Гром прогнал зверей
Вдали, с обеих сторон тропинки, монахини услышали завывание диких зверей. Дыхание замерло в груди Феодоры, она слегка вздрогнула, ничего не сказала, но лицо её побледнело.
«Сколько ещё примерно нам идти до нашей церкви?» – спросила младшая монахиня.
«С Божией помощью не должно бы быть долго, лишь бы дойти. Ты устала?»
«Нет, но меня напугал волчий вой».
«Они дают знак, когда о чём-то предупреждают, – сказала Анастасия, посмотрела наверх и убеждённо добавила: – Не бойся. Мы пошли во имя Господа, и Он не позволит нам пострадать на этом пути».
Они двинулись быстрее. Ноги их промокли, обувь была забрызгана грязью, хотя им удавалось обходить лужи на тропинке.
«Я и далее уверена, что не ошиблась, что отказалась от сопровождения. Это не пристало монахиням. Мог и мой Растко прибыть на Святую Гору на коне, но туда, в эту великую святыню, в Сад Матери Божией, он ушёл босой, пешком».
«Именно так, сестро Анастасия, он показал, что он Божий, а потом уже царский сын. С вами, с тобой и Неманей, я замечала, что принц Растко с малых лет привержен Господу, а физически он очень похож на тебя. Его серьёзное, но очень мягкое выражение лица, хотя и редко улыбающееся, почти соответствует твоему.
Помню, когда он родился, будто вчера это было, он был действительно красивым младенцем. Мальчик быстро развивался, улыбался ещё в пелёнках. А затем начал быстро расти. Я учила его первым греческим буквам, а он их писал крупно, старался, чтобы они выглядели как можно красивее, и громко повторял слова, переводил их на сербский», – вспоминала Феодора. – Он не переживал за то, что другие дети играют на улице, не желал слушать пустые рассказы старших».
Анастасия молчала, и Феодора продолжила:
«Он во всём отличался от других детей. Больше других он любил слушать о Господе Иисусе Христе и его апостолах. Он себя не чувствовал царским сыном, ещё меньше – принцем, и никому не завидовал. Вот тогда я поняла, что Растко не обычное дитя и что его Господь по жизни уведёт далеко от родного дома. Всё же кое-что я не смела тебе сказать».
«Что?»
«О Растко…»
«А что это, что я о нём не знаю?» – спросила она задумчиво.
«Я расскажу тебе», – сказала Феодора, но в это время молния ударила вблизи них, и гром сильно сотряс землю.
Монахини на мгновение застыли. Когда всё стихло, они перекрестились и пошли дальше, а Феодора тихим, дрожащим голосом продолжила:
«Было это в те дни, когда Растко вернулся из Хума, а вы намеревались женить его на красавице Анджеле. Тогда он мне доверил тайну».
«Что он тебе сказал?»
«Сказал, что ни за что не согласится жениться ни на Анджеле, ни на какой другой принцессе, а посвятит жизнь свою Господу. Что он примет постриг и своему роду принесёт подвенечный дар».
«А какой дар?» – заинтересовалась Анастасия.
«Он имел в виду настоящую веру, Христову, православную.
Я ему обещала, что буду молчать об этом, и сдержала слово. Вероятно, ему тогда было нужно довериться кому-нибудь близкому, а ко мне у него было доверие».
«Так что ты знала, что он с охоты не вернётся ко двору в Рас?», – спросила Анастасия, почувствовав на мгновение нечто похожее на ту боль, которую ей тогда причинила весть о бегстве Растко из Раса, на гору Афон.
«Я не знала, что он не вернётся, и я помню, что он у господина Немани просил разрешения пойти в горы на охоту. И когда он от отца получил благословение, он пришёл к тебе. Ты, как заботливая мать, как честнейшая жена в доме мужа своего, которая стóит больше всех земных жемчужин и драгоценных камней, – как говорил господин, вспоминая мудрые слова Соломона и подтверждая этим все твои добрые дела и святость твоего дражайшего жизненного пути, – любимого Растко целуя с любовью, дала ему благословение, с пожеланием как можно скорее вернуться с охоты».
«И он будет искать не оленей, а вечный источник жизни, – сказала спокойно Анастасия, прислушиваясь к своим шагам. – Ты догадывалась, что он уйдёт на Святую Гору?»
«Я могла это предположить. Я слышала разговор его с тем монахом, русским».
«Боже мой, это означает, что ты узнала его намерения?»
