19. Дай немного хм… мне…
Ну, ёлки… Можно было сразу догадаться, что именно так всё и случится. Сообразить, как всё это разруливать времени нет. Да и, собственно, чего тут разруливать-то, совершенно очевидно, что поеду я к Леониду Ильичу, а не к неведомому и могущественному волшебнику, имя которого не решается назвать даже такое пронырливое и искушённое существо, как Гурко. Пронырливое и съевшее не менее дюжины собак в аппаратных играх.
─ Борис Маркович, ─ начинаю я. ─ Вы только не ругайтесь, но…
─ Ты что там, Брагин, с ума что ли сошёл?
─ Но меня только что срочно вызвали к… ну, в общем, у меня без вариантов, надо ехать.
─ Ты головой ударился, я тебя спрашиваю? ─ злится он.
─ Нет. Мне страшно неудобно, но…
─ Не удобно спать на потолке! ─ отрезает Гурко. ─ Решай, что хочешь, но, чтобы через полчаса был у меня. Два раза такие шансы не выпадают. Сейчас откажешься и всё, возможность упущена, жизнь под откос.
Во как, даже жизнь под откос.
─ Я, конечно, не знаю, о ком конкретно вы говорите, была бы какая-то ясность, тогда и…
─ Ты из себя королеву Шантеклера не строй, и царицу полей тоже, ─ продолжает горячиться он, но внезапно осекается, словно случайно показал то, что не хотел, и дальше уже продолжает своим обычным тусклым голосом. ─ Ладно. Решать тебе в конце концов. Жду полчаса и уезжаю.
Ай, раз такое дело повышу ставку. Хотел было утаить от общественности свои зарождающиеся отношения с вождём, но теперь превращу их в козырь. Отношений-то скорее всего никаких не будет, я же не медсестра его, так что просмотром вестерна всё и ограничится.
─ Меня к генсеку срочно затребовали, ─ немного приукрашаю я действительность. ─ Страшно стыдно перед вами, что ставлю вас в неловкое положение, но тут у меня выбора нет.
Повисает пауза.
─ Да, положение неловкое, ─ наконец, холодно говорит Гурко, ─ но раз так, делать нечего. Посмотрим, удастся ли выйти из этой ситуации без потерь для собственного реноме. С учётом открывшихся э-э-э… нюансов.
Непонятно чьё именно реноме он имеет в виду ─ моё или своё…
─ Егор, пора ехать! ─ торопит меня Чурбанов.
─ Ну что же, езжай, ─ недовольно говорит Борис Маркович. ─ Завтра позвонишь.
Интересный он дядя, Гурко этот. Вроде паука, что дёргает за ниточки. Эдик его восьмидесятиюродный родственник. Не кровный, но и не совсем чужой, раз ради него он позвонил Куренкову и попросил притушить пожар с порнухой.
Почему тогда не помог ему в той истории с кляузами? Он ведь мог его и отмазать, и пристроить, как следует и смог бы настоять, чтобы бабу бы его бывшую в ЦК взяли вместо Новицкой. Тут, правда, могут быть варианты. Например, землячка Новицкая ему здесь нужнее в силу своих способностей, или для поддержания репутации человека, помогающего землякам, или для чего-то ещё.
А может, что даже скорее всего, у него уже было запланирована операция по расследованию моей деятельности. Ну, то есть не только моей, а всего нашего куста. Для чего? Думаю, не для того, чтобы всех пересажать и очистить родину от расхитителей. Скорее, по принципу, кто владеет информацией, тот владеет миром. Ну, и баблосом тоже.
А что, шикарно ведь, схватиться за глотку или прямо за изобильное вымя и манипулировать сосцами по своему усмотрению.
─ Юрий Михайлович, ─ спрашиваю я, когда мы подходим к его машине, ─ можете мне про Гурко что-нибудь сказать?
─ А что тебя интересует? ─ удивляется он, останавливаясь.
Игорь стоит чуть в сторонке, а Пашка убегает на площадь, где среди членовозов стоит и наша «Волжанка».
