Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Однажды вы, и я, и все те, кого мы знаем, умрем и постепенно будем забыты. «Ибо прах ты и в прах возвратишься», поскольку цивилизации зарождаются и приходят в упадок, океаны высыхают, а горы рассыпаются.
Но некоторые вещи никогда не меняются, и вечная борьба никогда не заканчивается. Я говорю о нескончаемом желании пациентов принимать антибиотики, несмотря на отважные, но тщетные попытки врачей избежать назначения этих препаратов.
В прошлом году на референдуме в Ирландии под всеобщее ликование были одобрены однополые браки. Так Ирландия сделала еще один шаг в сторону от своей постколониальной викторианской чопорности. Раньше-то мы были теми еще охальниками, что уж.
Но, как обычно, возникли непредвиденные последствия, особенно для врачей. Даже одна ирландская мамочка представляет собой довольно мощную угрозу, но у некоторых счастливых детей теперь было целых две ирландские мамочки.
Ирландская мамочка № 1 многие годы вела безжалостную и глубоко личную войну против лихорадки у детей. Она знала все описанные в книгах приемы, все стратегии и способы атаки (оральный, подмышечный и ректальный) и, как обычно, начала с почасового отчета о вчерашнем яростном сражении.
— В восемь часов у малыша Джонни поднялась температура, — сказала ирландская мамочка № 1.
— Мы сбили жар, дав ему калпол, затем температура снова поднялась, поэтому ровно в двадцать два часа мы окунули его в ванну с колотым льдом и дохлыми выдрами, — сказала ирландская мамочка № 2.
— И все же она не желала падать, поэтому мы насильно накормили мальчика холодным пюре из гиены, — сказала ирландская мамочка № 1.
Малыш Джонни, похоже, не унывал и умудрился засунуть голову в медицинский контейнер с острыми предметами, который, кажется, специально сделали настолько ярким, чтобы заманивать и уничтожать маленьких детей, — вроде разноцветной Венериной мухоловки. Мальчик кричал, но, по моим представлениям, этот крик был наиболее подходящей реакцией на ситуацию и являл собой признак общего благополучия.
— Я располагаю, — сказал я, — самыми последними исследованиями Национального института здоровья и клинического совершенства. Они умные ребята, и в их рекомендациях ясно сказано, что жар — это не всегда плохо. Более того, эксперты говорят, что повышенная температура даже помогает бороться с инфекциями.
— Британцы устали… — начала ирландская мамочка № 1.
— Знаю, знаю, — подхватил я, — слушать экспертов.
Две ирландские мамочки обменялись взглядами, и моя ересь заставила их нахмурить брови. От меня не укрылся нехороший фанатичный блеск в их глазах, где уже мельтешили тени толпы линчевателей и отблески пылающего столба. К тому же я заметил, что на ирландской мамочке № 2 надета толстовка с изящной свастикой.
Мы, врачи, должны уметь ловко ходить по извилистым тропам, но я принял решение твердо стоять на своем. Галилей и Ватикан, Салман Рушди и аятолла — я был всего лишь еще одним маленьким солдатом в вечной борьбе с нетерпимостью, фанатизмом и неразумием. Безызвестный и, может, не увенчанный никакой славой, но не менее доблестный и достойный чести.
— Кроме того, они утверждают, — твердо продолжал я, — что жаропонижающие препараты, такие как парацетамол и ибупрофен, не рекомендуются.
Ирландская мамочка № 1 сдавленно охнула: ее храмы только что обратились в руины.
— Кроме того, — сказал я, сознавая, что бросаю вызов целой системе убеждений, — физические меры, такие как ледяные ванны и теплое обтирание, тоже не рекомендуются.
Ирландская мамочка № 1 была подавлена, но моя победа оказалась мимолетной. Ирландская мамочка № 2 триумфально поднялась, разметав обломки своих павших идолов.
— Тогда мы просто выпьем антибиотики, — отрезала она.
В медицине, как и в жизни, что-то обязательно происходит, даже когда ничего не происходит.
Я давно не видел Джо. Обычно у него целая гора жалоб, причем он заранее гуглит все свои недуги и устраивает целую катастрофу. Поэтому, когда его ежедневные визиты прекратились, я счел это обстоятельство благоприятным и почувствовал что-то вроде облегчения, которое испытываешь, когда перестаешь биться головой о кирпичную стену.
Но, как сказал Хичкок, «в звуке выстрела нет страха — только его предвкушение». И я, чуя подвох, начал нервничать в ожидании, что вот-вот Джо в гневе обрушится на меня и устроит конец света рассказом о своих бесчисленных симптомах. Поэтому, проходя мимо его дома с причудливыми традиционными ирландскими решетками на окнах и спутниковой тарелкой «Скай», я решил к нему заглянуть.
Мне показалось, он что-то скрывает.
— Судя по твоей внешности, ты хочешь в чем-то признаться, — сказал я, — но твоя скромность, похоже, не позволяет тебе этого.
— Ладно, ладно, я боялся, но придется тебе открыться, — сказал Джо. — Нелегко такое говорить, и я знаю, что будет больно, но буду откровенен: у меня есть другой врач.
Не обращая внимания на то, что я вздрогнул от отчаяния, он вытащил мобильник.
— Взгляни-ка, — сказал он. — Это называется «Карманный доктор». Говорят: «Через минуту врач из журнала GP Национальной службы здравоохранения будет готов». Теперь я могу говорить с доктором когда угодно. Они доступны в любое время дня и ночи, круглые сутки. И я тоже, моя пре-е-е-е-елес-с-с-с-ть, — добавил он зловеще-самодовольно.
Джо нажал кнопку, и на экране появилась заставка. «Проверка симптомов», — произнес голос из телефона.
— Сначала нужно пройти все формальности, — объяснил Джо, — чтобы понять, действительно ли тебе нужно к врачу, но эту часть все просто пропускают. Расстройство самоограничения, но я так не думаю.
Появился новый экран. Встревоженный молодой доктор, который, как я успел заметить, носил стетоскоп чисто для антуража. Но мы все так делаем, скажете нет?
— Только не ты, — сказал он Джо, прежде чем встать и исчезнуть с экрана. Послышался звук, в котором опытный специалист сразу же узнает стук головы раздраженного коллеги о кирпичную стену.
— Вот видишь, — сказал Джо. — Они уже хорошо меня знают.
«Это и называется помощью на постоянной основе», — подумал я.
Мы, врачи, страдаем от так называемой высокой некомпетентности. Из-за старательно накопленных нами знаний о человеческом теле и внутренностях, а также статуса, которым в связи с этим нас наградило общество, считается, будто мы разбираемся и в других областях: юриспруденции, финансах, геологии и т. д. И, конечно, в механике.
На прошлой неделе я обнаружил на обочине сломавшегося Джо (в смысле, это его машина сломалась).
Поскольку по телевизору не показывали ничего интересного, а мне после тяжелого утреннего приема несомненно полагалось бесплатное развлечение (я уже упоминал, что шел сильный дождь?), я остановился, чтобы рассмотреть все поближе.
Как обычно, вокруг автомобиля собралась толпа, засыпав Джо ненужными советами, но когда появился я, он засветился от счастья.
— Доктор, — сказал он, — что ты думаешь?
Слушайте, я знаю об автомобильных двигателях столько же, сколько и об интерпретации результатов лабораторных анализов электролитов. Но я бы не достиг того, чем располагаю на сегодняшний день, если бы не умел скрывать, что понятия не имею, о чем говорю.
Поэтому у меня была заготовлена фраза для этой самой ситуации, отчасти вдохновленная эпизодом из сериала «Отец Тед», где отца Джека учат на любой вопрос отвечать фразой: «Вопрос этот — экуменического толка».
Я попинал шины (потому что некоторые условности должны быть соблюдены), затем склонился над двигателем, выдержал театральную паузу, нахмурился, словно испытывая отвращение к тому, что видел, и спросил:
— Карбюратор смотрел?
Толпа одобрительно загудела, а Джо ответил:
— Я об этом не подумал.
Довольный такой реакцией, я позволил себе выступить на бис.
— В карбюраторе может быть вода, — мрачно предположил я. И без того проливной дождь усилился, придав веса моим словам, ни одно из которых, если вы заметили, не указывало, что делать. И вообще, я изъяснялся очень размыто — это непременное условие, освобождающее от любой ответственности за результат.
— Конечно, придется лезть под машину, — я с тоской оглянулся по сторонам, всем своим видом демонстрируя, что больше всего на свете хотел бы сейчас получить кусок непромокаемого брезента, чтобы заползти под днище. В то же время я достал телефон и сделал вид, что отвечаю.
— Крысы? Чрезвычайная ситуация? Немедленно еду, — сказал я, хлюпая по лужам. — Простите, вынужден откланяться.
«Но тише! Что за свет блеснул в окне? О, там восток! Джульетта, это солнце».
Если бы героем этой сцены на балконе был привлекательный твердый диагноз, то нам, семейным врачам, не понадобились бы ни рубиновые губы, ни вздымающаяся грудь, ни соблазнительный взгляд и струящиеся по плечам золотистые волосы, чтобы немедленно воспылать ответной страстью. Как только диагноз поставлен, дальнейшее лечение становится легче дуновения ветра. Но часто бывает и так, что мелькающий на горизонте диагноз никак не удается ухватить.
Учитывая множество противоречивых, сбивающих с толку симптомов, которые сыплются на меня дождем, я, вместо того чтобы от разочарования воткнуть вилку себе в глазное яблоко, иногда пытаюсь отключиться. Например, разглядываю пятна на обоях и пробую их сосчитать, надеясь, что мое одержимое исключительно сексом подсознание отвлечется и хоть раз поможет мне (кстати, тут триста сорок два пятна или триста сорок три, если считать живописный плевок Джо).
