6. А снег идет
— Прямо, — уверенно говорю я.
Щёлоков смотрит на меня холодно, и ни одна эмоция не отражается на его лице.
— Прямо, — повторяет он и кивает. — Прямо…
— Николай Анисимович, — вступает Рахметова, — сейчас майор Чеботарь с ним позанимается, и я вам сразу доложу.
— Доложишь ты, — сердито отвечает министр не глядя на своего зама. — Пусть пока погуляет твой Чеботарь. Иди, майор, погуляй.
«Плохой» коп на мгновенье зависает, он глядит на своего непосредственного начальника, не понимая, что делать. Щёлоков с удивлением поворачивается к нему.
— Иди-иди, — показывает на дверь Рахметов.
— Я не понял, моего слова недостаточно? Повторять нужно? Сказано гулять, давай гуляй! Развели тут, не пойми что!
— Есть! — чеканит Чеботарь, разворачивается и быстро выходит из кабинета.
— Работнички! — щурится Щёлоков. — Ты его откуда взял, из транспортного?
— Так точно, Николай Анисимович, из транспортного.
В голове некстати всплывает голос Жванецкого: «Состояние дел на участке транспортного цеха доложит нам начальник транспортного цеха…»
— «Так точно», — передразнивает Щёлоков.
Рахметов хмурится и кажется, не вполне понимает, чего это шеф на него злится.
— Откуда ты такой взялся, Брагин? — снова обращается министр ко мне. — С того света прилетел? А может ты шпион заморский?
— Нет, Николай Анисимович, свой я.
— А если свой, почему гадишь? — повышает он голос. — Рассказывай! Давай, говори всё, как есть. А то Чеботарь тебе кишки вытянет через задний проход.
— Мой знакомый, Александр Павлович Ножкин ехал в метро с потерпевшим.
— И откуда он знал, что это потерпевший?
Саню сейчас крутят по всем инстанциям, но у него всё железно, кроме того, чтобы узнать друзей Афанасьева в лицо.
— Он не знал, — качаю я головой. — Просто сидел рядом, слышал разговор. Потерпевший Афанасьев ехал с друзьями. Это всё в протоколе допроса имеется, и я вам передаю с его слов.
Щёлоков молчит, и мне приходится продолжать.
— По их разговору Александр, мой знакомый, понял, что они из «конторы»…
— Из КГБ? — уточняет Щёлоков.
— Да.
— И что, они об этом на весь вагон трепали?
— Не знаю, но он как-то сообразил. Потом друзья вышли, а Афанасьев остался и доехал до «Ждановской». Он был выпивши…
— Сильно?
— Нет вроде, не знаю.
Министр качает головой. Ему всё это известно, конечно, сто раз уже все протоколы прочитал.
— Дальше.
— Ну, а дальше, с его слов, пассажира этого вывели контролёры, или кто они там, и передали в руки милиционеров из линейного. Милиционеры сами были пьяные и вели себя по отношению к задержанному грубо и не по уставу. Оскорбляли вроде.
— Вроде?
— Я-то не видел. Приятель мой свидетель, не я.
— Что за приятель, москвич?
— Нет, мы вместе приехали. Ждём решение по организации Всесоюзного патриотического движения. У нас в городе мы состоим в молодёжном объединении «Пламя», хотим опыт на весь союз распространить. Ножкин кадровый офицер, имеет ранения, комиссован после Афганистана. Уважаемый человек. Он, знал, что милиция на транспорте постоянно обирает пьяных…
— Что?! — взрывается Рахметов. — Да как ты смеешь, на советскую милицию…
— Угомонись, — не глядя на него бросает министр. — Дальше рассказывай.
— Так это все знают. И пропадают люди. И в этом пятом отделении пропадали уже.
Щёлоков поворачивается и смотрит на зама, горящего праведным гневом.
— Это долго уже происходит, да только народу куда деваться…
— Хватит! — обрывает меня Щёлоков. — Давай по делу.
— Понял, — киваю я. — Дальше он пошёл на выход, но, как неравнодушный гражданин с высокой социальной ответственностью, вернулся, зашёл в отделение и увидел…
— Как он зашёл?