─ Да интересно просто. Место его в пищевой цепочке не самое высокое, а возможностей много.
─ Много, это точно. Я с ним особо не сталкивался, но знаю, аппаратчик он искусный, за ниточки дёргать умеет. Кукловод. А сам в тени всё-время. Ты с ним что, соприкасаешься?
─ Да, соприкасаюсь. Он помогал несколько раз, причём, очень хорошо помогал.
─ Ну, что сказать, будь настороже всё время, просто так он ничего не делает. По крайней мере, так о нём говорят. Давай забирайся в машину. Твои опять за нами поедут?
─ Ну, да. Как я без них-то? Стреляють…
─ Артист ты, Брагин. Я и то без охраны езжу, а ты вон что, круче генсека хочешь быть. Смотри Леониду Ильичу не брякни. На территорию их не пустят, кстати.
─ А где… ваши дамы? ─ скрежещет генсек, останавливаясь перед зятем.
Мы ждём его у входа в дачный кинозал. Он приходит в спортивном костюме, одетый по-домашнему, как и в прошлый раз. Не глава сверхдержавы, а дачник-пенсионер.
─ Где… Галина? ─ спрашивает он и бросает по-детски доверчивый взгляд из-за больших очков.
─ У неё встреча с женщинами-передовиками, Леонид Ильич. Пригласили на новогоднее чаепитие.
─ А твоя… где? ─ неловко поворачивается он ко мне и протягивает руку. ─ Наталья… тоже… э-э-э… на чаепитии?
─ Нет, Леонид Ильич, ─ улыбаюсь я. ─ Она уехала в Новосибирск, в университет. У неё сессия.
─ А… ты почему не на сессии?
─ Я уже сдал. Досрочно.
─ Молодец… умный видать.
Он говорит, кривя верхнюю губу, делая паузы и на южнорусский манер, округляя и смягчая «г».
─ Ну, смотри… Егор, если мне кино твоё не понравится…
─ На него надо особым образом настроиться.
─ Как это? ─ пытливо смотрит он.
─ Ну, там относительно неспешное повествование, фильм длинный, но очень красивый. Напряжённые моменты прямо растягиваются во времени, чтобы можно было насладиться каждым отдельным мигом.
─ Нудный… что ли? ─ спрашивает Брежнев.
─ Но только не для любителей вестернов.
─ Сколько э-э-э… длиться?
─ Около трёх часов.
─ Значит посмотрим половину, ─ кивает он.
─ Леонид Ильич, а как вы всех по именам помните? ─ удивляюсь я. ─ Вокруг вас же столько разных людей.
─ Не всех… ─ отвечает он. ─ Садись, рядом.
Мы заходим в зал и рассаживаемся. Крепкий круглолицый безопасник внимательно меня оглядывает и остаётся, видимо, не слишком довольным, потому что отходит на задний ряд, поджав губы.
─ Плохо, ─ качает головой Брежнев, ─ что без девушек. Я бы… Костю тогда… позвал. Он просился сегодня поговорить, а я… отказал…
Гаснет свет и возникает волшебство. Я этот фильм люблю. Начинаются титры, сделанные, на мой взгляд, просто шикарно и раздаются первые ноты темы. Эннио Морриконе, знаменитая мелодия. Просто бомба, вернее, пушка, тем более что пушка в титрах имеется.
Понять по Ильичу нравится или нет, сложно, он выглядит непроницаемо. Идёт первая сцена. Она неспешная и тягучая, но, ёлки-палки, уже даже она напряжённая. Лица крупным планом, взгляды, мимика. Есть в ней что-то от немого кино, но без гротеска.
Сцена недлинная. Она развивается медленно, медленно, медленно и тут бац! Выстрелы, бьющееся стекло и из салуна вылетает Илай Уоллак со здоровенной костью в руке и с дикой рожей. Дикой и от этого комичной. Ильич чуть вздрагивает. Появляется титр, и голос за кадром сообщает: «Злой».
Генсек легко хлопает меня тыльной стороной ладони и смеётся.
─ Злой! ─ повторяет он сквозь скрипучий смех. ─ Это же Кальвера из «Великолепной семёрки»!
