18. С Новым годом, товарищи!
Хм… Прознать о том, что Снежинского я накрыл, он ещё не должен, если только Михалыч или Де Ниро моментально не информируют его обо всех аспектах дела. Но даже и в этом случае подобную оперативность можно было бы назвать молниеносной…
─ Здравствуйте, Марк Борисович, ─ говорю я. ─ Очень рад вас слышать и спасибо за поздравление. Я вас тоже поздравляю, искренне и от души. Всего вам самого наилучшего в новом году. Пусть сбываются все планы, включая самые смелые и амбициозные. И, конечно же, огромного вам личного счастья! Думаю, все наши земляки поддержали бы меня и сказали бы вам самые тёплые и проникновенные слова благодарности за ваше доброе отношение и всемерную поддержку.
─ Ну, Егор, ─ смеётся Гурко. ─ Я смотрю ты уже готов к аппаратной работе, хоть сейчас тебя в дело запускай. Спасибо за поздравления. Молодец. Не зря мы тебя поддержали с товарищами, да?
─ Ваша поддержка, на самом деле, наиболее ценный актив, которым я располагаю.
─ Ну хорошо, я рад этому, ─ говорит он. ─ Про ситуацию с вашей с Новицкой инициативой ты в курсе, я думаю.
─ Да, в курсе, но надежду не теряю. Уверен, чем больше времени пройдёт, тем более важной она будет.
─ Ну, посмотрим. Надеюсь, ты прав. Мне ваша идея нравится, но решения не я принимаю. Ладно. Скажи, пожалуйста, ты когда планируешь в столицу приехать?
─ Я надеюсь, через несколько дней. Мне вот только нужно сессию сдать, я же студент. Как сдам, сразу прилечу.
─ Хорошо, не затягивай, пожалуйста. Тобой интересуется один человек. Важный человек, хочет познакомиться и сам посмотреть, что это за Брагин такой, о котором столько разговоров.
─ Ого… Разговоров? Я и не подозревал ни о каких разговорах. Надеюсь, я в них персонаж положительный?
─ Ты в них, скорее, тёмная лошадка, понимаешь? ─ усмехается Гурко. ─ Никто не знает, чего от тебя ждать.
─ А кто этот важный человек? ─ уточняю я. ─ Можете сказать?
─ Думаю, не стоит пока. В общем, ещё раз с праздником и позвони сразу, как приедешь. А приезд не откладывай, понял меня?
─ Да, Марк Борисович, понял.
Любопытно, конечно, кто это такой, что за шишка желает со мной «познакомиться» и для чего, собственно.
Я возвращаюсь за стол и вливаюсь, в общее веселье. Дядя Гена великодушно отказывается от шампанского в пользу дам, а сам налегает на «французский» коньячок.
─ Ну я ж и говорю, ─ соловьём разливается он, опрокинув очередную стопочку. ─ Она у меня… Лариска! Ты заканчивай пихаться, тоже мода, я знаю норму свою… Ну вот, она, во-первых, маленькая до чего командовать любила, но это я потом обскажу, ага, а тогда… это в первом классе что ли было? Доча, когда?
─ Ну, па-а-а-п, смущённо хмурится Наташка, но убрать с лица улыбку оказывается не в состоянии.
─ Да, что «пап», она же ж с самого первого класса, ага… короче, Егорка, она за тебя тогда уже хоть в огонь, хоть в воду. Мать-то жива была ещё, ну всё смотри, говорит, Гена, выбрала жениха себе. Вот, как в воду глядела. Так она что удумала, этот схватил пару что ли… или кол даже.
─ Двойку, да, ─ смеётся мама, ─ по математике, кстати.
─ Ну вот, ага. И ревёт такой на перемене, мол, родители накажут.
─ Сынок, ну мы же тебя никогда не наказывали, ─ качает мама головой.
─ Ну, он, значит, при своём мнении на этот счёт находился, ─ ржёт Гена. ─ И такой стоит, что делать не знает. А эта деловая была, нос задрала и вперёд, подходит к столу учительскому и прямо в журнале пару эту, значит, зачёркивает и рисует пятак и расписывается, пишет слово «завуч». И в дневнике ему тоже. Не, ну меня потом с Алёнкой туда, прямо к этому завучу и дёрнули. И давай песочить, а эта упёрлась, говорит, как ты сказала-то, если, говорит, придётся, я снова так поступлю. Ну ему вроде двойки-то перестали ставить после этого.