Он точно заходил, это я знаю, он мне докладывал. Поэтому, в этом отношении совершенно спокоен, Саша рассказал всё с точностью до сантиметра, кто где стоял и что делал.
— Да просто, взял и зашёл, говорит все пьяные были. А там он услышал крики, а потом и увидел своими глазами, как милиционеры избивают комитетчика, несмотря на то, что тот повторяет, что является сотрудником КГБ. Ну, товарищу, что делать было? Звонить в милицию и заявлять на милицию? Он вспомнил, что у меня есть знакомый в КГБ, мой земляк. Он оттуда выско…
— Кто, Злобин? — перебивает министр.
— Да, он. Я ему позвонил и сообщил. Но, зная, что КГБ может немного перевернуть ситуацию и огульно обвинить всю милицию, сообщил о случившемся также Юрию Михайловичу Чурбанову.
— Что?! — опять прорезается Рахметов. — Может ещё самому Брежневу? Врёт он, вы же видите, Никола…
— Да! — резко поворачивается к нему Щёлоков. — Да, бл*дь, и самому Брежневу! Лично сообщил. Пока ты тут штаны просиживаешь, в твоём ведомстве, где ты десять лет порядки заводил, граждан грабят и убивают. И сейчас ты под ковёр это дело не заметёшь!
— Николай Анисимович, да он врёт! — звереет Рахметов. — Это гнусная клевета!
— Это вчера было гнусной клеветой, — повышает голос министр, — но потом мне Чурбанов об этом рассказал, и это уже начало становиться похожим на правду…
— Да он под меня копает! Он сам это всё организовал!
— Но сейчас, — не слушает его Щёлоков, — только что мне позвонил генеральный секретарь, и теперь это чистая правда и твоя проблема, Артур. Твоя, Караваева и ещё, как минимум, человек двухсот личного состава! Ты за такие дела знаешь куда пойдёшь у меня?! Ты к стенке встанешь! А если выяснится, что ты знал о подобной практике…
В этот момент резко открывается дверь в кабинет и в неё буквально врывается Чурбанов.
— Ты по какому праву… — начинает он и осекается, увидев Щёлокова.
— О, прибежал! — хмыкает тот. — Наябедничал тестю?
— Нет, Николай Анисимович, не ябедничал, — качает он головой. — Но пояснения дал, те же, что и вам вчера.
— Почему сразу ему не сообщил? — зло спрашивает меня министр. — Зачем в КГБ пошёл? Чтобы повод дать врагам?
— Побоялся, — говорю я, — что вот бывший начальник транспортного управления попытается замять дело и Афанасьев может пострадать, а ещё и мой приятель.
— Да ты, слова-то подбирай, наглец! — кричит Рахметов, и лысина его становится блестящей и начинает отражать лучи большой парадной люстры.
— Оборотень в погонах, — киваю я.
— Оборотень! — подтверждает Щёлоков. — Так, Рахметов, удостоверение на стол. Я тебя временно отстраняю от должности.
Уф-ф-ф… я выдыхаю. Кажется, политическое решение состоялось. Даже если Рахметов и не настолько виноват, как об этом говорится, жертвовать кем-то нужно. И жертвовать по-крупному. Лично Щёлоков от этого только выиграет и получит репутацию борца с нечистоплотными сотрудниками, а не наоборот. Станет менее уязвимым для Андропова.
Впрочем, это ему пусть Чурбанов втолковывает. Мне незачем, а Юрию Михайловичу пригодится. Ему ещё самому за махровый халат под суд идти.
— Всё, Брагин, — говорит министр и показывает на дверь. — Беги отсюда, пока я не передумал. Если тебя ещё раз увижу, не сносить тебе головы, ясно? Я хочу больше никогда в жизни не слышать твоё имя. Свободен. Юра, пойдём ко мне, поговорим ещё.
— Я… одну минуточку, Николай Анисимович, — отвечает Чурбанов. — Я только Брагина выведу.