─ Точно!
Ну ладно, начало положено. Комичных моментов в фильме много. Нет, не комичных, а ироничных, и деда Лёня их отлично просекает. Он ворчит, посмеивается и комментирует. Когда героев, выдающих себя за южан, заводят в лагерь северян, экран гаснет и зажигается свет.
─ Что такое? ─ тут же начинает волноваться Брежнев. ─ Почему? Что случилось?
─ Так половина фильма прошла, ─ отвечает его зять. ─ Вы сказали, сегодня полови…
─ Давай, давай, дальше! ─ перебивает его взволнованный дедушка в очках.
Кино тут же продолжается, и мы доходим до самого конца. До финала! Через катарсис, перерождение и чувство глубокого удовлетворения!
— Пошли, — встаёт Ильич и машет рукой. — Поужинаем. Юра, ты его отвезёшь? Или хочешь, здесь оставайся.
— Отвезу, Леонид Ильич.
— Ну, глядите.
— Лёня! — встречает нас Виктория Петровна. — Поздно ведь уже! Разве можно!
— Не… надо, — предостерегающе взмахивает он рукой.
Мы садимся за стол.
— Вика, давай курник.
— Это же на завтра, ты же творог…
— Распорядись, пусть несут. Что мы гостей творогом… э-э-э… кормить будем? И… «Зубровку».
Слово генсека закон, поэтому мы едим курник, а сам Ильич — творог. Разговор сначала крутится вокруг фильма.
— А почему наши взъелись? — медленно, с расстановкой, сопровождая каждое слово кивком головы, поскрипывает он. — Что в нём… такого антисоветского?
— Не знаю, Леонид Ильич. Может быть, героизация бандитов, стремление к наживе. Ведь советский человек изживает в себе все эти рудименты социальной несправедливости.
— Как-как? — переспрашивает он и наливает всем «Зубровку» — Героизация бандитов… Пей.
— Я не пью, — улыбаюсь я.
— Ты что… э-э-э… больной? Юра, ты орден… ему выдал? Не давай.
Я качаю головой и поднимаю рюмку.
— Не ради ордена, а только из уважения.
— Юра, можешь… дать… орден.
Мы все смеёмся и заливаем в себя коричневую настойку. Уххх!
— Хорошее кино, — качает головой Ильич, — но надо в положительном ключе. Верно… Привезти этого… режиссёра и… сделать. Наше кино… как «Белое солнце»… Вот ты чем занимаешься… на своей фабрике?
— А я не только на фабрике, Леонид Ильич.
— Да? А… где ещё?
— Мы несколько месяцев назад выступили с нашим первым секретарём горкома Ириной Новицкой с инициативой создать молодёжное военно-патриотическое движение «Пламя».
— Молодцы…
— Сейчас возвращаются бойцы-интернационалисты из Афганистана.
При слове «Афганистан» генсек напрягается и взгляд у него из тёплого как у дедушки, становится жёстким, как у генсека.
— Многие из них совершили подвиги и получили серьёзные ранения. Они не могут больше служить в Вооружённых Силах, но помогать воспитывать подрастающее поколение вполне в состоянии. Передавать боевые навыки, но, главное, учить Родину любить.
Ильич внимательно слушает и ничего не говорит.
— Первый секретарь горкома КПСС товарищ Захарьин нас поддержал. Создали рабочие места, сначала на базе городского Дворца пионеров, а потом и ДОСААФ подключили. Выделили нам транспорт и место. Сначала в фокус попали трудные подростки, а потом мы это дело расширили и на другие сегменты школьников. И не только школьников. Сейчас у нас занимаются и допризывники закончившие школу и ПТУ.
— И… что же… они там делают?
— Изучают боевые умения, историю Родины, проводят слёты, приглашают фронтовиков Великой Отечественной. Учатся, не болтаются по улицам, а занимаются делом. И главное, ветераны-афганцы получают возможность вернутся к полноценной жизни. Эту тему не принято поднимать в прессе и вообще на государственном уровне о ней стараются не говорить, чтобы не создавать напряжение, видимо. Но если проблему не решить то она выльется в то, что через несколько лет мы не будем знать, что делать с этими героями.