Все смеются, радуются, хохочут. Находятся в той точке праздника, когда алкоголь только начал действовать, шарахнул в голову зарядом эйфории и ещё не затуманил головы, и не разлился тяжестью. И ещё вся ночь впереди, ешь, пей всласть, радуйся жизни и люби всех.
Приятное чувство и я действительно всех до одного готов любить и прижимать к сердцу. Я смотрю на Наташку, прямо смотрю, открыто, будто картину рассматриваю. И она смотрит, но так, из-под ресниц, будто не смеет глаз поднять.
─ Наташенька, ─ просит мама, ─ я только уселась. Принеси, доченька, голубцы. Егор, помоги Наташе.
Мы заходим на кухню, и она двигает сразу к плите, но я ловлю её за локоть. Она останавливается, оборачивается и смотрит с таким же, наверное, выражением, как тогда, в первом классе, когда получала от родителей за то исправление в журнале.
В первом классе я её не знал. Жалко, конечно, но что же тут поделать. Она ведь тоже знала не меня, а какого-то другого, неведомого мне Егора Брагина…
Я притягиваю её к себе и целую. Сначала нежно, а потом прижимаю её сильнее и целую с ненасытной жадностью. Она отвечает, обхватывает руками и гладит мои плечи, шею и ерошит волосы на затылке. А потом, отпрянув, глубоко вздыхает, словно только что вынырнула с огромной глубины.
Она прикасается кончиками пальцев к своим губам и смотрит мне в глаза. А я смотрю ей в глаза и вижу, как они становятся влажными.
─ Голубцы, ─ шепчет она и улыбается.
─ Давайте, раскладывайте передавайте по кругу! ─ командует мама, принимая из рук Наташки большую фарфоровую салатницу, куда мы выгрузили голубцы из кастрюли. ─ Егор, пюре ещё принеси, под полотенцами там стоит. Вот грузди берите, мы с Андреем сами собирали. В этом году их столько было, тьма, видимо-невидимо. Мы море целое насолили. Так, но вы имейте в виду, у нас там ещё гусь в духовке, оставляйте место!
«Ла-ла-ла ла-ла-ла ла-ла-ла-ла», ─ доносится из телевизора.
─ Так, Андрей, скорее наливай шампанское! Егор, сделай громче, сейчас Брежнев выступать будет!
Я прибавляю звук и бросаю взгляд на Наташку. Она кивает и улыбается. Мы будто обмениваемся воспоминаниями о встрече с генсеком. Мировой дед, как бы говорят её глаза. И в них нет ни намёка на юбки, ни одну из которых я не могу пропустить.
На экране появляется Кремль.
─ Внимание, товарищи! ─ говорит невидимый Игорь Кириллов. — Смотрите и слушайте Москву!
Голос эпохи. Торжественно и, чего там, трепетно даже. Он делает долгую паузу, чтобы все мы получше прочувствовали момент.
─ Передаём выступление генерального секретаря ЦК КПСС… председателя президиума Верховного Совета СССР… Леонида… Ильича… Брежнева.
─ Дорогие товарищи! ─ начинает Леонид Ильич. ─ Друзья! Кремлёвские куранты отсчитывают последние минуты 1980 года. Уходящий год вобрал в себя многое: были в нем трудности и огорчения, были и успехи, и радости. Но провожаем мы его с добрым чувством. В год славного ленинского юбилея советские люди поработали самоотверженно и вдохновенно. В этой пятилетке сделан крупный шаг в развитии экономики. Повысилось благосостояние народа. Более 50 миллионов человек справили новоселье.
Охренеть, честно говоря, цифра…
Гена в нетерпении барабанит пальцами по столу. Долго… затягивает генсек свою речь, скорей бы надо, коньяк уж вспенился да шампанское взыграло. Наконец-то, вот они долгожданные куранты, хрустальный перезвон над столом и неведомое счастье, наступившего года!
Союз нерушимый, республик свободных
Сплотила навеки Великая Русь.
Да здравствует созданный волей народов
Единый, могучий Советский Союз…
Ошибочка, не навеки сплотила, совсем не на веки…
На экране появляются юные балерины, танцующие под вальс снежинок, а потом гудят рожки скоморохов и громко поёт Надежда Бабкина. Но на телевизор никто не обращает внимания. Радость, счастье и бурлящая, простая, но такая прекрасная жизнь течёт сейчас здесь, вокруг этого стола в обычной хрущёвке, и никакие Ницца и Антиб, и даже всё золото нибелунгов никогда не перевесят для меня этих мгновений.
И думаю, как бы не сложилось в будущем, этот момент будет одним из тех, куда я буду пытаться вернуться всю оставшуюся жизнь.
