Рассказ монаха Нектария
Приближалась весна, и остатки сугробов были чуть видны по окрестным холмам. Раньше всех, как всегда, встала мать Анастасия и пошла в церковь, затем – к овцам и другой скотине в хлеву рядом с монастырским двором. Только она туда направилась, как увидела монаха, который входил во двор. Она удивилась, откуда он тут в такой ранний час. Подождала его перед входом в храм, а когда он подошёл ближе, ей показалось знакомым его лицо.
«Бог в помощь, многоуважаемая Анна», – сказал монах, нагнулся и поцеловал её руку.
Она узнала его голос и его лицо.
«Бог в помощь и тебе, Павлимире. Откуда ты явился так рано, да ещё в мантии? Ты идёшь из Студеницы, ты там принял постриг?»
«Я иду, господарице, с другого пути и хочу рассказать то, что Вам будет интересно услышать», – с уважением ответил он.
«Я уже не господарица. Я давно уже, слава Богу, монахиня Анастасия».
«И я уже не Павлимир. Жена моя умерла, дети избрали свой путь, а я принял монашеский постриг по примеру моего господаря и зовусь сейчас Нектарием. Ваш сын, отец Савва, дал мне это имя».
«Как это Савва?!»
«Я объясню, только сначала сяду. Пришло время, чтобы Павлимир, ранее рыцарь при дворе Немани, босыми ногами и с радостью ходивший по этой земле, признаюсь, немного утомился».
Мать Анастасия пригласила монаха Нектария в трапезную, и прежде, чем появились остальные монахини, угостила его водой и мёдом, приготовила завтрак; а когда он откушал – он, видимо, очень устал, но выглядел радостным и воодушевлённым – сказал ей, что был в Расе у Стефана и что Великому жупану подробно рассказывал о последних днях земной жизни Симеона. Когда он ему сказал, что собирается сюда в Топлицу, Стефан предложил отвезти его, но он захотел пойти пешком. И не ожидая вопросов Анастасии, он перекрестился и добавил:
«Слава Богу, что отец Симеон недолго болел. Изнурённый годами и трудами, которые сопровождали его всю жизнь, он слёг 6 февраля и болел всего семь дней. Вместо подушки он попросил камень, а для тела каменную плиту. Лёжа на твёрдом аскетическом одре, он причащался каждое утро, живя молитвой и причастием. Радовался окончанию земной жизни и с благодарностью возносил молитвы Всевышнему за то, что он и отец Савва закончили строительство Хиландара».
«Отец Савва был рядом с ним?»
«Да, день и ночь. Он ухаживал за отцом с безграничной любовью. Мы, монахи, не могли сдержать слёз, когда слышали, как отец Симеон в последние мгновения шептал с трепетным сладким воодушевлением отцу Савве: Моё любимейшее чадо, зеница очей моих, утешение и защита моей старости, знай, час нашего расставания близок…»
И, как каждый отец своему послушному дитяти, дал ему последние наставления в связи с монастырём. Выразил и желание, чтобы тело его было перенесено в Студеницу, где он гробницу себе подготовил, и просил его, чтобы в своих молитвах не забыл ни его, ни тебя, матушка Анастасия, всех монахов и священство, наш народ православный. Он повторял ему: знаю, сыне мой, чадо моё, мой брате Савво, что бы ты ни пожелал от Бога, дано тебе будет, а моей душе сейчас нужнее всего твои молитвы. А отец Савва, на коленях и со слезами, просил своего отца, чтобы в том другом, лучшем мире, молился за всех нас, детей Божиих, за свой народ по вере и крови, за страну и монастыри, которые он построил… Затем, целуя его руки, попросил прощения и благословения отца… Симеон повернулся, всех нас осмотрел, наклоном головы показал, что нами доволен, медленно поднял руки, положил их на голову отца Саввы, своего сына, и сказал: “О моё благословение, будь благословен…” Все мы в монастыре видели тогда, как некий белый, прозрачный свет, подобный птице с поднятыми крыльями, парит над одром отца Симеона. И когда мы подошли поцеловать ему руку и взять последнее благословение, он нас всех перекрестил и на удивление радостным голосом запел: “Благословен Господь. Всякое дыхание да хвалит Господа”».
Затем поднял взгляд, и в его очах отразились Хиландар, Студеница, монастыри и святилища, которые он строил, все вы члены его семьи до младшего внучонка, монахи и монахини и неисчислимые колонны народа, которые упоминали его имя, двигаясь от Раса во все стороны земли, которую Господь создал. Я уверен, что никто, кроме Господа, своим оком за такое короткое время не мог столько всего видеть. И всё это поместить в оке своём и в душе своей. А затем, как сейчас вижу, он согнул правую руку, положил её под голову, ещё раз посмотрел на всех нас, и, видно, остался доволен, потому что мягкая улыбка заиграла на его лице, посмотрел на своего сына, отца Савву. Не будь я монахом, я бы не сумел так обрадоваться этому их последнему прощанию в мире земном».
«Как упокоился мой некогда господарь, брат Симеон?» – тихо спросила мать Анастасия.
«Это был конец утренней службы, и он предал душу Господу так, как Бог даёт только блаженным. Долго внутри церкви светился тот прозрачный белый свет, и ещё дольше отец Савва лицом прижимался к отчему лицу и умывал его слезами. Всё крепче целовал он его руки, а затем это делали и мы, остальные монахи. По церкви распространилось благоухание, исходящее от каменного одра отца Симеона, куда мы положили тело по завершении службы, когда началось отпевание, длившееся весь день. Так отец и сын показали перед Богом самый величественный пример родительской и сыновней любви. Сын родной стал духовным отцом своему отцу земному, и всё, сестро моя, было по библейскому тексту: “Вместо отцов твоих были сыны твои…”».