— Почему это? — удивляется генсек.
— Потому что их станет много. А если не будет заранее подготовленной государственной программы, будет возникать недовольство. Даже если сейчас говорят, что раненых много не будет, всё равно, это дело важное. Оно, в первую очередь, проблемы молодёжи решает. Патриотическое воспитание, занятость, профилактика правонарушений. Целый комплекс. У нас с Новицкой есть серьёзное предложение. Но пока мы в этом направлении больших успехов не добились.
— А чего… вы… э-э-э… предлагаете?
— Мы уже расширили опыт на всю область. И уже можем доложить о конкретных результатах. Наши бойцы работают и в детских домах, и в интернатах. Нам есть, что показать. Так вот, мы хотим применить эту идею во всесоюзном масштабе. Сейчас Ирина Новицкая работает инструктором в ЦК ВЛКСМ и она могла бы заняться этим важным делом. Нужно ещё привлечь ДОСААФ и все заинтересованные структуры и создать единое всесоюзное движение.
— А почему… в прошлый раз… не доложил, когда целовался?
— Неудобно было… — запинаюсь я. — У вас и так дел много, всё же должно в системе работать, а не в режиме ручного управления. Нельзя же на первое лицо абсолютно все проблемы вешать.
— Молодец… — резюмирует он, будто сказку рассказывает. — Государственно мыслишь. Молодой… да ранний.
— Гайдар в пятнадцать лет полком командовал, — улыбаюсь я.
Мы ещё какое-то время говорим об этой идее, а потом переходим на комсомолок-ткачих, настроения среди молодёжи и прочие вопросы, занимательные с точки зрения кормчего. В конце Леонид Ильич, снова превратившийся в дедушку Лёню передаёт привет Наташке, и мы уезжаем.
— Ну, Егор, — перед прощанием качает головой Чурбанов. — Нагрузил ты Леонида Ильича. Ты прямо во всех сферах хочешь себя проявить. В генсеки не метишь, случайно?
— Нет, — смеюсь я. — Это вряд ли. Ну, и я не планировал. Разговор так повернулся. Дело-то хорошее. Если одобрит царь-батюшка, всем ведь хорошо будет.
— Ты смотри, нигде не ляпни про царя, а то будет тебе на орехи.
— Юрий Михайлович, а как так вышло, что вы учились на философа, а стали милиционером, да не простым, а золотым?
— Философия, дорогой юный друг, пронизывает всё. Это основа.
— И даже марксистско-ленинская?
— Якобинец. Всё, я поехал. Времени много.
Я тоже поехал.
Утром я просыпаюсь рано из-за разницы во времени. Решаю позвонить Наташке. Спускаюсь в переговорный пункт и заказываю разговор.
— О, Егор! — радуется она. — Привет. Как у тебя дела? Ты меня прямо на пороге поймал, я на консультацию собиралась.
— Нормально дела. Тебе привет от дедушки.
— От какого дедушки? — удивляется она.
— От Лёни. Я вчера снова его видел. Он сто раз про тебя спросил. Теперь-то я знаю, что такое ревность.
Она сначала замирает, а потом начинает смеяться.
— Ну вот, понял наконец?
— Понял. Ну ладно. Позвони как-нибудь. Давай, беги. Целую тебя.
Поднимаюсь к себе в номер и уже из коридора слышу, как разрывается телефон.
— Алло! — успеваю уже в самый последний момент.
— Брагин! — раздаётся раздосадованный голос. — Ну, ты и спать! Из пушки не разбудишь!
— Нет, Борис Маркович, я в переговорном пункте был, на родину звонил.
— Ясно. Ну ты и устроил шухер. Весь ЦК на ушах стоит. Готовят расширенное совещание, чтобы твоё предложение обсуждать. Генеральный секретарь такого нагоняя дал, что все как бешеные закрутились.
Он усмехается.
— Но смотри, не подавай виду, что я тебя уже проинформировал.
— Конечно, — обещаю я.