К сожалению, «я не имею ни малейшего понятия, что с тобой не так, но, вероятно, ничего серьезного и само по себе пройдет, так что будь спокойна, детка» не считается диагнозом. Ирландская версия — «черт возьми, конечно, это будет великолепно» — более элегантна и лаконична, и пациентов, похоже, она обнадеживает. Одновременно и диагноз, и прогноз — два в одном. Эту версию можно было бы трактовать шире и возможно, даже включить в Ливерпульскую стратегию.
Джо был постоянным испытанием. Все его непонятные симптомы никогда не складывались в единую картину — от такого даже милый старик мистер Харрисон со своим двухтонным изданием «Принципов внутренней медицины» озадаченно скребет затылок.
Сегодняшний визит Джо ничем не отличался от прочих: общее ощущение беспокойства, будто кто-то следит за ним, онемение тут и там и «мурашки» перед глазами, которые, по-видимому, мешали ему наслаждаться порно в интернете.
Но зря я, что ли, врач общей практики? За многие годы я выработал известную изворотливость.
— У тебя когда-нибудь было что-то подобное? — спросил я.
— Да, — любезно и, как всегда, очень точно ответил он, — несколько раз, то тут, то там, время от времени.
— Черт возьми, — сказал я. — Уверен, это что-то великолепное.
Многие умения врачей общей практики не входят в зону ответственности одной только медицинской науки, хотя я всегда осмотрительно отношусь к немедицинским советам. Пословица гласит: «Никогда не критикуй воина, пока не пройдешь путь в его мокасинах». Я мог бы добавить: «Особенно если это путь на вершину горы в жаркий день, воин сильно потеет, у него грибковая инфекция ног и сомнительная личная гигиена, а его мокасины сделаны из переработанных резиновых покрышек».
Но иногда у нас нет выбора. Общая практика работает с широким спектром проблем: по какой-то причине пациенты считают, что наш опыт простирается в неизведанные дали, куда мы обязаны смело шагать. Поэтому никогда неизвестно, какая еще загадка появится на пороге кабинета терапевта.
Он держал в руках книгу, что само по себе было в порядке вещей, однако обычно это женские романы или триллеры или что-то вроде «Кода да Винчи» (про найденную методом радиоуглеродного анализа туринскую плащаницу, которая была изображением Святого Павла, стригущего ногти на ногах Лазаря, которые выросли слишком длинными, пока тот был мертв. А также про убийственные попытки церкви сохранить все это в тайне, чтобы мир внезапно не осознал, что вся религия в основном мифологическая чушь).
Теперь же книга была совсем иной — «Божественная комедия», такие вот дела. И ее положили мне на стол как молчаливый вызов. Я считаю себя довольно начитанным (как колумнист, всегда выглядываю, у кого бы слизать идею-другую), но это меня повергло в ступор.
Консультация на первый взгляд казалась нормальной: боль в горле, кашель и насморк — банальность жестока, подумал я. Но пляски продолжились. Какое-то время мы искусно обходили торчавшего посреди комнаты слона, однако финальная конфронтация была неизбежна.
— Вы знакомы с Данте? — спросил наконец пациент так покровительственно, как может только непрофессионал. Под предлогом необходимости рассчитать вероятность заболевания сердечно-сосудистой системы (а мы все знаем, насколько это полезно и практично) я сделал несколько экстренных запросов в «Гугле». И знаете что? «Википедия» никогда не подводит. Даже если информация в ней не всегда точна, она всегда выглядит правдоподобно.
— Ах, — сказал я, — мы достигли десятого круга ада.
— Я думаю, вы ошибаетесь, доктор, — поправил меня умник, — кругов там всего девять.
— Ошибаешься, приятель, — ответил я. — Святой Лука зарезервировал десятый круг для тех, кто ожидает антибиотики при незначительных инфекциях верхних дыхательных путей.
— Вы меня поймали, док, — признался он.
— Lasciate ogne speranza voi ch'intrate, — сказал я.
Примечание: последняя строка, конечно, принадлежит перу Данте Алигьери — «Оставь надежду, всяк сюда входящий», но, уверен, вам это известно и без меня.
Каждый день в кабинете врача общей практики происходит настоящее сражение, поэтому я очень понимаю великих зачинщиков военных конфликтов. Я смотрю на карту Европы, и мне интересно, почему Наполеон с Гитлером, глянув на нее же, не сказали: «Черт побери, зацените размер России, да еще говорят, что погода там не очень. У нас нет ни единого шанса ее завоевать, лучше наведаемся еще разок в Бельгию».
Мудрый командующий внимателен к выбору сражений. Именно поэтому я уже не пытаюсь облегчить состояние старушек, выдавая им таблетки.
Если великая армия Наполеона прокололась, и все закончилось тем, что казаки разметали ее в пух и прах, то какие шансы у меня? Однако иногда можно использовать упрямство в своих интересах. Даже самую маленькую победу следует отметить.
Миссис Мерфи оглушительно рвало.
— Я умираю, я умираю, — причитала она.
Но я знал, что тут что-то не так: по-настоящему больной человек никоим образом не мог воспроизвести эти невероятные звуковые эффекты.
— Могу я взглянуть на ваши таблетки? — сказал я.
Полезный метод. Он дает мне несколько минут передышки, и подобная фраза подразумевает, что я уже точно знаю, что принимает пациент (знание, которое потребовало бы наличия мозга размером с планету), а заодно хочу убедиться, правильно ли он соблюдает режим приема нескольких лекарств.
Невестка моей пациентки нехотя вкатила небольшую тачку, и я начал перебирать пузырьки — потрясающий разноцветный коктейль из снотворных, антидепрессантов, витаминов и анальгетиков. При этом я постоянно охал и причитал, а время от времени подпускал неодобрительного ворчания: «М-м-м, отвратительно. Ну, еще это и вон то — может быть. А от таких штук кони дохнут».
Звуки рвоты позади меня медленно стихли, когда миссис Мерфи просекла мои уловки.
— Теперь я чувствую себя немного лучше, — сказала она с приличествующей случаю дрожью в голосе.
Я угрожающе встряхнул тачку.
— На самом деле мне гораздо лучше, — продолжила она, встав с кушетки как утреннее солнце и принимая командование тачкой.
Да, битву я проиграл, но стоит признать, что войну все же выиграл.
Я умею расхлебать самую круто заваренную кашу, но в данном случае это был ноготь на ноге. За долгие годы я невольно заработал репутацию врача, отлично справляющегося с такими напастями.
Вросший ноготь Джо занимал почетное место на переполненной каминной полке наших долгих и болезненных (то есть для меня болезненных) отношений. Ноготь был неприятным, однако единственным объективным свидетельством заболевания, которое Джо действительно перенес. Все остальное — просто подмеченные Джо симптомы, то есть полная лажа.
Нельзя рассматривать болезни отдельно от нас, они — часть того, что мы есть, а уж ноготь Джо — это точно вишенка на торте. Я много лет с ним боролся, иногда даже подумывая о том, чтобы подрезать его под самый корень. С этим ногтем у нас уже сложились личные отношения. Возможно, мы признали друг друга высшими хищниками. В фильме «Касабланка» Угарте, обращаясь к Рику, сказал: «Но потому, что ты презираешь меня, ты единственный, кому я доверяю».
Когда Джо сорвал с себя носок, ненароком обдав меня фейерверком из острого запаха пота и хлопьев мертвой кожи, ноготь у него на ноге как бы говорил: «Здорово, приятель, услышь мой рев».
Есть причина, по которой в магазине Body Shop нет линейки продуктов под названием «Вонючие ноги Джо». Но послушайте, я ж врач, а мы к такому привыкли: дурные запахи и застоявшиеся жидкости, выделяемые организмом, нас не волнуют.
Чаще всего.
После нескольких минут рвоты и осознания наших особых отношений я положил палец на маленькую подушечку. Это было практически в духе декаданса времен Древнего Вавилона, но чуть менее противно.
— Ты только посмотри на эту крошку, — с нежностью сказал Джо. — «Титания там любит спать порой, укачанная танцем и игрой».
Ноготь на ноге врос лишь самую малость. Если бы он был менее вросшим, он бы вообще торчал, но Джо и этого хватало: даже такая степень врастания позволяла нам включить воображение. Как писал Патрик Каванах, «если щель слишком широка, через нее не пройдет ничего удивительного».
Из уважения я легонько его помассировал и дал немного антибиотиков — и что там еще? — ах да, посоветовал отдохнуть.
Возможно, это было минимальным вмешательством, но я был доволен; мы, врачи, проделываем ужасные вещи с ногтями на ногах.
— Не мог бы ты сделать мне одолжение? — спросил Джо с заговорщическим видом, наклоняясь ко мне совсем близко. Он выглядел подозрительнее обычного, а это о многом говорит. Гарри Лайм мог бы многому у него поучиться. Я, в свою очередь, откинулся назад: наше маленькое па-де-де было следствием уникального и неотразимого аромата Джо.
Не стоит считать меня слишком привередливым в этом отношении, просто никто никогда не приближается к Джо слишком близко. Даже на переполненном стадионе во время матча Джо будет стоять в стороне, как одинокий маленький остров.
Я никогда не обучал студентов, и моя единственная лекция для врачей-практикантов закончилась тем, что я посоветовал им отказаться от общей практики и вступить в Иностранный легион, потому что тогда они, скорее всего, укокошат меньше людей. Больше меня не приглашали. Но если бы мне дали еще один шанс, я включил бы в программу предупреждение, касающееся слов «Не могли бы вы сделать мне одолжение?».