«Но, сестро моя, я это предполагала, – сказала Феодора, продолжая идти за ней вверх по склону. – К этому монаху, русскому, у меня было большое доверие. В каждом поступке он подтверждал мудрость, воспитание и веру в Бога. Хотя он и русский, находясь недолгое время при нашем дворе, он выучил и наш язык, сербский. Я не знаю, из-за этого ли он был Растко во всём близок, но я была уверена, что он сохранит его на этом пути».
«Ах, если бы Неманя всё это узнал, я не знаю, как бы он поступил и как бы всё это закончилось. И лучше, что не узнал», – как-то больше для себя самой сказала Анастасия и пошла дальше, а в ушах её зазвенел сердитый голос Немани, который раздавался по двору, когда он приказал войску двинуться в погоню за принцем Растко.
Пред её очами вновь возникли картины общего смятения между прислугой и доверенными лицами, когда они услышали, что Растко сбежал с русскими монахами. Вспомнила она и как схватила за руки Вукана и Стефана. Она хотела их утешить, обещая, что их младший брат вернётся. В их застывших взглядах она читала неизреченный вопрос, но почувствовала в глубине души необъяснимое смирение. Она не смела произнести об этом ни слова. Просто странным образом была уверена, что её и Немани младший сын на правильном пути. Следующим вечером она в душе сама себе прошептала: «Мы должны быть храбрыми. И не печалиться из-за этого». Тогда Неманя, будто читая её мысли, шёпотом сказал: «Не пропадёт сын наш милый. Бог, Который нам его в ответ на наши надежды дал, удостоит меня увидеть его и насытиться его любовью».
Она будто ото сна пробудилась из потока этих воспоминаний:
«Он не ушёл в чью-то чужую страну, там же Греция. И там он не остался без матери. Он оказался в объятиях Богоматери, в Её саду. Есть ли большее счастье? Да Растко и не библейский блудный сын, он шёл обратным путём, от добра к ещё большему добру. От земной матери к Божьей Матери».
Она бы ещё долго с подъёмом разговаривала со своей сестрой Феодорой, вспоминая и молитву, которую она и Неманя каждую ночь перед сном и сразу после пробуждения, возносили Господу, прося подарить им ещё одного сына, если бы страшный шум не послышался прямо перед ними.
Свора разъярённых псов, ломая всё на своём пути, вырвалась из леса на опушку.
Феодора взвизгнула и судорожно обхватила руками Анастасию. А старшая монахиня во мгновение ока успокоила её словами:
«Кого Бог хранит, никто не может причинить ему зло».
Обе они перекрестились и сразу почувствовали себя уверенно. Будто их Матерь Господня обняла одной рукой, а другой отогнала зверей. В то же время гром ударил в ствол, рядом с которым и далее, рыча на них, с безумными глазами стояла свора. Её натравливали какие-то люди, чьи голоса доносились с ближайшей поляны, где монахини только тогда заметили какие-то постройки.
Анастасия вспомнила, что это поселок на холме, где живут рудокопы этого и окрестных рудников, которые назвали эту возвышенность Золотой горой, построили на ней дома и хотели отливать небольшие золотые мосты. Опять прогремел гром, молния осветила поляну и посёлок, по всему прилегающему пространству разнеслось завывание псов от страха, они сразу же исчезли в лесу, из которого и появились.
Монахини посмотрели друг на дружку и обе громко воскликнули: «Всемогущ Господь!»
Анастасия надвинула платок на лоб и ускорила шаг. Она почувствовала прилив сил как доказательство того, что они идут путём, на котором не могут заблудиться. Затем из кустов вынырнул заяц и бросился бежать со всех ног. Феодора отскочила в сторону почувствовав, как что-то зацепилось за ее полу. Вдоль позвоночника у неё пробежала дрожь.
«Сестро Анастасия, – страшась посмотреть, воскликнула Феодора, – что это прицепилось к моей ноге?!»
«Это черепаха, не бойся! Ты испугалась, как тот заяц, который не знает, куда ему деваться», – спокойно сказала Анастасия. Она нагнулась и повернула черепаху в направлении куста у тропки, которой заяц умчался в лес.
Феодора перевела дух.
Падали мелкие капли дождя, ветер стих, а у двух спутниц словно сил прибавилось. То, что они пережили, ещё больше убедило их, что они не заблудятся, что они на правильном пути к самой высокой вершине горы, откуда они могли увидеть широкое пространство перед собой и легче найти тропинки, которые вели туда, ближе к храму, к подножью Копаоника.