— Сам немаленький… Ладно. Потом зайдёшь ко мне. А ты, Артур, сиди здесь и никуда не дёргайся. Я с тобой не закончил ещё.
Мы с Чурбановым выходим из кабинета. В приёмной томится Печёнкин. При виде замминистра он быстро встаёт, но не получает от начальника никаких знаков внимания.
— Ну что, Егор, — говорит Чурбанов, когда мы идём по коридору, — заварил ты кашу.
— Кашу-то, собственно, не я заварил. Просто использовал в вашу пользу.
— В мою?
— Конечно, и в вашу тоже. Но ведь реально упыри лютуют, сколько случаев по стране, что хотят, то и делают, Щёлоков отмажет. Сделайте встряску хорошую, обновите кровушку. И на Узбекистан обратите внимание. Это, мне кажется, вообще бомба замедленного действия.
— Ладно, про Узбекистан давай потом расскажешь, а то меня шеф ждёт. Тут вот что… Я в Геленджик не смогу поехать. Сам понимаешь, что здесь сейчас твориться будет, а выезжать уже вроде завтра нужно. А вот тебя я прошу поехать с Галиной. Не хочу я, чтобы она всю свою свиту тянула. Езжайте вы с Натальей. Мне спокойнее будет.
— Хорошо, не вопрос, поедем, конечно. Жалко, что вас не будет.
— Мне не до праздников сейчас. Совершенно.
Я выхожу из здания министерства и нахожу свою машину. Сидят, ждут родимые. На заднем диване, сжавшись в комок спит Наташка. Времени-то уже немало. Долго я здесь проторчал.
Открываю дверь и она моментально просыпается.
— Всё нормально?
— Да, — говорю я, забираясь в машину. — Всё идёт по плану. Более-менее. Хоть и приходится иногда поволноваться.
— По-моему, — грустно улыбается она, — не иногда, а всегда. И не волноваться, а дрожать от страха, проходя по лезвию ножа. Ты как?
— Нормально.
— А вы как?
— Тоже, — отвечает Игорь.
— Саня звонил?
— Да.
— Ну и чё?
— Да всё в порядке, говорит. Можно ему звякнуть, если хочешь.
— Да, набери. Как вы Чурбанова вызвонили?
— А это не мы, — качает головой Игорь. — Это Наталья. Я-то Злобину позвонил сразу, как и договорено было на такой случай, но его не было ни дома, ни на работе. А она говорит, давайте, мол Платонычу звонить. Объяснила всё ему, попросила поговорить с Жорой и уговорить дать телефон Чурбанова. Тот не дал, но сам ему дозвонился и всё объяснил. А Чурбанов уже нам сюда перезвонил, и Наталья всё ему рассказала. Система «мипель», короче.
«Мипель» тебе.
— Туда дуй, оттуда… — добавляет со смешком Толян, но Игорёк хлопает его по локтю и тот замолкает.
— Голодные? — спрашиваю я.
— Есть малёха, — снова подаёт голос Толян.
— Ну, тогда поедем к нам, Лида что-нибудь придумает.
— Куда это к нам? — настораживается Толик. — Я город-то не особо знаю, надо было Сергеича вашего припрягать.
— Ты ж говорил, по Москве генерала возил, — возмущается Игорёк.
— Так, то когда было! На срочной ещё, а с тех пор и училище, и служба, и война — чего только не было. Тут помню, тут не помню. Мужик в пиджаке и дерево там такое.
— В гостиницу, Анатолий, обратно, — говорю я.
— Ну, это, поди, смогём, — соглашается он.
Лида организовывает перекусить бутерброды с копчёной колбасой и с красной икрой. Парни не возражают, да и мы с Наташкой тоже. Располагаемся в закутке за стойкой и налетаем на закуску.
— Нихера вы здесь царство какое устроили, — крутит головой Толян, выглядывая в зал. — Тридевятое, в натуре.
Устроили, да. Сегодня народу не так много, вот посмотрел бы ты вчера, что тут творилось.
— Лида, ты Элю отправила домой? — спрашиваю я.
— Какую Элю? — удивляется она.
