20. Болезненная фантазия
Я смотрю на неё, на ослепительную и обворожительную улыбку, на белокурые волосы, рассыпающиеся по плечам, на губы, на ямочки на щеках, на шею, на ключицы и грудь, немного выглядывающую из чуть более, чем нужно расстёгнутой блузы.
Безумие какое-то. Голос из колонок проникает глубоко под кожу, под сердце, в самое нутро. Низкий, бархатный… И я будто плыву по волнам этого голоса, насылающего на меня морок…
Я улыбаюсь, представляя себя сидящим на полу в отеле «Атлантúк». Точно, Семён Семёныч Горбунков. Взгляд, наверное, такой же. Смешно…
— Это значит да? — чуть хрипло спрашивает Ирина, по-своему истолковывая мою улыбку.
Какой у неё низкий голос… Это от желания. Голова туманится. Я будто под наркотиком…
— Тебе не холодно? — спрашиваю я поёживаясь.
Мы никогда ничего не обещали друг другу. Вернее, она не обещала, а наличие каких-то намерений у меня даже не подразумевалось. Ей нравилась моя юность и дерзость, а мне нравилось заниматься с ней любовью без обязательств, зная что всё это скоро закончится…
Нет, вообще-то не так, то есть совсем не так… мне нравилось не думать ни о прошлом, ни о будущем. У нас ничего этого не было, ничего, кроме короткого настоящего. И вот это настоящее мне очень нравилось. И ей тоже. Было легко, забавно и неожиданно сердечно. Я продержался дольше других любовников. Но потом вдруг всё, наступил конец фильма, превед медвед.
— Нет, мне не холодно, — усмехается она и расстёгивает блузку ещё на две пуговицы. — Мне жарко…
Любовь закончилась резко и почти без объяснений, кроме того, что типа начинается новая жизнь, ЦК и все дела. Ледяной тон и немного стрихнина с мёдом. Тебе, короче, туда нельзя, мне то есть. В её новую жизнь. Аморалка, растление малолетних и вообще… Ну да, я проглотил, конечно, но это не было настоящей причиной… Мне кажется, нет.
Думаю, она просто побоялась, что всё может стать слишком серьёзным. До боли серьёзным. Смешки и шуточки всегда легче и проще. Туман, ароматизированный водяной пар, тяжесть внизу живота, дофамин, окситоцин и немного алкоголя — хороший суррогат, достаточный чтобы забыться после работы. По желанию можно тяжесть в животе заменить на порхание бабочек…
Да только, боюсь, она опоздала, и всё зашло слишком далеко. А потом переезд… И тут ей стало ещё страшнее. До жути. Всё чужое и недоброе. Раньше мужем был горком, а я — лишь интрижкой на стороне, а здесь всё оказалось иначе…
— Теперь всё по-другому, да? — тихонько спрашиваю я.
С перепугу же и с Арсенчиком связалась. Зачем, Ир? Дура, мягко говоря.
Она глядит на меня одновременно и застенчиво, и бесстыдно, как стеснительная гетера, или распутная девственница. Мда… Арсенчик мне не понравился… Совсем не понравился…
— Ты мне скажи, — шепчет она с невинной улыбкой и опускает ресницы…
Чего сказать-то? Что я не злюсь? Или что? Что мне всё равно? Что снова готов к тому, чтобы ты слизывала с меня чёрную икру и запивала шампанским? А разве мне всё равно?
Я подаюсь вперёд, протягиваю руку и касаюсь её волос. И меня будто током бьёт, и на мгновение вроде как даже вырубает и лишает рассудка. И вижу я в этот момент лицо Наташки. Близко-близко. Она улыбается, не ревнует меня и не печалится, а радуется будто мы давно не виделись, а тут раз и встретились. Только… только… Ой… а это не Наташка, это же та маленькая девочка с проспекта Ленина, которую я чуть не сбил, когда гнался за Снежинским…
Я хочу одёрнуть руку, но Ирина успевает накрыть её своей рукой и теперь прижимается к ней щекой. Ласкается и легонько краешком губ целует мою ладонь.
— Ириш, — говорю я и мотаю головой, сгоняя морок.