Мы врачи и, само собой разумеется, пытаемся помочь нашим пациентам. Поэтому просьба об одолжении всегда означает: требуется нечто дополнительное, нечто большее, чем подразумевает обычное чувство долга. Какая-то уловка, ради которой необходимо выйти за рамки морали. И чем вкрадчивее спрашивают, чем больше напускают туману, чем сомнительнее заговор — тем серьезнее будет проступок.
Вариантов множество: страховка, больничный, подтверждение нетрудоспособности, заявки на планирование, бланки паспортов для потенциальных покупателей корректирующего нижнего белья и т. д. и т. п. Но есть одна общая тема: нас просят принять участие в заговоре, чтобы извратить ценности нашей древней и благородной профессии.
Однако, помимо геморроя, возраст наградил меня мудростью.
— Одолжение, — сказал я, возвращая слово, будто отбрасывал ненужную рыбу.
— Соседская собака лает всю ночь и бесит меня, — сказал он. — И я подумал, что, может быть, мне удастся получить справочку, где сказано, что это вызывает у меня депрессию и все такое.
Сосед Джо, насколько мне было известно, обладал репутацией человека, добивающегося медленной, но неумолимой мести. Занять позицию в противоположном лагере было бы неразумно. На этот раз этика и практичность были неразрывно связаны.
— Извини, Джо, — ответил я, выговаривая слова как можно непринужденнее, — но твой нюх подводит тебя, и ты идешь по ложному следу.
«Трое могут хранить секрет, — сказал Бенджамин Франклин (переворачиваясь в могиле в день выборов Дональда Трампа), — если двое из них мертвы». Сложно быть благоразумным, но конфиденциальность всегда являлась краеугольным камнем медицинской практики, и, как и у любого семейного врача, у меня есть множество неписаных секретов, которые я унесу с собой в могилу.
Однако доведенная до крайности конфиденциальность — это парализующая сила, из-за которой нормальное общение становится невозможным.
Если правая рука не знает, что делает левая, как же похлопать? Во всем должна быть трещина, именно через нее проникает свет.
Джо жаловался на симптом номер двадцать три б — «ужасный кашель», жалоба, которая, как обычно, противоречила его буйной энергии и жизненной силе, что администрация Трампа назвала бы альтернативными фактами, то есть ложью.
— Я беспокоюсь за свою конфиденциальность, — сказал Джо. — Когда я в приемной, все остальные знают, что я тоже там. Это же вообще не про конфиденциальность, правда? Они, наверное, все это обсуждают.
— Джо, — сказал я. — Твое появление в приемной подобно ежеутреннему восходу солнца, мы все к нему привыкли. Во времена хаоса, страха и антиинтеллектуализма, в эпоху Бориса, Трампа и Ле Пен утешает то, что некоторые вещи остаются неизменными. Напротив, если тебя не будет в приемной, скорее всего, по всей деревне поползут слухи. Об этом будут судачить в барах, кофейнях и массажных салонах, даже крестьяне в горах не обойдут вниманием этот факт. Они, скорее всего, решат, что ты нездоров.
Но Джо, в своей эгоцентрической нарциссической манере, которая в будущем могла бы дать ему право на высокий политический пост, говорил дело.
— Предлагаю план, — сказал я. — Звони мне точно перед своим ежедневным визитом. Я оставлю заднюю дверь незапертой, и ты сможешь проскользнуть совершенно незамеченным. Так только мы с тобой будем знать, что ты здесь был, и я разузнаю все твои секреты, даже самые грязные грешки.
— Да мы с тобой одного мнения, — сказал Джо.
— За исключением того, — ответил я, — что один из нас шутит.
Джо только что получил еженедельный рецепт на антибиотики, и я с нетерпением ждал благословенных семи дней, свободных от его визитов. Но вдруг он выудил из кармана какую-то бумагу.
— Я нашел это на сайте Национальной службы здравоохранения, — сказал он.
Ну и ну, подумал я, даже у слабости к онлайн-порно есть свои плюсы, и это дает множество передаваемых и пригодных для трудоустройства навыков. Джо может даже сделать карьеру в этой индустрии — конечно, не перед камерой, поскольку никогда не снимает свои черные носки, за что его наверняка дисквалифицируют.
— По их словам, есть несколько вопросов, которые я должен тебе задать, — продолжал он.
Я знаком с сайтом НСЗ и тамошними опросами: они безупречны и заслуживают похвалы. Однако их составитель считает, что врач может уделить каждому пациенту две недели.
— Задавай, — сказал я.
— Номер один, — сказал он. — Есть ли другие способы лечения моей болезни?
— Безусловно, — сказал я. — Почти наверняка лучшим способом было бы подождать, пока все не наладится само по себе. Но, признаю, это может занять много времени, дня два-три.
Джо поерзал на стуле, слегка недовольный ответом.
— Номер два. Что ты порекомендуешь?
— Что ты подождешь и позволишь себе выздороветь.
Джо видел вырисовывающуюся картину, и она ему не нравилась.
— Номер три. Могу ли я что-то сделать сам?
— Безусловно, — я начал получать удовольствие от процесса. — Брось курить, регулярно занимайся физкультурой, сократи потребление алкоголя, соблюдай сбалансированную диету и не убегай, едва завидев зеленые овощи. А еще найди работу, съезжай от матери — в общем, живи. Есть еще вопросы?
После такого Джо очевидно начал колебаться.
— Номер четыре. Мне нужно вернуться и повторно прийти на прием? — зачитал он.
— Джо, — сказал я, — хоть это и разбивает мне сердце, я должен тебя отпустить. Перефразируя Джейн Остин, ты уже достаточно долго радовал меня.
Переусердствовать? Это о ком угодно, только не обо мне. Я-то знал, что делать, когда миссис Икс сказала мне: «У меня ужасно болит горло, и мне нужны антибиотики».
На самом деле я скорее отрежу себе руку, чем откажу миссис Икс в еженедельном рецепте на антибиотики: это избавит меня от проблем в долгосрочной перспективе и, вероятно, принесет меньше боли. Но на этот раз, подумал я, все будет иначе, — может быть, мы все уладим с помощью рациональности, дипломатии, диалога и взаимного сотрудничества.
По данным Академии королевских медицинских колледжей (AoMRC), все чаще давление со стороны пациентов, заставляющее врачей делать хоть что-то на каждой консультации, приводит к тому, что лечение либо помогает немного, либо не помогает вовсе.
Вряд ли для кого-то это новость: в древней Месопотамии царь Хаммурапи в свободное от убийства соседей время ввел Кодекс Хаммурапи — один из самых древних законодательных сводов законов, дошедших до нас. Туда входил закон, грозивший чрезмерно дотошным хирургам потерей руки или глаза. В наши дни можно было бы просто отобрать у них большие блестящие машины.
— Прежде чем я пропишу вам антибиотики, что, конечно, сделаю, скрепя сердце, — сказал я миссис Икс, — добрые люди из Академии королевских медицинских колледжей посоветовали вам задать мне три вопроса.
Я протянул ей список, и она подозрительно прищурилась.
— Действительно ли мне нужны эти анализы, процедура или лечение? — прочитала она.
— Нет, — сказал я, — еще немного антибиотиков, и из вашей груди вырвется большое зеленое чудовище и с воплями понесется по дороге.
Она наградила меня испепеляющим взглядом, от которого я почувствовал себя особенным.
— Есть ли более простые варианты? — продолжила она.
— Конечно, есть, — ответил я. — Каким бы еретиком я бы вам сейчас ни казался, с точки зрения медицины вам нужно побольше отдыхать и пить больше жидкости.
Последовало долгое молчание, заключающее в себе угрозу, тени толпы, веревки и процесс повешения.
Наконец она спросила:
— Что будет, если я ничего не сделаю?
— Вы поправитесь самостоятельно, — сказал я. — Ваша иммунная система, которая развивалась на протяжении миллионов лет, будет реагировать на эту, несомненно, вредную вирусную инфекцию с удовольствием и энтузиазмом.
— Может, и так. Но я бы все-таки предпочла антибиотики, — она была непреклонна.
И когда призрак Хаммурапи стал что-то нашептывать мне на ухо, я подумал: «Ну, на самом деле левая рука мне не так уж и нужна».
Весь мир — театр, в нем мы, врачи, — всего лишь плохие актеры. Миссис Дули никогда не посещала театральную школу, но осваивала актерское мастерство в университете жизни и могла научить даже самого выдающегося актера, как держать внимание зрителя от начала и до конца.
Как заметил писатель Гилберт Кит Честертон, притворство есть наивысшее выражение человеческого гения. Поддельная реальность, которая стремится выглядеть настоящей, часто больше похожа на настоящую реальность, чем сама настоящая. Ни один калека не сможет так ловко изобразить калеку, как актер, притворяющийся калекой.
На улице другие калеки показывали пальцем на миссис Дули и говорили: «Только гляньте, каково этой бедолаге». Она даже подбадривала других калек: всегда приятно знать, что кому-то приходится хуже, чем тебе.
— Завтра позвонит врач из комитета по работе с людьми с инвалидностью, — многозначительно сказала она на пороге кабинета, прихрамывая на ходу, как она делала каждую неделю.
Настоящая медицина — это процесс принятия решений под влиянием различных факторов. Она включает в себя обсуждение, спокойные разговоры и способность уравновесить наличествующие конкурирующие интересы.
Южная Арма в северной Ирландии — неопределенная область, жестоко опутанная рваными границами и давно лишенная промышленности и инвестиций.
Ее населению пришлось научиться жить своим умом, что предполагает такие схемы, как контрабанда всего, что попало в хит-парад на этой неделе, а также умение обвести систему вокруг пальца, что под силу лишь бывалому.