— В общем готовься, позвонят тебе скоро и пригласят доклад делать. Там и министерство обороны, и ДОСААФ, и ВЛКСМ — все будут. Смотрите, не провалитесь с Ириной.
— А когда, сегодня?
— Завтра, я думаю, или послезавтра, точно не знаю, но на днях. Леонид Ильич огромное ускорение придал.
— Борис Маркович, спасибо за информацию и за поддержку.
— Пожалуйста, Егор, — говорит он с лёгким сомнением в голосе. — Не забывай своих, в случае чего.
— Вот что-что, а неблагодарность среди моих грехов не замечена, — отвечаю я.
— Ну и молодец.
— Борис Маркович, я ещё раз прошу прощения, что подвёл вас вчера…
— Ничего, я всё уладил, — отвечает он. — Потом как-нибудь вернёмся к этому вопросу.
Я вешаю трубку, делаю растяжку, принимаю душ, умываюсь и собираюсь идти завтракать. Подхожу к телефону, чтобы позвонить парням, но раздаётся новый звонок.
— Алло…
— Егора Брагина, пожалуйста, — говорит строгий мужской голос.
— Я вас слушаю.
— Вам звонят из ЦК КПСС. Завтра в одиннадцать часов состоится совещание по вопросам патриотическо-воспитательной работы с молодёжью. Вы заявлены, как докладчик. Подготовьте выступление максимально на тридцать минут. Кто ещё с вами будет?
— Инструктор ЦК ВЛКСМ Ирина Новицкая и руководитель областного военно-патриотического объединения «Пламя» Виталий Скачков.
Далее следуют инструкции, куда и когда нужно явиться и прочие организационные моменты.
Поговорив с цекашником я тут же звоню Новицкой.
— Ир, привет, хорошо что застал.
— Я через десять минут ухожу, — торопливо отвечает она. — Говори скорее, я не накрашена ещё.
— Тебе из ЦК звонили?
— Зачем? — недоумевает она. — Я через полчаса сама там буду.
— Нет, Ириш, из партейного ЦК.
— Не звонили. Ну, Егор, я опаздываю, говори скорее.
— Короче, завтра на Старой площади в одиннадцать часов мы с тобой докладываем о перспективах всесоюзного движения. Ты меня слышишь?
— Серьёзно? Это тебе Гурко сказал?
— Нет, он здесь вообще не при чём. Мне сейчас звонил организатор. Инструктор какой-то, я не запомнил. Ты поняла? У нас реальный шанс появился. Поэтому сегодня надо готовиться к выступлению, чтобы всё чётко было и от зубов отскакивало. Ты слышишь вообще?
— Ой, — выдыхает она. — Ты не разыгрываешь?
— Блин, Ирка! Короче, давай пораньше сегодня линяй с работы, будем репетировать с тобой.
Поговорив с Новицкой, я снова несусь вниз и заказываю разговор со Скачковым.
— Виталий Тимурович, привет, это Брагин. Бросайте всё и срочно прилетайте, я сейчас билет вам закажу.
— Куда прилетайте? — не может понять он.
— В Москву. Вас Паша в аэропорту встретит.
— Не, Егор, не получится. У меня на завтра плотный график. Мне надо в Гурьевск ехать и…
— Всё отменяйте, вас вызывают на совещание в ЦК, лично генеральный секретарь. Приезжайте в парадке и, чтобы все до одной награды были прицеплены.
После этого я заказываю ему билет. Получается только на утренний рейс, то есть с корабля на бал, но это ничего, ему лишь на вопросы отвечать придётся, в случае чего. Ещё на завтра я на всякий случай вызываю Сергея Сергеевича и только потом иду на завтрак.
— Так это уже обед, можно сказать, — ворчит Пашка и с аппетитом уминает яйца всмятку.
После завтрака еду к Айгюль. Но её не оказывается дома. Она живёт не в гостинице, а в своей квартире на Патриках. Вчера мы договорились, что я приеду, но её не оказывается. Блин… Ветреная девчонка! Хотел же позвонить, но вроде твёрдо договаривались… Ну, честно говоря, так даже лучше. Потому что вопросы поставок мне проще будет обсуждать, зная, какое завтра в ЦК будет принято решение.