Что это за хрень вообще… Окно она что ли открыла…
— Ириш, послушай, я хочу тебе сказать…
Хочу, но не могу, не успеваю.
— Ты почему такой горячий… — хмурится она, и в этот момент в дверь громко стучат.
— Кто это посреди ночи? — хмурюсь вслед за ней и я.
Она замирает, повернув голову.
— Я посмотрю, — говорю я и поднимаюсь с дивана.
В дверь стучат сильнее.
— Вы нас топите! — кричит на весь подъезд взволнованная женщина. — У нас ванну заливает.
Я смотрю в глазок. Дама лет шестидесяти, волосы всклокочены, домашний халат, глаза как в «Последнем дне Помпеи».
— Глянь, это соседка? — пропускаю я к глазку Ирину.
— Да, — кивает она и открывает входную дверь.
— Товарищи! Ну что же вы! Вы нас топите! Что у вас такое?!
Соседка врывается в прихожую и летит в ванную. Тут же выскакивает и бежит на кухню.
— Так, у нас же всё сухо, — удивляется Ира.
— Как сухо?! Вы издеваетесь что ли, у нас ручьём течёт! Ниагарой! Весь ремонт смыло! Сумасшедшие деньги!
— Позвольте, я гляну, — говорю я и захожу в ванную. — Странно. Действительно сухо. А у вас в каком месте?
— Где стояк, прямо по стене!
— Вызывайте аварийную! — командую я. — Наверно в том месте, где труба через перекрытие проходит…
И, будто в подтверждение моих слов, из шва между стеной и полом рядом с трубой начинает просачиваться влага.
Соседка убегает вызывать аварийку.
— Ну вот, — злится Ирина, — сейчас всю ночь будут здесь ковыряться.
— Не будут, — усмехаюсь я. — Приедут, воду перекроют, а дальше через ЖЭК решайте. Гемор будет тот ещё.
— Что будет?
— Проблемный, говорю, ремонт. Это же, как я понимаю, нужно всё выдолбить, обрезать и вварить новый кусок трубы. По логике так.
— То есть, сейчас они это делать не будут, правильно?
— Ну да, — киваю я. — Слушай, Ир. Сделай чаю, что-то меня колотит.
Она прикладывает руку к моему лбу и глаза её тут же становятся тревожными.
— Ого! Да у тебя жар!
— Ещё бы, ты же блузку до пупка расстегнула, — усмехаюсь я. — Тут у кого хочешь и температура, и давление так скаканёт, что мама, не горюй.
— Откуда у тебя все эти словечки? — хмурится она, стряхивая градусник. — Ну-ка, поднимай руку. Огонь просто.
— Ага, кто бы говорил, ты сама огонь просто.
Смешно. Тридцать девять и пять.
— Давай аспирин, душа моя. Буду колёса глотать. Две таблетки, пожалуйста. И чай с мёдом или малиной. В термос. И я поехал. Вдруг это вирус.
— Сейчас прямо! — включает она начальницу. — Поехал он, быстро раздевайся и в постель.
— Нет, я в постель не пойду. Не хочу я в постель твою…
Получается грубо, будто я не хочу в постель, только потому что это именно её постель. Я не это хотел сказать… Хотя и правда… Тех, кто бывал в её постели до меня, я не знал… Кроме Крикунова… А вот того, кто был после…
Она дёргается как от электрического разряда, глаза сужаются, но говорит, как ни в чём не бывало:
— Хорошо, давай, ложись на диван, сейчас я принесу тебе плед и подушку. Против моей подушки ты ничего не имеешь?
— Прости, Ир, я не это имел…
— Вот, выпей.
Я глотаю аспирин и даю себя уговорить.
— Слушай… мне ребятам надо сказать, чтобы ехали отдыхать. Дай-ка я им позвоню. Блин, продержал парней в тачке… Надо это дело как-то иначе… Ф-у-у-х…
Я не раздеваясь ложусь и укутываюсь пледом, но теплее не становится. Чай с мёдом и аспирин не действуют.
— Ирка, контрафактный аспирин! — выстукиваю я зубами. — Давай весь стандарт.
Она даёт градусник.
— Сколько? — спрашиваю я.
— Дохрена! — говорит она и идёт к телефону. — Алло, скорая? Вызов примите, пожалуйста.