У нас с миссис Дули всегда были душевные отношения: я давал ей то, что она хотела, а она это брала. Но на сей раз у меня возникли сомнения: в профессии сельского врача есть и темная сторона. Иногда мы настолько хорошо знаем наших пациентов, что видим то, чего нам видеть не положено.
Всего неделю назад я был свидетелем того, как миссис Дули вспугнутой ланью метнулась на футбольное поле, чтобы устроить разнос несчастному судье, чьим решением она была недовольна.
Должен ли я противостоять ей, размышлял я, уравновешивая свою лояльность к отдельному пациенту и общее благо для системы здравоохранения с ограниченными ресурсами?
Я посоветовался с внутренним голосом. «Твои варианты — отстой», — выдал он. Всегда готов помочь, люблю его.
Как это часто бывает в медицине, правильное всегда означает необходимое. Общее и личное благо оказались в одной постели, но только у личного была с собой грелка.
— Нет проблем, — сказал я. — Можете арендовать инвалидное кресло.
Рецепт — это не просто маленький клочок бумаги, у него множество прародителей. Одни, благородные, показывают, как врач заботится о вас. Другие — не особенно, с подтекстом «консультация окончена, финита ля комедия, теперь вали отсюда».
Рецепт удобен, это своего рода медицинский эквивалент карты, грамотного расположения. А опытный человек наверняка прочитает рецепт как историю, как великий роман, постигая гораздо больше, чем написано на странице. Читателю рецептов нужно применить как воображение, так и интеллект. Рецепт — это нечто особенное, нечто, что нужно беречь и ценить.
Однако:
— Я потерял свой х… рецепт, — посетовал Джо.
— Уверен, он тебе не нужен, — сказал я. — Есть и более традиционные методы: ты встречаешь милую девушку, посылаешь ей цветы, покупаешь духи, приглашаешь на свидание, водишь в кино, на танцы, а потом твой крепкий инь находит ее янь — и кто знает, какое волшебство таит в себе ночь?
Я чудил лишь отчасти. Пока Джо продолжал жить с матерью, рецепт на секс, вероятно, был для него лучшим вариантом. В конце концов, если мы можем назначать физкультуру, лекарства, диеты… хотя я согласен, наших коллег-аптекарей это здорово озадачит.
Джо просто потерял свой рецепт, что было относительно правдоподобно по сравнению с его обычными оправданиями. Его рецепты точно проклятия, предвестники страшного бедствия для всех, кто осмелится к ним приблизиться. Если дом сгорит дотла, рецепт Джо угодит в самое пекло. В аварии с несколькими автомобилями на автостраде важная бумажка необъяснимо окажется на капоте. Если бешеная собака бросится на Джо в ярости, первое, до чего она дотянется своими слюнявыми челюстями, будет рецепт.
Я должен отметить, что сам никогда не наблюдал ни одной из подобных катастроф. Все эти истории мне рассказывает Джо. Но входит ли в мои обязанности называть его лжецом, служить твердой и непривлекательной рукой реальности?
— Нет, — произнес Джо, не зная, серьезно я говорю или нет. — Я в самом деле потерял рецепт. Можно мне еще один?
Если любите — отпустите. Если оно вернется к вам с требованием еще одного рецепта на антибиотики, значит, оно вам не нужно.
Когда Новый год погрузил свои тяжелые ягодицы в злополучное кресло времени, Джо снова почувствовал, что готов взять на себя ответственность за собственное здоровье.
— Я думал о том, чтобы изменить свой… образ жизни, — сказал он, явно с трудом произнося эту фразу, как и название любой проблемы с самочувствием, не требующей рецепта.
Мои клинические инстинкты всегда начеку, и благодаря им я понял, что Джо позавтракал карри. Пятна на его толстовке (которая, вероятно, начинала свою жизнь как обычная рубашка, и, если говорить о ней и Джо, толстой из них двоих была вовсе не она) подтверждали эту гипотезу.
— Твой рацион состоит из карри и гамбургеров, ты не занимаешься спортом, куришь и слишком много пьешь, — сказал я. — Подобные наслаждения до добра не доведут.
Джо рыгнул — очень вовремя, он как бы поставил мощный и едкий знак препинания. Съеденной Джо пище можно было посочувствовать: его пищеварительная система творила страшные вещи.
— Ты хочешь, чтобы я отказался от карри и гамбургеров и начал заниматься спортом? — простонал он. — «Беды, когда идут, идут не в одиночку, а толпами!»
Наша консультация все больше походила на сцену из пьесы Шекспира.
— Разве хорошее здоровье стоит того, чтобы быть несчастным? — продолжал причитать Джо. —Ларошфуко говорил: «Беречь свое здоровье слишком строгим режимом — очень скучная болезнь». В любом случае — зачем беспокоиться о будущем? У меня была хорошая жизнь.
— Да неужели? — спросил я, на мгновение очнувшись от вызванного Джо ступора. Признаться, я был искренне заинтригован.
— Удивительные времена, — тихо сказал он, словно все еще пребывая в эйфории после соития. — Ты помнишь мои ЗППП?
— Это было незабываемо. Одна из немногих вещей, какую не купишь на «Амазоне», — признался я, предусмотрительно опуская подразумеваемое «ты идиот». — А также ты уникален тем, что стал первым человеком, который заразился ЗППП, не занимаясь сексом — ну, ты понимаешь, с другим человеком.
— Да, было времечко, дружище, — печально подтвердил он.
— Я тебе не дружище, я твой врач, — только недоразумений мне не хватало.
— Но я все равно попытаюсь, — пообещал Джо. — Гамбургеры и карри — это уже история.
Конечно, я слышал все это и раньше. Перефразируя доктора Джонсона, ежегодное изменение образа жизни Джо было похоже на рукопожатие собаки или стихи в медицинском журнале.
Получится плохо, но я удивлюсь, если оно вообще будет сделано.
«Второй закон медицины гласит, — недоверчиво прочел я. — Никого не волнует, сколько знаете вы, пока они не узнают, насколько вам не все равно».
Нет, серьезно, какой-то благодетель умудрился это написать — даже тошнит, когда читаешь. В следующий раз, когда вам будут прощупывать простату, просто оглянитесь через плечо и спросите: «Вам же не все равно, правда?» Я бы хотел, чтобы это делал кто-то хладнокровный и объективный, и я бы не хотел, чтобы человек слишком близко принимал это к сердцу и проявлял заботу (эти чувства зарезервированы для особых друзей — понимаете, о чем я?). Скользкие медицинские банальности ничего не значат.
Ничего.
— От этих таблеток меня чуть не вырвало, — сказал Джо, издавая соответствующие дивные звуки, чтобы подчеркнуть свои слова.
Это было в конце длинного дня, и мое обычное солнечное настроение быстро омрачилось: я онемел от осознания того, что борюсь с фундаментальным законом Вселенной. Джо нужны таблетки, чтобы избавиться от рвоты, вызванной предыдущими таблетками.
Новые таблетки, в свою очередь, также вызывали рвоту, и так до бесконечности. Я смотрел на ад в стиле Данте, простирающийся передо мной на века. Километры рассказов о рвоте Джо. Я был в отчаянии, я был побежден. У меня больше ничего не осталось, мне нечего было предложить, я ничего не мог сделать для этого человека.
Ничего.
Но внезапно, как раз в тот момент, когда битва казалась проигранной, я вспомнил волшебную дерьмовую фразу: «Никого не волнует, сколько знаете вы, пока они не узнают, насколько вам не все равно».
— Джо, — начал я, изображая трепет в голосе и тайком вонзая иглу в яички, чтобы на глаза навернулись настоящие слезы. — Бедная измученная душа, как ужасно, тебя рвало, и ты держал все это при себе, сражался в одиночку целых три дня. И я знаю, что ты чувствуешь, — продолжил я. — Ты подавлен, сломлен. На этой неделе моя жена ушла от меня к другому.
— Правда? — спросил Джо, очарованный, несмотря на свою крайнюю эгоцентричность. — Как его зовут?
— Салли, — всхлипнул я. — Как видишь, я разделяю твою боль и сочувствую тебе.
Удивительно, но Джо, похоже, удовлетворился тем, что я гораздо несчастнее его, и ушел без рецепта — чудо, в которое трудно поверить.
«Черт возьми, — подумал я, — если ты умеешь изображать сочувствие, ты добьешься успеха. Стоит попробовать еще раз».
Иногда «ничего» бывает по-настоящему крутой штукой.
Нельзя не признать, что с годами наши отношения стали немного менее враждебными. Если Джо когда-нибудь понадобятся донорские органы, он может получить мою простату.
Как у каждого любимого врага, у Джо всегда есть какая-нибудь причуда, из-за которой можно поныть, — он выискал ее в воскресном журнале.
— Ты все время смотришь в свой компьютер, а не на меня, — пожаловался он.
— Послушай, приятель, — сказал я. — Во-первых, ты не картина маслом, хотя, признаться, есть в тебе что-то рубенсовское.
— Но мое тело — храм, — отозвался он.
— Конечно, — согласился я. — Большой толстый волосатый храм. Во-вторых, — продолжил я. — Чтобы записать драгоценную информацию, которую ты мне предоставил, я должен заглянуть в компьютер. Мне нужно щелкнуть этой проклятой мышью около тысячи раз для каждого пациента. Но действие стоит тысячи слов: так поведай же мне, зачем ты сегодня пришел?
— У меня ужасно болит рука, — ответил Джо, а затем добавил (как водится): — Ужасно. Я боролся с этим всю неделю.
— Хорошо, — сказал я. — Сейчас я попытаюсь напечатать это, не глядя на экран, все время таращась в твои нежно-голубые глаза, чтобы постараться выразить, как сильно ты страдаешь.