— Завтра Ферик прилетает, — сообщает мне Цвет, когда я приезжаю в казино. — Надо перетереть, так что ты не теряйся, будь под рукой.
— Буду, но только после обеда.
— Не, Бро, он хочет до обеда всё решить.
— Не выйдет, братан, — улыбаюсь я. — У меня стрела конкретно забита уже.
— Какая стрела? — злится он.
— С генсеком, брат, ему нельзя отказать.
Он не успевает разораться, потому что меня приглашают к телефону.
— Егор, — слышу я голос Новицкой. — Ну всё, меня отпустили готовиться к докладу. Я минут через сорок дома буду… Нет, через час, в гастроном ещё заскочу по пути. В общем, давай, через час тебя жду.
Вот это правильно, вот это по-нашему.
Писать и формулировать приходится мне.
— Не, что за дела, Ирина? — шутливо негодую я. — Ты меня и в горкоме своём заставляла доклады писать, и теперь вот. Я, между прочим, тебе больше не подчиняюсь.
— Подчинишься, — хитро щурится она. — Как миленький подчинишься! А не то я тебе колбасы докторской не дам, яичницы и молока.
— Ну, мать, — усмехаюсь я, — меню у тебя мишленовское прям. Ты круче Гордона Рамзи.
— Я не знаю, кто это, — пожимает она плечами. — Но кроме меня, тебя больше никто не накормит сегодня. Так что решай сам.
Ну, я соглашаюсь, что делать.
Звонит телефон. Это товарищ Ефим.
— Что там у вас за ЧП? — возбуждённо кричит он так, что даже мне в двух метрах от Ирины слышно.
Оказывается, его и первого секретаря обкома в срочном порядке вызывают на совещание. Ну, разошёлся Леонид Ильич, срочно всё решить хочет. Раз так срочно, значит готового решения, скорее всего, прямо завтра не будет. Нужно ведь всё проанализировать, просчитать, обмозговать. Ну и ладно. Нам главное дело с мёртвой точки сдвинуть.
Поговорив с Ефимом возвращаемся к докладу.
Сначала набрасываем рыбу, а потом уже прорабатываем детали. Кое-что у нас уже готово в форме записки, которую мы готовили для Гурко, но теперь нужно всё расширить, развернуть и рассказать настолько убедительно, чтобы старшие товарищи проголосовали сугубо «за» и сугубо единогласно.
Время пролетает быстро, и когда работа над текстом завершается, мы переходим к репетициям. Выступать решаю я, чтобы сделать правильные акценты на роли Новицкой и Скачкова. Сама она себя хвалить не будет, а я похвалю. Запросто.
Когда мы всё заканчиваем, оказывается уже около часа ночи. Ирина открывает бутылку пива и разливает по стаканам.
— Ир, ты чего, завтра надо быть свежими и собранными.
— От стакана пива свежесть твоя не испарится, — хмыкает она. — Пей, тебе говорят.
Она включает проигрыватель и ставит пластинку Аманды Лир, а я испытываю приступ дежавю и ловлю себя на мысли, что снова пытаюсь войти дважды в одну реку.
Give a bit of hmm to me…
Дай немного хм … мне, и я дам немного хм… тебе.
Музыка волнующая… Я сажусь на диван и слежу, как Ирина уходит на кухню. Через минуту она выносит очередную партию бутербродов с толсто нарезанной варёной колбасой на батоне.
Она опускается передо мной на колени и протягивает блюдо. Но я смотрю не на колбасу, я смотрю на неё, в её глаза. И в них в этот момент нет ни малейшего намёка на патриотизм, воспитание молодёжи или даже уважение к ветеранам. Она хмыкает, догадываясь, что её тайна раскрыта и отбрасывает маску, ставя тарелку с бутербродами на пол.
— Может, — произносит она низким грудным голосом, которому позавидовала бы сама Аманда Лир, — останешься у меня? Уже поздно…