Потом дядя Юра берёт электрогитару и так бацает, что все заходятся в приступе восхищения. Мы подпеваем, хлопаем и даже танцуем. Нужно ему эту гитару отдать, пусть человек сам радуется и других радует.
От прогулки я наотрез отказываюсь, чтобы не напрягать парней, дежурящих снаружи, пока я здесь наслаждаюсь семейными радостями. Да и папа не горит особым желанием идти в люди, памятуя, должно быть, о событиях годичной давности.
Я обзваниваю всех своих друзей-товарищей. Звоню Гале с её мужем, Новицкой и Айгюль. А ещё Жоре и Скударнову. Это всё в Москву. Потом заказываю Ташкент и Геленджик — Ферику и Белле. До них не дозваниваюсь. Ещё поздравляю Куренкова. Мне звонит Цвет из столицы, неожиданно — Джемо и ожидаемо — Печёнкин. Ещё звонит Баранов, Юрка Ширяев и Лида с Баксом. В казино сегодня аншлаг, а у меня ночь телефонных разговоров. Наташка поглядывает чуть насторожённо, но прислушиваться, с кем и о чём я говорю не пытается.
Гости расходятся уже под утро.
— Ждём всех на обед! — заявляет мама. — Нужно доедать! Я ведь холодец подать забыла, вот же клава чумовая! И никто даже не напомнил! Убивать надо!
Все смеются. Платоныч с Трыней идут пешком, а вот с Ларисой получается небольшой затык. Живёт она на краю города. В такси, как известно, в этот час не содют, а Хаблюк с обеда вдрабадан. Поэтому, Гена, как истинный рыцарь, хоть и подшофе, приглашает её пройти в апартаменты, что для Наташки оказывается полной неожиданностью. Причём не очень приятной.
Она беспомощно оглядывается, понимая, что варианта у неё только два — остаться на ночь в доме жениха, либо пойти в дом отца. Если она останется у меня, то этим чётко и ясно даст понять, что категорически против поздней любви своего батюшки. Если же пойдёт с ним, то как бы продемонстрирует, что даёт Гене карт-бланш и ничего против Дружкиной не имеет.
То есть, подвесить ситуацию не получится, придётся принять решение немедленно. Она беспомощно смотрит на меня, и я… отправляю её домой.
— Присмотришь за ними, — усмехаюсь я, — а то неизвестно, чем они там…
— Егор! — одёргивает меня мама, — прекращай давай.
Я наклоняюсь к Наташкиному уху.
— Я бы очень хотел, чтобы ты осталась, тогда я пробрался бы ночью к тебе, — шепчу я, — но сделай это ради отца. Он ведь заслужил.
Она вздыхает, но смиряется и даже изображает улыбку.
Не знаю, куда бы я там пробрался и, главное, зачем… Я отрубаюсь моментально, едва коснувшись головой подушки. Сквозь сон поначалу слышу, как родители убирают посуду, смеются и что-то обсуждают, а потом проваливаюсь в чёрное безмолвное ничто.
С Новым Годом, товарищи…
На следующий день проходит медленный обед. Приятная истома, вкусная еда и «Песня-80» прекрасно завершают новогодние празднества. А завтра — на работу, и никаких тебе десяти дней отдыха.
После застолья родители идут на прогулку, Наташка ведёт на улицу Раджа, Трыня уметается с пацанами, а мы с Платонычем пьём кофе в моём исполнении.
— Нормально, не переживай, — усмехается он. — К моим годам и ты варить научишься.
— Очень смешно, — хмыкаю я и даю ему полный отчёт по вчерашнему дню. Он даже за голову хватается.
— Уже выяснили, кто им дал задание?
— Ещё не звонил, — мотаю я головой. — Не хочу выходить из праздничной расслабленности. И знать про этих упырей ничего не желаю. Хочу, чтобы Новый год длился вечно.
— Надоест, — смеётся Большак, отпивая кофе. — Нормальный, вообще-то, неплохой кофе. Надо только самого кофе чуть больше, на пол ложечки буквально, чтобы чуть насыщеннее был. И соли щепотку. Чуть-чуть.
— Ну вот, раскололся, наконец-то. Ещё бы эти, вчерашние раскололись. Снежинский с юнкором. Глубоко они залезли, наверняка без посторонней помощи не обошлось. Кто помогал? Печёнкин? Или из конторы кто? В общем, это завтра. Сегодня даже думать об этом не хочу. Дядя Юра, звякни, пожалуйста в институт, мне же надо как-то сессию сдать да в Москву мчаться. Вон уже благодетель наш хочет меня показывать кому-то.