Затем я пригласил Джо проверить результаты, навсегда сохраненные в его электронной медицинской карте (которая, как я понимаю, находится где-то там, в облаке).
Там было написано: «Ужасно болит кура».
Джордж Оруэлл сказал: «Если свобода вообще что-то значит, то это право говорить другим то, чего они не хотят слышать».
— Я думаю, Джо, тебе следует задуматься о том, чтобы изменить образ жизни, — рискнул я.
— Образ жизни, — сказал он, медленно произнося слова, растягивая их, смакуя, как будто это была какая-то диковинная сладость, но с неприятным послевкусием.
— Ну знаешь, физкультура и все такое, — объяснил я. Обучение пациентов всегда было моим приоритетом. Джо огляделся, словно почувствовав, что ловушка захлопывается, и, к моему удивлению, начал парировать хитрыми аргументами.
— Давай не будем торопиться, доктор, — сказал он. — Таблетки плохо действуют, но они идеально подходят для применения дома — например, когда сидишь на диване и смотришь спортивные каналы.
— Но хорошая прогулка и пять порций свежих фруктов или овощей каждый день не хуже любой таблетки, — возразил я.
— Ага, — не сдавался Джо. — И я мог бы прислушаться к вою волка и охотиться, радоваться погоне и ликовать, утоляя жажду свежей теплой кровью убитой жертвы. Но, черт возьми, гораздо удобнее, когда моя мамочка кладет ее на тарелку прямо передо мной.
— Доктор N никуда не годится, — заявил Джо.
Я хорошо знаю доктора N, он славный парень и надежный коллега. Однако приятно знать, что не ты, а какой-нибудь другой бедолага найдет коровью голову в ногах собственной постели (ирландская версия мафиозной угрозы).
В медицине всегда есть выбор. Сначала я подумал о политике умиротворения: можно дать Джо антибиотики/снотворное/витамины, то есть струсить. В любом случае забота о пациентах заменяется на удовлетворение клиентов, правда?
Но это было бы нелояльно по отношению к моему коллеге и, что еще хуже, поощрило бы Джо в его жажде помощи, а я бы приобрел репутацию добрейшей души человека.
Но любой прием дает возможность победы.
Джо громко кашлянул — так, как кашляют только люди с прекрасно функционирующей дыхательной системой. У меня даже секс был менее энергозатратным и не требовал столько физических усилий.
— Антибиотики, — объяснил я, — все равно что слова на букву Х. Одно-два — нормально. Но сорок пять — ни в какие ворота.
Джо снова кашлянул, на этот раз более выразительно. Физическое проявление стоит тысячи слов.
— Часто ключом к успеху является отсроченное удовлетворение, — продолжал я. — Когда-нибудь тебе действительно понадобятся антибиотики, и отказ от них сегодня может означать, что в следующий раз они спасут тебе жизнь. Как пел Холли Джонсон, «расслабься, не делай этого, когда ты уже близок…» Ладно, звучит немного более гомосексуально, чем я предполагал.
— Гомосексуально, — с подозрением произнес Джо, как будто это слово было новым и незнакомым десертом. — Если это гомосексуально, то мне это не нужно.
«Вот он, результат», — подумал я.
Я должен быть скромен, как в то прекрасное время, когда меня сочли юным красавцем с телом греческого бога (признаться, то была моя тетя Мэми, а некоторые ирландские семьи немного странные).
Поэтому, когда Джо появился в моем кабинете с широченной повязкой на лбу, меня поразил его залихватский вид. Он был похож на удалого пирата.
— Травмы головы тебе явно к лицу, — похвалил я.
— Я споткнулся о собаку, — сказал он.
— А твоя собака проявляла такое поведение прежде? — проницательно спросил я. Опытный доктор всегда внимательно изучает историю болезни.
— Не знаю, — выдавил он. — Это была не моя собака.
Поскольку я умею сострадать и вообще гуманист, я стянул повязку. Царапина оказалась удручающе маленькой. Я заменил повязку крошечным лейкопластырем — просто чтобы показать, что мне не все равно. Джо удовлетворенно взвизгнул.
— Больно, — констатировал он.
Я всегда готов выполнять обязанности, предполагаемые нашей профессией. Хотя профилактическая медицина кажется не такой уж героической, она составляет важную часть консультации.
— Боль — это учитель, проводник и опыт обучения, — сказал я ему. — Она всегда рядом, чтобы предупредить нас об ограничениях и бросить нам вызов, с которым мы должны справиться. Никто не любит боль, но она чертовски полезна. Все происходящие с нами важные события в той или иной степени связаны с болью. Шекспир сказал: «Заплатишь болью за любую драгоценность». Она избавляет нас от тщеславия и заблуждений. Помогает помнить, что жизнь дана нам, чтобы любить и быть любимыми. Учит жить настоящим и принимать простые радости и красоту мира.
«Некоторые считают, что боль — наш самый большой друг; впрочем, некоторые и не такое скажут».
Я всегда с почтением отношусь к своим добрым коллегам — воинам, неустанно сражающимся на стороне ангелов против тьмы, даже если ангелам это не очень нравится.
Средний возраст пациентов, приходящих к врачам общей практики, — 75 лет. Целый букет диагнозов, невероятно сложный уход, завышенные ожидания и постоянно сокращающиеся ресурсы. Однако Эпиктет сказал: «Чем больше трудностей, тем больше славы в их преодолении. Опытные пилоты зарабатывают себе репутацию в штормах и бурях».
Подобно Улиссу Теннисона, «я радость боя пил средь равных мне».
Но недалек тот час, когда мы перестанем быть той силой, что в прежние времена подкручивала землю и держала небо. Придется отложить в сторону свои ценности — бескорыстие и самоотверженность.
— Я не люблю ходить по врачам, — сказал Джо.
— И врачам тоже не нравится, когда ты ходишь по врачам, — согласился я, радуясь, что мы нашли общий язык, построили отношения, хотя, возможно, еще не вполне готовы начать встречаться.
— Посмотри сюда, — предложил Джо.
Сначала я испугался, но потом мне в голову пришла блестящая идея. У меня, знаете ли, есть ученая степень. (И дипломы, которые на самом деле не в счет, как то: диплом специалиста по здоровью детей, диплом по акушерству. Просто заплатите кучу денег, и вам вынесут такой на блюдечке с голубой каемочкой.)
Ординаторы должны такое видеть, подумал я, им нужен опыт.
— Вы уже осмотрели? — спросил он меня со щенячьей наивностью, явно задаваясь вопросом, есть ли в колледже протокол для подобных вещей.
— Что скажешь, мой Телемах? — ответил я, потому что открытый ответ побуждает ординатора думать самостоятельно.
— Лучше все-таки осмотреть, — сказал он.
— Если хочешь подойти ближе, ни в чем себе не отказывай, — расщедрился я. — Буду наблюдать за тобой издалека, в телескоп.
Я передал ординатору резиновые перчатки, но прежде чем успел выкрикнуть предупреждение, он ткнул в неразорвавшуюся кисту сальной железы, что привело к катастрофическим последствиям.
— Пахнет так, будто здесь кто-то умер, — заметил Джо.
Джо всегда брюзжит, что дипломатическая должность в Организации Объединенных Наций с каждым днем все менее и менее достижима. Стоит признать, у него это отлично получается, но есть и плюсы: когда он покидает мой кабинет, я немедленно испытываю парение духа, свободу и облегчение, как будто солнце вышло из-за тучи в зимний день или в футбольной команде Ливерпуля завелся менеджер, который наконец-то знает, что делает, или же после долгого запора кишечник опорожнился как положено.
Поэтому было довольно неприятно, когда однажды Джо заявился, сияя и осыпая меня комплиментами. У меня были веские причины для осторожности: комплименты могут быть сказаны с целью манипуляции, они способны ранить, поэтому мудрый доктор всегда ищет скрытый мотив.
Как сказал Уильям Уилберфорс, «льстецы вам не друзья, нет, сэр, они ваши смертельные враги».
Каждому нравится одобрение. Выдавайте больничные, снотворные таблетки и антибиотики по первому требованию, направляйте любого пациента с головной болью на МРТ мозга — и станете всем лучшим другом.
Но пациенты вам не друзья. Их ожидания и то, что мы считаем для них полезным, часто не совпадает.
Мы стремимся дать пациентам не то, что они хотят, а то, что им нужно. У нас есть драгоценные ресурсы, и самое трудное в медицине — знать, где они не нужны. Работа врача не в том, чтобы быть хорошим, гораздо важнее любить пациентов, а не делать так, чтобы они полюбили нас.
— Мы говорили о тебе вчера вечером на матче. Никто не сказал плохого слова, — поведал Джо. — А всех, кто это сделал, я быстро поправил.
В этом комплименте была некоторая двусмысленность, но я выкрутился изящно.
— Спасибо за поддержку, Джо, — произнес я. — Но ты по-прежнему не получишь антибиотиков.
Джо был настоящим рогом изобилия симптомов с широким спектром факторов риска. Я с отчаянием глянул в окно в надежде, что облака сформируются в правдоподобный диагноз. Они старались изо всех сил, забавно складываясь в пару довольно упитанных рубенсовских ягодиц, которые любого могут сбить с толку. Когда мимо проехал автобус с большой рекламой на боку, я уже почти сдался и стоял, как толстый Кортес, молча на вершине в Дарьене.
Аристотель и Спиноза считали, что любое человеческое поведение автореферентно, и, черт возьми, как они были правы! Я оказался эгоистом. Я держал Джо при себе, но пришло время стать щедрым, время делиться с другими.