— Ты с ума сошла! Какая скорая, твою дивизию! Чтобы увезли ещё!
Через пятнадцать минут в квартиру заходит добрый доктор, похожий на киношного Айболита. Вот это скорости!
— Так… горло чистое, хрипов нет… Ого, это что, пулевое у тебя? Рана не беспокоит? Так не больно? А так? А вот так? Боли в животе не испытываешь? А где-то в другом месте? Стул нормальный? Хорошо… Так стучу не больно? Живот мягкий… Глотать не больно? Лимфоузлы не увеличены. Язык чистый… насморка нет? Рефлексы в норме… более-менее…
— Доктор, — шепчу я, — мне утром на совещание к генсеку.
— Ничего, подождёт твой генсек, — посмеивается доктор и поворачивается к Ирине. — Какие продукты больной употреблял? Не было ли травмы?
Он засыпает вопросами и меня и Ирину и выдаёт, заключение:
— Думаю, нервное перенапряжение.
— Доктор, вы шутите? У меня нервы, как канаты. Быть не может. Наверное, всё-таки съел что-то…
— Нет, вряд ли, ел ты мало, к тому же симптомов отравления нет. Нервы, молодой человек. Влюбился небось в вертихвостку какую, а она и крутит хвостом своим, а?
— Прозорливый вы, — усмехаюсь я.
— Поживи с моё и ты станешь.
Медсестра, пришедшая с ним, готовит инъекцию.
— Так, вколем тебе сейчас тройчатку и ты уснёшь. А вы, пожалуйста, через час проверьте температуру. Если что-то пойдёт не так, сразу набирайте ноль три. Но я думаю, всё хорошо будет. Завтра на всякий случай постельный режим, а послезавтра прямиком к участковому.
Сестра колет своё зелье.
Ну, подумаешь, укол,
Укололся и пошёл.
Это только трус боится
На укол идти к врачу.
Лично я при виде шприца
Улыбаюсь и шучу…
Вскоре озноб спадает. А с ним напряжение, и заботы. Накатывает тяжёлая и неодолимая сонливость, и я ей не противлюсь. Закрываю глаза и проваливаюсь в волшебные кущи. Мне снится Наташка. Вот видишь, говорит она и улыбается спокойно и умиротворённо, ты у другой бабы ночуешь, а я ничего, не ревную даже. Потому что ты был прав, я поняла, что должна тебе доверять. Без взаимного доверия невозможно ничего построить. Она посылает мне воздушный поцелуй и я тоже улыбаюсь и отвечаю, что мол, я вообще-то всегда прав, так что ты смотри…
Чего ей надо смотреть я договорить не успеваю, потому что резко просыпаюсь. Насквозь мокрый, температуры нет. Отбрасываю плед и сажусь на диване. Время пять утра. Ф-у-у-х… Что это было такое?
Звоню Пашке, а потом захожу в спальню. Ирка спит, разметавшись по большой двуспальной кровати. Одеяло в стороне. На ней футболка и мягкие шорты. Красивая. Провожу кончиками пальцев по лодыжке. Она убирает ногу и хмурится, но не просыпается. Ладно. Пусть спит, не буду будить.
Спускаюсь, выхожу из дома и еду в гостиницу. Температуры нет, но в голове шум и ветер. А мысли все выдуло, похоже. Надо на всякий случай запастись аспирином. По пути попадается дежурная аптека, и я затариваюсь жаропонижающими.
Мы ждём в приёмной начальника отдела организационно-партийной работы. Ирка вся с иголочки, крутая, деловая, похожая на стерву, но не стерва. Скачков тоже ничего, хотя и мандражирует.
— Виталий Григорьевич, не переживайте, всё будет нормально. Не волнуйтесь, если будут вопросы, отвечайте как есть. Главное, уверенно, чётко, со знанием дела. Но это и так ваш стиль.
— Егор, ты как себя чувствуешь? — спрашивает Новицкая. — Выдержишь?
— Ир, конечно, ты же меня вылечила. Вот если б не ты…
Она вздыхает и качает головой.
— Здравствуйте, товарищи, — заходит кудрявый, в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил.