Наташка ничего не спрашивает, но прекращает жевать и внимательно на меня смотрит.
— А как её, не Эля? — хмурюсь я. — Вроде, Эля. Ну, которую победительницей назначили вместо Натальи.
— Ах, эту… — кивает она. — Да, отправила. Да она сама отсюда летела, только пятки сверкали. Печёнкин-то, козёл старый перепугал её до смерти.
— Ещё бы, — хмыкаю я, — ужас такой увидеть прямо перед собой.
Лида улыбается и говорит Наташке:
— Знала бы ты, как он бесился вчера. Не Печёнкин, а Егор. Я думала, он меня убьёт, когда подумал, что этот козёл тебя в номер утащил. Натурально, убьёт, понимаешь?
— Был бы рядом со мной, — вздыхает Наташка, — не пришлось бы беситься.
— Ну, — смеётся Лида. — Такая история не про Егора Андреевича. У него за одну минуту тысяча событий происходит, и все невероятной важности.
— А ты его хорошо знаешь? — чуть прищуривается Наташка.
— Кхе-кхе, — покашливаю я. — Я вам не мешаю, девочки? А то, может мне пойти пройтись?
Лида смеётся, Наташка тоже, но не по-настоящему, как-то делано.
— Любезный, Брагин здесь? — доносится до меня знакомый голос.
Припёрлось чудище.
— Как говорится, помяни его, и вот оно уже здесь.
— Кто там? — спрашивает Наташка.
— Печёнкин, — качаю я головой. — На переговоры что ли прислали?
— О, Егор Андреевич, — улыбается он улыбкой добряка, — замечая меня, выходящим из аппендикса за стойкой.
— Здравствуйте, ещё раз, Глеб Антонович, — отвечаю я безо всякой улыбки.
— Не найдётся минуточки? — заискивающе спрашивает он.
— Найдётся. Пойдёмте за столик присядем.
Мы идём к свободному столику и я делаю знак бармену, кивая на генерала:
— Двести коньяка принеси, пожалуйста.
Тот молча кивает.
— Егор Андреевич, — начинает Печёнкин, когда мы усаживаемся за стол.
— Да прекратите вы, товарищ генерал, не нужно этого. После того, что между нами было, можете меня по имени называть.
— Да-да, — соглашается он с виноватой улыбкой. — Это точно, чего только не было. Ты вон даже поколотил старика.
Смотреть на это унижение неприятно. Он потеет, то и дело вытирая лицо салфеткой и поправляя влажные волосы, постоянно дёргает узел галстука, отдувается и вообще, выглядит крайне растерянно.
— Вообще убить хотел, — хмыкаю я.
— Правильно, правильно, так мне и надо. За дело ведь, я же понимаю….
Тьфу…
— Ну, ладно, кончайте вы этот балаган. Страшно вам что ли?
— Страшно, — тут же соглашается он и наклоняется через стол в мою сторону. — Я ведь к ним отношения не имею. В делах участия не принимал, а сейчас как пойдут без разбора головы рубить, так и мою срубят. А я ведь приказы выполнял и всё.
Подходит бармен и ставит графинчик и пузатый бокал на низкой ножке. Печёнкин наполняет его до краёв и залпом осушает. Возвращает на стол, резко закрывает рот рукой и стреляет глазами налево и направо. Потом убирает руку и выдыхает:
— Уф-ф-ф… хорошо пошла… Благодарствуйте.
— Кто приказал меня убрать? — спрашиваю я. — Не для протокола.
— Караваев, — после паузы и мучительных сомнений выдаёт он.
— Какой бюджет на это выделил?
— Да какой бюджет? Никакого. Я Суходоеву команду дал и всё.
— И он так легко согласился?
— Звание и должность пообещал. Согласился. Чмо был, не человек.
— А вторая попытка? Кто второй раз стрелял?
— Не знаю, — отвечает Печёнкин и лицо его становится испуганным, будто он боится, что я не поверю.