— А ты не думал посетить магазин продуктов здорового питания? — спросил я.
— Я слышал, они продают всякую дрянь, — напрягся он.
— Возможно, — сказал я, — но это не просто какая-то непонятная дрянь. Это яркая, привлекательно упакованная дрянь. И более того, если верить рекламе, такую дрянь можно купить за полцены.
— Я заметил, — проницательно подметил Джо, — что ты то и дело повторяешь слово «дрянь». Ты уже три раза его использовал.
— То, что я повторяю три раза, — правда, — запротестовал я.
— Ерунда в стиле Кэрролла вместо солидной доказательной базы не является убедительным аргументом, — сказал Джо.
— Послушай, — не сдавался я, — зайди в любую аптеку в центре, и ты увидишь массу гомеопатических препаратов, и витаминов, и минеральных добавок, растительных средств — некоторые из них тысячелетиями верой и правдой служили племенам, живущим в тропических лесах и питающимся медвяной росой и потом опоссума. Но скажу тебе одну важную вещь. Не забывай: фармацевты — высококвалифицированные специалисты в области здравоохранения, и, безусловно, этический кодекс не позволяет им проводить инвентаризацию и тем самым одобрять методы лечения, эффективность которых не доказана.
— И все же, — сказал Джо, отказываясь демонстрировать непредвзятость, — фармацевты утверждают, что на эти продукты есть потребительский спрос. Они запасаются гомеопатическими препаратами исключительно потому, что те продаются, а не потому, что срабатывают.
— Да, от их передозировки не бывает вреда, и они очень безопасны, — предпринял я последнюю попытку.
— Да, — неохотно признал Джо, — нельзя принять слишком много дряни.
— У меня есть список, — сказал Джо. Такому гамбиту трудно противостоять.
Ослер считал, что второй по важности медицинской добродетелью после сарказма является невозмутимость. Поэтому много лет я культивировал спокойствие, которое случайный наблюдатель мог бы ошибочно истолковать как апатию. Я откинулся на спинку стула, закрыл глаза, сосчитал до десяти, позволил миру медленно наполниться трепетом крыльев коноплянки, и пылинка поплыла вниз.
Поэтому мой ответ был строгим как научный доклад.
— Забирай свой чертов список и убирайся отсюда, — заявил я. — Куда ты, по-твоему, пришел? В супермаркет?
— Успокойся, успокойся, — сказал Джо, и я с неохотой признал, что ему почти удалось сымитировать Гарри Энфилда. Игла юмора может проколоть даже самый многообещающий аргумент, чтобы тот сдулся.
— В нем всего два пункта, — пояснил Джо. — Во-первых, я хочу пройти курс детокса.
— Слова переменчивы, — сказал я. — Террористов именуют повстанцами. Невинных жертв называют потерями среди гражданского населения, а затем и вовсе сопутствующим ущербом. Боно — международный филантроп, а не жадюга, уклоняющийся от уплаты налогов. А детокс, точнее детоксикация, — это больше не процесс, с помощью которого токсины превращаются в менее ядовитые или более легко выводимые вещества. Это бездушная лженаука, которая позволяет жадным шарлатанам обирать уязвимых клиентов. Вот оно, — продолжил я, гугля слово «детокс» и пролистывая неизбежно попадающиеся страницы знаменитостей. — Рацион для детокса, рецепты для детокса, чай для детокса, детокс-подушечки для ног (для тех из нас, кто хочет выводить мочевину через ноги) и детокс-плутоний.
Похоже, можно сплавить любое дерьмо, если подставить впереди него «детокс». Ох уж это вечное па-де-де легковерия и жадности.
— Ладно, ладно, это чушь, я понял, — сказал Джо. — Только полный идиот на такое купится.
— Ты должен быть настоящим лохом, — согласился я, втайне пораженный тем, что логика в кои-то веки оказалась полезным для консультации инструментом. — А что в списке под номером два?
— Я добавил тебя в друзья на «Фейсбуке», — с укоризной произнес он, — а ты не ответил.
Социальные сети опасны. Чрезмерно активное общение может разрушить нашу загадочность и ухудшить наши отношения с простыми смертными.
— Знаешь что, давай-ка вернемся к детоксу, — сказал я.
Когда Джо вешает пальто на крючок, он как бы метит территорию — как пес, когда задирает ногу у дерева.
— Я здесь, — как бы говорит он, — и я здесь еще побуду, и, пока не буду готов уйти, никто меня тут не сменит.
Джо по-прежнему выглядел как выпускник колледжа с легким намеком на фаната футбольного клуба «Олд Итонианс».
Пока он раздевался, из него валилась всякая всячина, по которой наблюдательный врач мог собрать информацию об образе жизни пациента: сигареты, использованные чеки из букмекерских контор (сохраненные на случай, если скачки чудесным образом повторятся), древние носовые платки. Сама его одежда была автобиографией: «Сквозь рубища грешок ничтожный виден».
Потрепанные труселя сброшены, и вот он предстал предо мной совершенно голым. «Держи своих друзей близко, а врагов — еще ближе», — сказал Сунь-цзы в «Искусстве войны». А Джо всегда был очень близко ко мне, так близко, что большую часть времени я, по сути, оказывался сзади. По эстетическим соображениям это предпочтительная точка зрения, особенно когда Джо (на осмотре) раздет.
Странно, что, сколько бы одежды Джо ни снял, он никогда не казался полностью голым, потому что Джо страшно волосат.
Чудовищно волосат. Настолько, что, когда он голый, вы никогда не скажете, что он голый. Сто лет назад он выступал бы в цирке за деньги. Рискнуть окунуть в его волосы стетоскоп было все равно что заставить Генри Мортона Стэнли очертя голову нырнуть в тропический лес Конго. Медицинский инструмент сразу же станет таким же потным.
Звучит отвратительно, но опыт научил меня преодолевать подобные ощущения. Джо похож на домашнее животное, и у него есть все, что должно быть у питомца: лоснящаяся шерсть, ясные глаза, сладостный запах изо рта и самые белые зубы. Вдобавок ко всему этому он приятно говорит и разумен. Ничто не может быть более отвратительным, чем одно, и более восхитительным, чем другое. Все зависит от точки зрения.
— Беги, могучий жеребец, — сказал я, — и радуйся ветру, свободно дующему через отверстия твоего тела.
Я открыл дверь и выпустил его.
Снаружи послышались крики.
— «Спи, милый принц, — сказал я. — Спи, убаюкан пеньем херувимов!» И еще ты забыл свои труселя.
— Можно я позову подругу? — спросила скромная и застенчивая миссис Мерфи.
— Конечно, — важно ответил я, подозревая «женскую проблему», но когда подруга вошла в кабинет, понял, как сильно ошибся.
Та оказалась крупной дамой с безошибочно определяемой угрозой во взгляде. «Но чу! Как будто грянул гром», — подумал я. Кабинет, казалось, сжался, в нем стало жарко, как в аду. Подруга кивнула мне, и в этом жесте было нечто подразумевающее, что она готова вот-вот меня боднуть.
— В последнее время я плохо сплю, — начала миссис Мерфи. — Не могу уснуть. Ворочаюсь с боку на бок ночь напролет, а утром совершенно измучена…
— Ей нужно снотворное, — перебила подруга.
— Понятно, — сказал я. — Возможно, миссис Мерфи, вы могли бы посвятить меня в детали. Например, спите ли вы днем?
— Ей нужно снотворное, — повторила подруга, многозначительно хрустнув костяшками пальцев.
— Есть разные способы наладить сон, — продолжил я, все время чувствуя на себе пронзительный взгляд подруги и отчаянно пытаясь поддерживать зрительный контакт с миссис Мерфи, которая к этому моменту совершенно перестала владеть собой. — Важно получать много физической нагрузки, не спать днем, а кофе и чай поздно вечером…
— Ей нужно снотворное, — подруга была несгибаема.
— Нельзя с бухты-барахты назначить снотворное, — сказал я, пытаясь поднять настроение и придать разговору оттенок индивидуального подхода. — И если бы вы были моей матерью или, — тут я одарил подругу, как мне мнилось, обаятельной улыбкой, — молодой тетушкой и врач прописал бы вам снотворное, меня бы это не порадовало.
— Значит, вы пожалели бы рецепта даже для родной матери? — ледяным тоном произнесла подруга.
— У снотворного много побочных эффектов, — попытался объяснить я, нажимая на кнопку вызова охраны.
— Послушай, — отрезала подруга, — она тебе не мать, а я уж точно не твоя тетушка.
Этим она как бы дала понять: «Еще минута, и я вышибу из тебя все дерьмо».
— Подойдет непродолжительный курс нитразепана, — сдался я.
Что ж, Мохаммед Али сказал: «Тот, кто удирает с поля боя, может победить в другой день».
Ну, вот скоро и год закончится: этот изрядно знакомый рефрен будет эхом разноситься по всей стране и звучать во всех кабинетах врачей. Так дикие гуси торжествующе трубят, снижаясь над горами Морн в Карлингфорд-Лох. Перелетные птицы из северных земель возвращаются в страну Финна и Оссиана, приземляясь в вихре ледяных брызг, когда холодный свет рассветных лучей поблескивает на их серебристо-серых перьях.
— Моя тетя Элли сделала прививку от гриппа и после нее болела целый месяц, — с вызовом сказал Джо, как и многие поколения до него. Некоторые традиции не изжить веками.
— Как бы я ни сомневался в честности тети Элли, — ответил я, — даже если это та самая тетя Элли, которая утверждала, что сражалась в Аламо и была тайной наложницей Дэви Крокетта, все факты свидетельствуют, что вакцина против гриппа безопасна и защищает от болезни.