Он энергичный, целеустремлённый и максимально серьёзный.
— Готовы? Хорошо.
Удобно, можно не отвечать.
— Меня зовут Всеволод Дмитриевич Ляховой. Я зав сектором по работе с общественными организациями, Советами и комсомолом.
— А отдел какой? — уточняю я. — Организационно-партийный?
— Да, совещание готовит наш отдел. Будет присутствовать начальник отдела, а кроме него представитель Главного Политуправления, руководитель отдела науки и учебных заведений, председатель ЦК ДОСААФ, первый секретарь ЦК ВЛКСМ и… кто ещё… А, начальник общего отдела.
— Гурко? — уточняю я.
— Да, он.
— А Леонид Ильич?
— Нет, — несколько высокомерно усмехается Всеволод Дмитриевич Ляховой. — Леонида Ильича не будет. У нас ведётся системная работа. Что же, по-вашему, он должен в ручном режиме государством управлять? Всё сам, единолично? Так никаких сил не хватит.
— Нет, — улыбаюсь я, — что вы, не должен, конечно.
Быстро же мудрость распространяется.
— Ну, так что же вы.
— Не подумал, — говорю я и получаю лёгкий тычок от Ирины, чтоб не юродствовал.
— Секретарь ЦК будет присутствовать. Константин Устинович. Но это рабочее совещание, как вы понимаете. Так, пойдёмте сейчас в зал заседаний, у вас будет ещё несколько минут, чтобы подготовиться.
Начальник отдела организационно-партийной работы выступает со вступительным словом. Он льёт воду, навевает скуку и, кажется, специально делает всё возможное, чтобы интерес участников совещания угас на этапе преамбулы.
Черненко начинает тереть глаза и поглядывать на часы. Похоже, есть дела поважнее пустых разговоров.
— Ну что же, товарищи, есть предложение заслушать представителей инициативной группы. Если возражений нет, слово предоставляется товарищу Брагину, первому секретарю комитета комсомола швейной фабрики «Сибирячка» и комиссару областного молодёжного патриотического объединения «Пламя».
Вот я и стал комиссаром. И девочек наших ведут в кабинет…
Под вялые аплодисменты я выхожу на подиум и встаю за трибуну.
— Товарищи, разрешите поприветствовать вас от имени нашего «Пламени», и передать, как вы догадываетесь, пламенный привет.
Черненко просыпается и по рядам проносится шепоток, тут же превращаясь в новую волну аплодисментов.
— Я хочу попросить выйти сюда моих боевых товарищей, без которых наше объединение никогда бы не смогло стать живым и активным.
Новицкая и Скачков поднимаются и встают рядом со мной.
— Прежде всего я хочу поблагодарить вас всех за то что согласились нас выслушать. Особую благодарность я адресую первому секретарю нашего горкома КПСС товарищу Захарьину и первому секретарю обкома КПСС и ВЛКСМ. Также я хочу высказать слова искренней и сердечной благодарности и глубокой признательности генеральному секретарю ЦК КПСС товарищу Брежневу. Дорогой Леонид Ильич, спасибо за всеобъемлющую поддержку и помощь, а также за глубокое понимание проблем современной молодёжи и Вооружённых Сил.
Тут уж сонных не остаётся. Все вынуждены рукоплескать пока ладони не начнут гореть огнём.
Ну, и дальше я уже жгу глаголом по полной.
— Полученный нами бесценный опыт, — финалю я свою получасовую речь, — мы предлагаем масштабировать на всю нашу необъятную страну. Мы видим в этом движении единство боевого опыта и юношеского стремления к идеалам. Всесоюзное молодёжное военно-патриотическое движение «Пламя» станет одним из китов на которых покоится крепкий, основательный и незыблемый фундамент для воспитания новых поколений патриотов и защитников Родины. На этом фундаменте вырастут убеждённые ленинцы и преданные коммунисты будущего, способные войти в элиту коммунистической партии и стать оплотом всего прогрессивного человечества!
В общем, выступаю я громко, ярко, с нервом и эмоцией. Не могу сказать, что зал прям-таки взрывается овациями, они тут всякое повидали, но аплодисменты звучат долго и уверенно.