Ну, собственно и боится, наверное… Странное это дело, очень странное. Не хочет говорить или действительно не знает? Ладно…
— Ну а что, собственно вы от меня хотите? — перехожу я к главной теме его визита. — Я ни на что не влияю, к расследованию отношения не имею.
— Брагин, ну ладно, будь ты человеком, — повышает он голос. — Я тебе пригожусь ещё, не последний день живём, правда?
Алкоголь побежал уже по венам.
— Так что я сделать-то могу?
— Да всё ты можешь! Я дурак был, что тебе не верил, идиот! Надо было сразу на твою сторону вставать… Ну, прости, я ж подумать не мог, что какой-то пацанёнок, потрох ссу… э-э-э… прости-прости, короче, что ты вот с генсеком чаи гонять будешь. Ну, так ты же не чмо, ты парень хороший, добрый, вон за девчонку чужую совсем заступился вчера… Скажи Чурбанову, что я пригожусь. Пусть меня переведёт хоть в последнюю дыру, в жопу мира, хоть в Кушку, хоть в Наушки, но только оставит на службе. Куда я без милиции, ты сам посуди. Ну, и потом, у меня же и на Куренкова, и на тебя, и на всю…
— Что-что? — поднимаю я брови.
— Ой… Нет, нет, это чисто… это… нет, я не так выразился…
— Ох, и мудак ты, Печёнкин. Вот нахер ты мне нужен, а? Ты же сдашь сразу, при малейшей возможности…
— Кто, я? — перебивает он, ударяя кулаком себя в грудь. — Не, я нет! Кого я сдавал? Егор Андреич, ну вы войдите в моё…
— Так, ладно, время позднее, идите домой. Я подумаю. Ничего другого не обещаю, обещаю только подумать, ясно? Скажу после Нового года.
— Спасибо, спасибо, спасибо, спасибо… — рассыпается он в благодарностях и чуть не кидается руку мне целовать.
Нет, ну что за человек, вообще…
— Всё, — подхожу я к своим. — Идём на Красную площадь! Немедленно! Гулять! Мне нужно пройтись по свежему воздуху!
— Ты сума сошёл, уже ведь ночь! — таращит глаза Наташка.
— Вот и отлично, сейчас самое время. Никого не будет, только мы. Я пошёл. Кто со мной — догоняйте.
Разумеется, идут все. Мы выходим из гостиницы и оказываемся в сказке, покруче приключений Маши и Вити, или, как их там звали.
А снег идет, а снег идет,
И все мерцает и плывет.
За то, что ты в моей судьбе,
Спасибо, снег, тебе…
— Наташка, ты чувствуешь восторг первого снега? — спрашиваю я.
Мы идём чуть впереди, а Игорёк и матерящийся Толян плетутся сзади. Ничего, свежий воздух на пользу всем.
— Это уже не первый снег, — немного сердито отвечает она, но я-то вижу, ей тоже нравится и вштыривает от этого всего.
Мы выходим на площадь и останавливаемся, замираем. Говорит и показывает Москва! Мама дорогая, какая же красота! Рубиновые звёзды, куранты, башни. Кругом никого — только мы и могучий, древний и вечный Кремль. А ещё снег. Он валит и валит, засыпая мир мягким лебяжьим пухом. Тепло, ветра нет и пахнет невероятной свежестью. Ох, как же здорово быть молодым!
Я прижимаю к себе свою суженую и оторвав от земли начинаю кружить. Она зарумянилась, на бровях и ресницах снежинки, на шапке снежинки, везде они. Везде.
Глаза Наташки зажигаются восторгом а губы растягиваются в улыбке, но это длится недолго, будто счастье, которое часто бывает скоротечным.
— Поставь, — просит она. — Поставь, Егор.
Лицо её теряет детскую радость и становится серьёзным.
— Пожалуйста, Егор, поставь меня.
Я подчиняюсь. Ну, зачем, Наташ, ведь так всё чудесно…
— Я должна тебе что-то сказать…
— Сейчас? Вот тут? И это не может подождать?
Она качает головой.
— Ну ладно, — соглашаюсь я, — говори, если надо…
— Егор, — начинает она и прикусывает нижнюю губку…