— Я все равно не хочу ее колоть, — упрямо настаивал Джо, а это означало, что пришло время реверсивной психологии.
— Ну и хорошо, — согласился я. — Это сэкономит нам целое состояние. Вакцина, знаешь ли, очень дорогая, поэтому мы делаем прививки только избранным. Кстати, я говорил тебе, что собираюсь покупать новую машину? Большую и блестящую, со всеми наворотами. Марка не имеет значения — главное, чтоб была самая лучшая.
— Дорогая? — переспросил Джо. — Так ты поэтому не хочешь делать мне прививку?
— О, ну ладно, раз ты так настаиваешь, — сказал я, хватая шприц и всаживая иглу в руку Джо, пока он не передумал.
— И ты гарантируешь, что она совершенно безопасна? — спросил тот, осторожно потирая руку.
Это дилемма, с которой мы часто сталкиваемся. Чтобы воспринимать пациентов как зрелых взрослых людей, мы должны оговориться, что ни одно лечение не является абсолютно безопасным и не гарантирует полной эффективности. В жизни всякое случается. К сожалению, в этом случае мы отказываемся от возможного эффекта плацебо и уступаем место шарлатанам альтернативной медицины.
— Если тебе нужны гарантии, обратись в банк, — ответил я, — только, конечно, не в ирландский.
Годы не щадили Джо.
Его семью нельзя назвать благополучной (в их дом врезался экскаватор), и мать сама водила Джо к врачу, когда ему было уже за двадцать. Как любой ирландской матери, ей удавалось одновременно успокоить и приободрить ребенка, при этом напугав и унизив его. И уж даже если мне пришлось испытать это на себе, то каково приходилось Джо? С его-то душевной организацией, сложной настолько, что впору было носить с собой инструкцию.
Пухлый паренек, похожий на Оливера Харди (но без чувства юмора), он был убежденным адептом философии поэта Дилана Томаса: «Не уходи смиренно в эту ночь, / Пусть ярче вспыхнет старости закат». Однако к подобным мыслям Джо пришел в неподобающе раннем возрасте.
Любой симптом немедленно причинял ему нестерпимую боль, становясь предвестником катастрофы. Оптимизм, по мнению Джо, был результатом интеллектуальной ошибки. В качестве девиза ему подошла бы фраза timor mortis conturbat me.
Единственное, что приносило ему облечение, — интерес к гэльскому футболу. Здесь, в Кроссмаглене, нам повезло: местная мощная команда обладает множеством титулов разных графств и выиграла несколько чемпионатов Ирландии.
Но даже это хобби подпитывалось неумолимым пессимизмом, что позволяло Джо всегда быть готовым к поражению команды и разочарованию.
— У них нет шансов против команд Керри и Корка, — высказывал он свое мнение после того, как команда в очередной раз побеждала в провинции Ольстер.
Даже если у нас было на двадцать очков больше, когда вторая команда забивала первый гол, он мрачно говорил:
— Я так и знал, что это случится.
И если им удавалось забить гол престижа, Джо, все равно что толстая ирландская Кассандра, предсказывавшая гибель пред вратами Трои, качал головой, причитая:
— Все, нам крышка.
Победа в национальном чемпионате Ирландии не приносила ему никакой радости. Он ни на секунду не оживлялся — только предвидел мрачное будущее:
— Это наверняка последний раз.
Тем не менее, учитывая, что я бываю добрым доктором, каким-то образом мне удалось убедить Джо регулярно заниматься физкультурой. Меньше чем через год он пробежал свой первый марафон, вписавшись в четыре часа.
— Это было великолепно, Джо, — сказал я, надеясь, что всплеск эндорфинов изменит химию его мозга.
— У меня адски болят ноги, — заныл он.
Я всегда ожидаю худшего. Более того, если худшее не происходит, я немного разочарован и даже встревожен: дело не в том, что худшее не произошло вообще, просто оно еще не произошло.
Ближе к концу приема я чувствовал себя хорошо. День выдался насыщенным: несколько сложных диагнозов, пара нравственных дилемм, мы с пациентами хорошо ладили и работали сообща, как партнеры, ну и прочая ерунда. Мне было приятно, что я помог людям, принес немного света в мир, оказал услугу государству.
Но поскольку мне было хорошо, мне было плохо. Я знал, что это не может продолжаться долго, Вселенная снова ополчится на меня. Поэтому я с чувством рокового удовлетворения наблюдал, как Джо угрюмо тащится в кабинет. Равновесие космоса восторжествовало, баланс восстановился.
— Эти таблетки никуда не годятся, — сказал он.
— Как я уже много раз говорил тебе, Джо, — устало произнес я, — нет такой таблетки, от которой ты станешь привлекательнее для женщин.
— Они бесполезны, — настаивал Джо.
Я подумал было о безысходности, но полностью отверг эту мысль. Каждый семейный врач немного Дон Кихот. Тщетность наших действий не делает их менее доблестными.
— Учитывая, что мне не все равно, — сказал я, — а также потому, что нахожусь в тупике, я думаю предложить тебе революционное, но в то же время академически безупречное средство.
— Что это? — подозрительно спросил он.
— Образ жизни, Джо, — ответил я, — тебе нужно изменить свой образ жизни. Начни заниматься спортом, похудей, окончи курсы, найди работу.
К моему удивлению, Джо, похоже, действительно слушал.
— Я мог бы это сделать, — заявил он, и на его лице появилось решительное выражение. Решительное выражение требует больше усилий, чем скучающее, поэтому Джо выглядел совершенно дезориентированным.
Я ущипнул себя, чтобы убедиться, что мне все это не привиделось.
— Что-нибудь еще? — спросил он.
— Брось курить, перестань много пить, найди полезное хобби, поработай над своим характером.
— Да, — подхватил он с энтузиазмом, — я могу измениться, пришло время для нового меня, старый Джо мертв, у меня получится!
— И еще один момент, — сказал я. — Тебе придется съехать от матери, иначе ты всегда будешь выглядеть полным неудачником.
— Может, попробуем другие таблетки? — предложил он.
— Ура капитану Сполдингу, — пропел я, когда открылась дверь, что показалось мне довольно забавным, потому что его звали, как вы можете догадаться, Джо Сполдинг. Но заразительное дружелюбие Граучо Маркса не спасло меня от грядущего ужаса: Джо повернулся спиной и стянул брюки еще до того, как закрылась дверь.
— Подожди, приятель, — сказал я, но было уже слишком поздно. Ружья у меня нет, но электрошокер всегда наготове.
— Что ты думаешь? — спросил он.
Это был двусмысленный вопрос. Я выбросил из головы версии «У тебя красивая мягкая кожа» и «Посмотри на эти прекрасные подтянутые мышцы — ты тренируешься?» и остановился на варианте «Я думаю, что хотел бы оказаться за тысячу километров отсюда, лежать на пляже с молодой девушкой, втирающей ароматические масла в мои напряженные мускулы». Причем он даже не совсем противоречил комплиментарной медицине.
Но это был неправильный ответ, и Джо начал сдавать назад, с каждым сантиметром сокращая расстояние. Отрицание — мощный механизм, но я больше не мог отрицать: Джо хотел, чтобы я интимно и внимательно заглянул в зазор меж его ягодиц.
Я всегда отличался чувствительным характером. Мне не нравится реальный физический контакт (за исключением тех случаев, когда он связан с определенными видами комплиментарной медицины). Я не люблю прикасаться к пациентам: никогда не знаешь, где они лазили. В любом случае важность медицинских осмотров переоценивается. Это все театрализация (чтобы показать, насколько нам не все равно). Я в первую очередь полагаюсь на историю.
— У меня ужасная сыпь, — как будто бы произнесли ягодицы, придвигаясь все ближе.
Я сделал шаг назад — они тоже. Я опустошил коробку с острыми предметами, но массивные подрагивающие ягодицы неумолимо надвигались, и маленькие иглы лежали побежденные и жалкие, как троянцы на берегах Скамандра, когда Ахилл окрасил реку в красный цвет.
Я вжался в угол, точно загнанный зверь.
— Хорошо, хорошо, — всхлипнул я, — я вижу, вижу, это сыпь, сыпь.
— Что за сыпь?
— Кошмарная сыпь. О боже, какая жуть! Выпишу тебе мазь.
Ягодицы угрожающе заколыхались, теперь прямо перед носом.
— Антибиотики, тебе нужны антибиотики, — закричал я, отчаянно строча в блокноте с рецептами и отводя взгляд. И поскольку я оцепенел и чуть не потерял рассудок, то вероломно подписал рецепт: «Хьюго Хакенбуш».
— Ох уж эти молодые младшие врачи, — сказал Джо. — Они так энергичны, так страстны, так полны энтузиазма, так идеалистичны. Как же тогда получается, что все они превращаются в жирных самодовольных докторов, у которых единственная цель в жизни — это большая блестящая машина и собственное парковочное место? Прямо как в романе Кафки «Превращение», где человек однажды просыпается тараканом, правда?
— Ты глубоко заблуждаешься, Джо, — произнес я, на мгновение смущенный неожиданными познаниями Джо в литературе. — Твое представление о врачах целиком и полностью основано на карикатурном образе сэра Ланселота Спрэтта. Я признаю, что отдельные представители этой вредной породы все еще существуют в темных углах, обычно обозначаемых словом «почетный». Но, уверяю тебя, все известные мне врачи общей практики трудолюбивы, прилежны и глубоко преданы Национальной службе здравоохранения. Однако с каждым днем испытывают все большее давление из-за возросших ожиданий, сокращения ресурсов и постоянного расширения бюрократии.
— Но тот последний, к которому ты меня послал, — пожаловался Джо, — был не очень любезен.