Мать Анастасия опять перекрестилась. Всё это она прослушала стоя и благодаря этому хиландарскому вестнику в одно мгновение вспомнила свою жизнь с Неманей. Ей не было и двадцати пяти лет, когда они венчались. Вспомнила она, как родила Вукана и Стефана, и дочерей.
Затем перед её глазами возник Растко – сначала как мальчик, затем в монашеской одежде как монах Савва. И в этом восторге воспоминаний слеза скатилась по её щеке, и она ещё раз увидела образ Симеона и его светлые глаза и улыбающиеся губы, а в руке его – большой деревянный крест. Его впалые бледные щёки сияют. Чтобы обуздать это море воспоминаний, она спросила:
«Брате Нектарие, как ты ушёл в монахи?»
«Господарь Стефан со мной послал груз сокровищ для завершения строительства Хиландара. У меня было сопровождение. Когда я пришёл на Святую Гору, монастырь уже был построен. Умножилось и братство, молитвы стали чаще возноситься, поздно ночью завершается вечерняя служба, а ещё до зари начинается утреня, и так несколько раз в день. Часть сербских монахов, которые до тех пор жили в пýстынях или в других монастырях, присоединилась к Хиландарскому братству. Будто сербский мужской род двинулся в монахи. Монахами стали аристократы, воеводы, слуги, воины, не только те, которые пришли с отцом Симеоном, но и некоторые из тех, что везли сокровища для строительства храма. Хотя им отец Симеон советовал вернуться домой, к семьям и стране своей, их сердца пожелали Хиландар и Святую Гору. Надо было их только послушать, как они о счастье монашеском с радостью говорят и как умно и рассудительно смотрят на этот мир. Действительно, матушка, все мы нашли покой в Хиландаре, а здесь у нас было беспокойство и в сердце, и монастырь нам стал спасением души». Сердце игуменьи затрепетало так сильно, что она легонько облокотилась о стол трапезной. Она скоро оправилась от своего волнения, и лицо её будто озарило море того непреходящего света, который осиял Хиландар после упокоения Симеона, тогда она тихим голосом произнесла:
«Ах, Боже мой, слава тебе. Впервые в такой долгой истории Святой Горы и мы, сербы, получили свой монастырь. Прости, брате Нектарие, это не только радость для вас, там живущих, но и для нас здесь, и наших поколений, юношей и мужчин, которые будут рождаться в будущих веках и с радостью посещать Хиландар и Святую Гору. Хиландар для них не будет далёк, а для многих будут дальними монастыри здесь, в нашей стране, да и этот, в котором нахожусь я со своими сестрами, монахинями. Будут и те, которым развалины монастырей не будут мешать, а в возвеличении себя они будут давать средства на строительство многих храмов, как и Господь говорит, “меньшую часть излишков”. Да и то не своих, а взятое у других якобы от имени веры».
Когда он это услышал, монах Нектарий понял, что она видит и сквозь стены, как ему уже в Расе говорили о её прозорливости, и он почувствовал одновременно грусть и радость. Стиснув зубы, как было тогда, когда он жил в миру и сердился на тех, кто вовремя не выполняет свои обязательства, он выразил неудовольствие, но видя перед собой бывшую сербскую господарицу Анну, ныне монахиню Анастасию, он почувствовал радость и объяснил:
«Чтобы сделать Хиландар как можно более независимым, отец Савва начал покупать землю и опустевшие кельи с оливковыми садами и виноградниками вокруг Хиландара. Выкупил и несколько маленьких монастырей с большими имениями в Милее и Карее…»
«Об этом я слышала, брате Нектарие. И Господа благодарила, не выражая слишком большую радость, чтобы ею не нарушить усердные молитвы и чувства отца Саввы и отца Симеона в таком богоугодном деле и великом труде».
Монах Нектарий, видя в её глазах водяные искорки, будто бы в них поместилась вся слёзная радость человечества, которую она до тех пор не проявляла, с уважением наблюдая за ней, добавил:
«Отец Симеон был более чем доволен, что отец Савва, сверх ожидания, быстро и успешно, как и подобает одарённым Богом, утвердил независимость Хиландара как сербского монастыря. Византийский император не только выполнил всё, что отец Савва просил, но и написал на пергаменте Грамоту, заверил её своей золотой печатью, и Хиландар провозгласил императорским монастырём». По нежному, Богу благодарному взгляду Анастасии монах понял, что она не только знает, но и душой чувствует всё то, что случалось и теперь происходит в Хиландаре. Будучи и сам Богу благодарен, он посмотрел на небо и сказал, что ему уже пора в путь.
Зная, что он о своём уходе предупредил, как только прибыл, она ему всё же предложила остаться на ночлег, отдохнуть в верхнем монастыре Святого Николая. За такую честь он ещё раз сердечно поблагодарил, вошёл в церковь, помолился Господу, приложился к иконам, поцеловал игуменье руку, перебросил через плечо монашескую сумку и пошёл по тропинке вверх по склону горы.
Когда монах Нектарий ушёл, мать Анастасия позвала Евфимию, чтобы рассказать ей, как упокоился отец Симеон. Затем она вошла в церковь и сообщила это остальным монахиням.
Служба в монастыре началась пением сестёр и равномерными ударами монастырского колокола.