Начинаются прения и вопросы. Пару вопросиков кидает Черненко, судя по виду, не испытывающий особого восторга от моего пафоса, идут вопросы от первого секретаря ЦК ВЛКСМ Пастухова. Даже сам Поддубный, глава ДОСААФ, интересуется у Скачкова, как идёт взаимодействие с областной организацией.
Потом берёт слово зам начальника Главного Политического Управления Советской Армии и Военно-Морского Флота, статный генерал Ананьев. У него длинные редкие пряди волос, прикрывающие лысину, толстое лицо и очки, как у Берии.
— Товарищи, — говорит он. — Вот я тут слушал-слушал и ничего не понял.
По залу проходит смешок.
— Во-первых, что это за толпы растерзанных войной и выброшенных из социальной жизни военных-интернационалистов? Откуда они взялись? Не иначе, как перекочевали из эфира «Голоса Америки».
Все опять смеются. Твою дивизию, генерал. Я сжимаю зубы и смотрю на обескураженного Скачкова и нахмурившуюся Новицкую.
— Я понимаю, — продолжает Ананьев, — молодой человек, не нюхавший, кстати пороху, рвётся в бой. Юношеский максимализм, желание победить врага и сделать что-то важное для страны. Это похвально. Но куда смотрят партийные руководители города и области?
Ефим начинает ёрзать.
— Хотелось бы понять, они сознательно очерняют партию и армию, либо настолько, простите меня за крепкое слово, глупы, что не понимают что происходит? Они что не знают о той работе, которая ведётся, в том числе, Главным Управлением и профильными отделами партийных комитетов всех уровней? Почему мы должны верить на слово какому-то майору в отставке, когда боевые генералы и адмиралы, кадровые военные, положившие всю жизнь на служение Родине, говорят нам совсем другое. Чушь и ерунда! Мы что, должны, как безмозглые скоморохи плясать под дудку вражеской пропаганды? Тысячи инвалидов! А почему не миллионы?
Старый дурак! Или негодяй!
— Кто-то хочет славы или чего они хотят, я не знаю. Но работа по военно-патриотическому воспитанию у нас идёт полным ходом. Вот, можем справиться у генерала Скобеева, пусть нам расскажет о достигнутых успехах и тогда мы с вами решим, что нам делать. Может быть, стоит немного подправить и уточнить, существующую работу. Но зачем же создавать целую организацию, опираясь на слова студента-первокурсника, отставного майора и бывшего секретаря горкома комсомола? Если он такой умный, почему ещё не генерал, а всего лишь майор? Ты майор на передовой-то бывал или в училище своём отсиделся?
Скачков бледнеет от такого оскорбления. Жалко, что дуэли запрещены, я бы к нему пошёл в секунданты.
— В общем, товарищи, моё мнение такое. Инициатива несвоевременная и попросту вредная. Я бы этих товарищей хорошенько высек. Болезненная фантазия у них.
Все разражаются смехом и начинают аплодировать.
— Ну что же, — говорит председатель совещания, — спасибо, товарищ генерал. Есть ли ещё желающие выступить?
Я смотрю на Гурко. Он сидит с непроницаемым лицом. На меня не смотрит. Ефим тоже. Блин, какого хрена этот Ананьев выполз. Кто его надоумил? Или сам такой сообразительный? За свою структуру забеспокоился? Или в чём ещё дело?
— Разрешите, товарищ генерал-полковник? — говорю я. — Мне бы хотелось сказать кое-что по существу ваших замечаний.
— По существу? — колышется он в смехе. — Ты уже всё, что мог сказал. И существо твоё теперь мы все очень хорошо представляем.
В зале снова раздаются смешки.
— Товарищи! — хмурится Черненко. — Попрошу серьёзнее!
Все вмиг замолкают.
— Генерал Ананьев чётко выразился. Давайте, если нет желающих выступать, будем голосовать.
Он даёт знак ведущему совещание.
— Товарищи, есть ли ещё желающие выступить?
— Ничего, Егор, — шепчет мне Ирина. — Мы хотя бы попытались…
— Есть желающие! — раздаётся негромкий, но всем очень хорошо знакомый голос.
Дверь открывается и появляется деда Лёня.
— Константин… Устинович… э-э-э… можно мне сказать?
