая половина его – отец Макарий.

Влияние старчества, через Оптину, распространилось еще на две обители Калужской епархии и на несколько женских монастырей.

Как труженику на такой святой ниве тяжкое гонение пришлось претерпеть отцу Леониду за старчество. Некоторые непонятливые монахи смущались невиданным новшеством, считали его за ересь, смешивали откровение помыслов с таинством исповеди. На отца Леонида был послан к архиерею донос. Архиерей приказал перевести отца Леонида с пасеки скитской в монастырь и воспретить к нему вход мирян. Смиренно подчинился старец этому распоряжению – и, как он делал и после в неоднократных принудительных перемещениях, взял на руки келейную свою икону Богоматери, Владимирскую, запел «Достойно есть яко воистинну», – и пошел в новую келию, и пока ученики переносили келейные вещи, он уже сидел на новом месте, спокойно занимаясь рукоделием своим – плетением поясков.

Между тем настоятель отец Моисей был поставлен в очень трудное положение между повелением начальства и сочувствием тем многим скорбящим, которые были лишены духовного утешения. Некоторые столь настоятельно просили свидания со старцем, что отказать им не было возможности; но, раз приняв одного, – случалось, с разрешения самого архиерея, – отец Леонид считал себя не вправе отказывать другим.

Но доносы не прекращались. Вместе с подтверждением запрещения принимать посетителей, отцу Леониду велено было архиереем снять схиму, так как он был пострижен в нее келейно, без консисторского указа.

Однажды отец Моисей, идя по монастырю, увидал огромную толпу народа перед келией старца и заметил ему о запрещении архиерея. Вместо ответа отец Леонид приказал келейникам принести недвижимого калеку, лежавшего у его дверей. «Посмотрите на него – он живой в аду, – сказал старец, – но ему можно помочь. Господь привел его ко мне для искреннего раскаяния, чтобы я его обличил и наставил. – Что вы скажете? Могу я его не принять?» Игумен содрогнулся, смотря на несчастного, но молвил: «Преосвященный грозил послать вас под начал».

– Ну так что ж? Хоть в Сибирь меня пошлите, хоть костер разведите, хоть на огонь поставьте – я буду все тот же Леонид. Я к себе никого не зову, а кто приходит ко мне, тех гнать от себя не могу. Особенно в простонародии многие погибают от неразумия и нуждаются в духовной помощи. Как могу презреть их вопиющие душевные нужды?

Гонение на отца Леонида улеглось, когда Оптину в 1837 году, проездом в Киев, в сопровождении калужского архиерея, посетил Филарет, митрополит Киевский, давно знавший отца Леонида. Между прочим архипастырь сказал ему при архиерее: «Почему ж ты не в схиме?» – Старец молчал. – «Ты схимник и должен носить схиму».

С этого дня старец начал снова носить схимнический великий параман.

Много душевной тяготы принял за время гонения отец Леонид, но остался тверд.

Проживавший в Оптиной помещик Желябужский, при переводе старца в монастырь, выстроил для него келию. Но и это жилище изгнанника не было последним. В 1839 году было воздвигнуто гонение на белевских (женского монастыря) учениц отца Леонида, отразившееся и на нем. Старца велено было перевести в другую келию, подальше от ворот, и запрещен прием посетителей; дан ему приказ, невзирая на болезнь, ежедневно ходить в церковь. Народ ждал этих выходов, падал на землю, целовал края одежды его, выражал жалость к нему. Малое расстояние до храма отец Леонид, обуреваемый народом, шел не менее получаса. В церкви, близ старца, собиралась толпа.

Разнеслись слухи, что отца Леонида сошлют в Соловки или в больницу Боровского монастыря, под надзор. Ученики, в ужасе разлуки со старцем своим, решили написать настоятелю Троице-Сергиевой пустыни архимандриту Игнатию Брянчанинову, чтобы он сыскал старцу защиту у членов Синода. Долго отказывался старец, но наконец, по неотступным просьбам, подписался, не читая, под письмом, составленным отцом Макарием. Митрополит Филарет Московский, бывший в то время в Петербурге, по просьбе отца Игнатия написал калужскому архиерею, и слухи о заточении замолкли. Письмами же обоих Филаретов к тульскому преосвященному были оправданы и вновь приняты изгнанные белевские ученицы старца. Впоследствии эти изгнанницы стали игуменьями.

Советы отца Леонида имели огромный вес потому, что он соблюл сам в своей жизни то, чему учил других.

Больше всего заботился отец Леонид о том, чтобы приходящие к нему сознали грехи свои и страсти и положили исправиться. Уча соблюдению церковных постов, старец не одобрял чрезмерных самочинных телесных подвигов и со многих снимал вериги.

Чтобы не смущать духовной высотой своей приходящих к нему, отец Леонид прикрывался шутливым обращением. Самая его речь, состоя из слов Писания и выразительного меткого народного наречия, была особенная. Старец был неизменно и безусловно прямодушен, представляя полную противоположность тем, о ком сказано: «Умякнуша словеса их паче елея, и та суть стрелы».

Простота отца Леонида доходила иногда до полуюродства, и некоторые не могли понять таких действий старцева смирения и осуждали его, как осуждали за тучность, происходившую от болезни.

Внешних изъявлений привязанности отец Леонид не любил, называя их «химерою». «Я был при отце Феодоре без фанатизма, – говорил он, – мысленно же готов был кланяться ему в ноги».

Внутренний мир, успокоение сердечное и радость ощущались в присутствии старца; помыслы исчезали, горе утихало при виде его.

Болея о ближних, старец не отказывался от помощи им и в телесных болезнях. Много раздавал он «горькой воды» (особый состав), которая по кончине его не имела уже той целебной силы; помазывал елеем от неугасимой лампады, теплившейся перед келейной его иконою Божией Матери Владимирскою, посылая часто к святителю Митрофану, и иногда больные возвращались к старцу, получив исцеление на пути.

В 1841 году старец ясно стал говорить о конце своем. В начале сентября он сильно занемог, но 7-го и 13-го, поддерживаемый под руки, еще пел величание. 15-го он был особорован и прощался с братией, давая кому книгу, кому образ. С 28-го он никакой пищи, кроме малых частей воды, не принимал и почти ежедневно приобщался.

С 6 октября страдания усилились, и старец взывал: «О Вседержителю, о Искупителю, о Премилосердный Господи! Ты видишь мою болезнь; уже не могу более терпеть; приими дух мой в мире». Взывал и к Пречистой Деве, а приходящим говорил: «Помолитесь, чтоб Господь сократил мои страдания!»

В 10 часов утра субботы, 11 октября, отец Леонид начал креститься, говоря: «Слава Богу!» Потом сказал: «Ныне со мной будет милость Божия!» Тогда, несмотря на тяжкие телесные страдания, он исполнился великой радости, и лицо его становилось все светлее. Заблаговестили к вечерне, и старец благословил читать ее, но не дослушал.

– Батюшка, – сказал ему один послушник, – прочее вы, верно, будете править там, в Соборе святых отец?

Наступало празднование памяти святых отцов Седьмого Вселенского Собора, и накануне этого дня отходил старец, как бы в обличение тех, кто упрекал его в еретичестве.

В 7 ч. 30 мин., в последний раз взглянув на икону Пресвятой Владычицы, отец Леонид закрыл глаза и тихо испустил дух. Ему было 72 года.

Тело его в гробу не издавало никакого запаха и согрело одежду и нижнюю доску гроба. Руки были как у живого, и особенной белизны. В болезни же руки и ноги были холодные. Многим говорил старец: «Если получу милость Божию, тело мое согреется и будет теплое».