— Кому, интересно… Может, Андропову?
— Вряд ли. Не думаю, что он к Юрию Владимировичу доступ имеет. Очень сомневаюсь.
— По сессии твоей я решил уже. Завтра забежишь, заберёшь зачётку. Только утром, а то знаешь, пятница, да после праздников. Ну и обаять не забудь проректора по учебной работе, подарок сделай, новогодний. Ну, это ты сам знаешь.
Отъезд я намечаю на воскресенье, четвёртое число. А пятница и суббота снова оказываются сумасшедшими днями забитыми текучкой и оперативными вопросами. Нужно и с институтом решить, и на фабрике распорядиться и со Скачковым переговорить в штаб-квартире, и казино проинспектировать. Голова кругом.
Ну, и главный вопрос, разумеется, это Снежинский с его дружком. Утром я встречаюсь с Михал Михалычем.
— Ну и жук твой Снежинский, — говорит он. — Ты видел мужа его сестры двоюродной?
— Шварца? — хмурюсь я. — Видел. И сестру тоже видел.
— А знаешь кто у него двоюродный брат?
— Нет пока…
— Борис Маркович Гурко.
— Значит Гурко?
— Да, — кивает он.
— Заговор кузенов, твою дивизию, — качаю я головой.
— О, точно! Так и назову. Заговор кузенов! А ты шаришь, Брагин.
— Ну, дык… А кто им помогал? Сами бы они столько не нарыли.
— Начальник областного БХСС.
— Тоже чей-то двоюродный брат?
— Ставленник Гурковский.
— А Печёнкин? — настораживаюсь я. — И Печёнкин с Гурко связан? Его предшественника именно Гурко помогал убирать.
— Помогал, да. Но только он хотел как раз Заваряна поставить, своего обэхээсника, а бывший замминистра, тот что до Рахметова был, протащил своего московского кореша, Печёнкина. Так что Гурко тогда бортанули и воткнули Печкина.
— Михал Михалыч, а ты чего, такой осведомлённый и ещё не в Москве? — качаю я головой.
— Плохо работаешь, вот я и не в Москве. Работай лучше и меня перетаскивай, — смеётся он.
Смеётся, но глаза серьёзные, как тогда, когда он тут в Малюту Скуратова со мной играл.
— Ладно, договорились. Слушай а по Печкину у этих сыщиков материалы есть какие-нибудь?
— Полно.
— Дай мне кое-что, я сейчас их ему и покажу. Пусть по-быстрому уволит этого Заваряна, пока его самого не уволили.
— Ну на, я тебе прямо эти отдам, а сам ещё подпечатаю.
— Михал Михалыч, ты только это, конфиденциальность не нарушай. Поаккуратнее с чувствительной информацией.
В приёмной никого нет. Пятница, второе января. Но секретарша на месте.
— Ларчик, привет! — улыбаюсь я.
— Привет, Егор.
Она мне тоже улыбается, как старому другу.
— Ну как ты, отошла от праздников? Чего на обед вчера не пришла?
— Ой, да ладно, не хотела надоедать, да и Гена был, ну… короче…
— Ясно. Ну, а когда на блины к тебе приезжать?
— На какие ещё блины? — удивляется она.
— Как на какие? Ты же мне, считай, тёща теперь. А к тёще на блины, это вынь да положь. Так что извините.
— Иди, давай, — смеётся она. — Тоже мне, зятёк нашёлся.
— О, Егор Андреевич! — встаёт из-за стола генерал. — Какие люди!
— Как дела, Глеб Антонович, что слышно?
— Так что слышно… Начинают чистить Рахметовских. Вы бы Юрию Михайловичу замолвили словечко за меня.
— Не знаю, зачем мне это. Вы же меня со свету сжить хотите.
— Я?! Никогда!
— Ладно, давайте к этой дискуссии позже вернёмся. Вот гляньте-ка. Как вам нравится?
Дальше всё проходит гладко. Я показываю ему документы и объясняю, кто копает, он взрывается и обещает по-тихому, без лишних разговоров Заваряна к херам собачьим уволить. И поставить вместо него Баранова. На этом мы и расстаёмся.
В воскресенье утром мы с Наташкой, Игорем и Пашкой уезжаем в Новосиб. Едем на Скачковской двадцать первой, чтобы не было никаких вопросов по служебной фабричной машине. Стоять в Новосибирске ей придётся довольно долго. Управляющий казино нашёл нам гараж в Толмачёво. Там её поставим.
— Наташ, хочешь, поговорить? — спрашиваю я, когда мы оказываемся одни в её квартире.
Она вздыхает.
— Чего?
— Егор… — качает она головой.
— Вижу, трудно тебе, — усмехаюсь я. — Наобещала всякого, а теперь как поступить? Исправления в журнале делать не дают, да?
Она ничего не говорит.
— Наташ, давай так. Либо мы друг другу доверяем, либо нет. Я тебе ответственно заявляю, я не изменяю. Честно говоря, даже стыдно это без конца повторять. Как в дешёвой мелодраме. Я сказал, ты услышала. Всё. Больше мы к этому вопросу не возвращаемся. Это нелепо. Это оскорбительно для нас обоих. Договорились?
Она кивает. Не сразу, но всё-таки кивает.
— Подумай, если не можешь мне доверять, то и затевать ничего не следует. Это было бы ужасно, но лучше, чем всю жизнь шизаться и сходить с ума.
Она снова кивает и идёт готовить ужин. Дальше мы ведём себя, как ни в чём не бывало, а потом ложимся в постель и набрасываемся друг на друга, как изголодавшиеся зверушки. А рано утром я уезжаю в аэропорт.
Прилетев, мы с парнями селимся в гостинице «Москва», и я сразу начинаю звонить и сообщать всем, что прилетел. Злобину, Чурбанову, Гале, всем. Паша едет в Дьяково за машиной, а Игорь остаётся сторожить меня.
— Очень хорошо, что позвонил — хвалит меня Гурко. — Я как раз сегодня буду встречаться с высокопоставленным работником, о котором тебе говорил. Имей в виду, Егор, человек он очень занятой, поэтому будь всегда на связи.
— Понял, Борис Маркович. Я или в на объекте, или в номере, или в машине. Водитель лицо доверенное, информацию он примет. Любую. Продиктовать вам номера?
Он записывает.
— Ладно, — недовольно говорит он. — В любом случае, будь готов немедленно приехать, когда я скажу.
— Конечно. Это же и в моих интересах, как я понимаю.
— Правильно понимаешь, — сухо отрезает он.
Поговорив с Гурко, я поднимаюсь в казино. Паша Цвет здесь царит и властвует. Справляется он со своими обязанностями неплохо, да только по нему вопрос пока остаётся открытым и совет блатных ещё не состоялся и не дал ему ярлык на московское княжество. Так что положение неопределённое, поэтому он и торчит здесь, никуда не дёргается и уезжать не рискует.
Моему приезду он радуется. Ещё бы. Одна голова хорошо, а две лучше. Я включаюсь в местные дела и решаю кучу вопросов, сразу наваливаемых на меня Лидой и Баксом.
— Вы чего, меня что ли ждали? — возмущаюсь я. — Вот у вас акционер под боком. Почему с Цветом не решали?
— Егор, ну ты чего? — пожимает плечами Лида. — На него где сядешь, там и слезешь!
— Ну вы молодцы! А на мне, значит, можно скакать пока не сдохну что ли?
— Нет… ну почему так трагично-то? — улыбается она. — Не до смерти же…
— Так, я сейчас высеку кого-то…
Весь день я провожу здесь, а вечером внезапно появляется Чурбанов. Он берёт бокал коньяку и отводит меня в сторонку.
— Ты свободен?
— Для вас всегда, вы же знаете, — улыбаюсь я в ответ.
— Молодец. Короче, у меня в машине знаешь, что лежит?
— Золото, бриллианты? — цитирую я Сеню Горбункова.
— Шуточки у тебя, — морщится Чурбанов.
— Простите, Юрий Михайлович.
— Бобина с плёнкой у меня там, — говорит он. — «Хороший, плохой, злой». Везу Леониду Ильичу. Сегодня просмотр.
— О! — усмехаюсь я. — Это я посоветовал.
— Я помню, — кивает он. — Но самое интересное, что он тоже помнит.
— Приятно, — киваю я. — Очень даже. И лестно.
— Ну, собирайся, раз приятно. Он сказал, чтобы я тебя из-под земли достал и привёз.
— Прямо сейчас что ли?
— А я что говорю? — поднимает он брови и допивает коньяк. — Прямо сейчас.
— Понял, слушаюсь, — улыбаюсь я.
— Егор, — подбегает Лида и слегка кланяется Чурбанову. — Я прошу прощения. Там тебя к телефону. Сказали, это чрезвычайно срочно.
Блин, только бы не Гурко…
Но сердце не обманешь, чуйка ещё никогда не подводила. На факапы уж точно.
— Егор, это Гурко. Через полчаса будь у меня. Со Старой площади вместе поедем.