— Увы, — ответил я. — Быть милым с тобой не входит в его должностные обязанности. Быть милым с тобой — это одно из качеств, которые есть только у меня. Это тяжкое бремя, но оно предопределено судьбой, и я должен нести его в одиночку.
— Он почти не разговаривал со мной, — в голосе Джо зазвучали обида и смущение. — И при осмотре был очень… груб.
— Груб? — поинтересовался я.
— Груб по сравнению с тобой, я имею в виду, — сказал Джо. — Ты очень деликатен, более… чувствителен.
— А, ну да, — согласился я. — Но моя чувствительность к деликатным частям мужской анатомии уже стала легендарной. Селяне в горах слагают обо мне песни.
Я вздрогнул и попытался вытеснить из головы воспоминания о том, как осматривал Джо. Вытеснение — это то, как мы, ирландцы, справляемся с проблемами. А виной всему англичане: до их вторжения мы были похабным, раскованным, распущенным народом, но они оставили нам калечащее наследие викторианской чопорности (особенно в отношении секса).
То, что Джо истолковал как «чувствительность», на самом деле было смесью страха, робости и отвращения. «Боже мой, — подумал я (в окопах нет атеистов). — Ведь мне действительно придется к нему прикоснуться».
Нахлынули воспоминания, и подсознание сдалось в неравной борьбе. Внутри меня кричала от ужаса маленькая девочка.
— Не вернусь к нему. Мне все равно, что он скажет, — сказал Джо. Ослиное упрямство считалось добродетелью среди крепких ирландских йоменов.
— Согласно этой выписке, Джо, — сказал я, — твоя простата похожа на грейпфрут, хотя и без соблазнительного цитрусового аромата. Далее говорится, что тебе нужна операция, которая может значительно облегчить неприятные симптомы.
— И не подумаю возвращаться.
— Ладно, я не могу выкручивать тебе руки. Можешь продолжать дергаться, как сломанный Писающий мальчик, бегая каждую ночь в туалет чаще, чем Роналду забивает за сезон. Это твой выбор.
— Сначала ему придется извиниться, — надулся Джо.
— Тут есть два шанса, слабый и никакой. Слабый заключается в том, что есть частная больница в Гренаде, где по его направлению по дешевке лечат грыжу.
Я действительно хотел, чтобы Джо сделали операцию — отчасти для его собственного благополучия, а отчасти потому, что не желал, чтобы он мучил меня своими ночными недугами следующие несколько миллионов лет.
Настало время пойти ва-банк.
— Врачу все равно, появишься ты или нет, — сказал я. — Для него ты просто еще одно отверстие, одно из тысяч, которые он вынужден осматривать каждую неделю. Но для меня ты гораздо больше. — Тут я сделал паузу. — Ты мой пациент и… друг.
Джо, казалось, немного удивился. Наши отношения раньше были довольно враждебными — по обоюдному согласию.
— Ну, если ты так считаешь, я продолжу, — ответил он.
— Отлично, — и я демонстративно нажал кнопку, чтобы вызвать следующего пациента.
В дверях мой новый друг обернулся.
— Мы с ребятами сегодня идем на рыбалку, не хочешь с нами? — спросил он, осторожно прощупывая границы новоиспеченной дружбы.
— Практически без шансов, — сказал я.
«Она предпочитала робкие прикосновения евнуха тяжелому напору римского императора», — сказал Гиббон в «Закате и падении Римской империи»: метафора государства, скатывающегося от варварской маскулинности к разнеженному упадку.
История ничему нас не учит: недавно МИ-6 признала, что считает пытки незаконными и отвратительными. Теперь я тоскую по золотым дням, когда процветали расизм и необразованность, когда обнародованная в 1252 году папская булла Ad extirpanda разрешила допрашивать еретиков с пристрастием, когда Джордж Буш одобрил пытку водой.
Но несмотря на спокойное отношение Папы Иннокентия и Буша, в либеральных СМИ пытки получают плохую оценку. Сам этот термин уничижителен, и я предпочитаю выражение «бесчеловечное и унижающее достоинство обращение», предложенное Европейским судом по правам человека.
Один из методов, используемых в тюрьме Гуантанамо, заключался в том, что заключенного помещали в ящик с насекомыми, предварительно убедив, что те не кусаются и не ядовиты. Держу пари, террористы тряслись от страха. «Пожалуйста, не бросай меня в терновый куст, Братец Лис», — причитали они. Есть ли более поучительный символ слабости Запада?
Если бы все зависело от Барака Хуссейна Обамы, то, когда террористы нападут, мы бы сидели в кругу, держась за руки, и пели «Кум бай йах». Янки есть чему поучиться у британской армии — эти парни кое-что знают о том, как добиться восторженных признаний.
Джо рассказывал, как во время Смуты, когда в тюрьму сажали только за то, что тебя назвали Шеймусом или Пэдди, его схватили, завязали глаза, подняли на вертолете, а затем вышвырнули. Только приземлившись, он понял, что вертолет оторвался от земли всего на пару метров. Он вывихнул левый мизинец и несколько часов хромал — «еще один мученик за Старую Ирландию».
— Это была настоящая пытка, — говорил он, и взгляд его был затуманенным. — Возможно, мы и враждовали, но, черт возьми, мы уважали друг друга, и в нашей вражде было больше смысла, чем в любви.
Ученая степень была довольно распространенным явлением среди интернированных. Джо читал английскую литературу и никогда не упускал возможности козырнуть своей ученостью.
— Ты бы признался им в чем угодно, лишь бы увидеть их улыбки. Великие они люди, эти англичане. Но то были трудные времена, — добавил он. — Воспоминания преследуют меня по ночам, в мире больше горя, чем ты можешь себе представить.
— Однако я не выпишу тебе никакого снотворного, — сказал я.
Примечание: пытку теперь следует характеризовать как интенсивный допрос.
Традиционная консультация — это динозавр. Чтобы достичь цели, она должна адаптироваться к постоянно меняющемуся миру. Но до сих пор мы были связаны по рукам и ногам, потому что отношения между врачом и пациентом неравны. Пациенты могут лгать нам в лицо, в то время как мы должны быть честными и справедливыми, словно врач — недочеловек. Что ж, я чертовски зол и больше не собираюсь это терпеть.
— Честно говоря, доктор, — самодовольно поведал Джо, не подозревая о моих новых планах, — я не курю.
— Джо, — сказал я, давая ему последний шанс, — твои пальцы и зубы цвета конского навоза, а от твоего дыхания задохнулась бы гиена. Спрашиваю тебя еще раз: ты куришь?
— Ни одной затяжки, — с вызовом ответил он.
Перчатка была брошена, так что я бесстрашно поднес горн к губам, и в комнату вошли два дюжих полковника.
— Эти джентльмены из посольства США, — сказал я.
— Я в это не верю, — усомнился Джо, — Дайте-ка мне взглянуть на ваши бейджики.
— Бейджики? Нам не нужны вонючие бейджики, — сказали они, задавая совершенно правильный тон. Они схватили Джо и толкнули его обратно на диван. Я достал тряпку и большой кувшин с водой, приложил тряпку к его рту и начал лить воду.
— Пытка водой уходит корнями в давние времена, — непринужденно комментировал я. Звук рвоты звучал для моего слуха едва ли не музыкой. — Впервые ее использовали инквизиторы. Знаешь ли, у этих католиков есть чему поучиться. Пытка водой — приятное название, освежающее, как горный поток, как серфинг. Само собой разумеется, названия вводят в заблуждение. Роза, назови ее как-то иначе, пахла бы уже не так сладко. Итак, еще раз: ты куришь?
— Ладно, ладно, — всхлипнул он ровно через семнадцать секунд (тем самым продержавшись дольше, чем Кристофер Хитченс или среднестатистический оперативник ЦРУ). — Признаюсь, я курю как паровоз. И, кстати, медперсонал недостаточно обучен, у Дональда Трампа шиньон, а Бен Ладен в Пакистане, осмотрите большой дом в Абботтабаде за колючей проволокой, он прячется в спальне.
Полковники подняли Джо, отдали честь и ушли, нанеся последний увесистый удар по почкам — учтивый американский прощальный жест.
— Возмутительно, — сказал он, потрясенный и побледневший. — Это была пытка.
— Это ребрендинг, Джо, — ответил я. — Теперь это называется «интенсивная консультация».
— Как давно у тебя этот кашель? — поинтересовался я, потому что иногда бываю добрым доктором и люблю вдаваться в детали.
— О, уже довольно давно, — ответил Джо, что, как мне показалось, было не очень информативно.
— Мокрота откашливается? — спросил я (последовательность — одна из двух моих великих клинических добродетелей, точнее трех. Две другие — апатия и мстительность).
— Да, ведрами, — с энтузиазмом сказал он.
— А какого она цвета?
Джо посмотрел на меня так, словно я только что прибыл из другого (более здорового) измерения.
— Что ты имеешь в виду? — озадачился он.
— Ну, — медленно произнес я, — когда ты откашливаешь ее в носовой платок, она зеленая, или желтая, или прозрачная и текучая, как водопад в тропическом лесу, где играют дельфины, а люди живут в гармонии с природой?
Он решительно покачал головой, совершенно не тронутый навязчивыми образами, которые я так тщательно создавал.
— Я никуда ничего не откашливаю, — сказал он.
— Итак, ты просто глотаешь упомянутые тобой ведра мокроты, — констатировал я.
— Ты намекаешь, — удивился он, — что я должен представить их на всеобщее обозрение? Признаюсь, мне это никогда не приходило в голову.
— Ты же не врач, откуда тебе знать, — успокоил я его.
— Но я люблю быть полезным, — сказал он и начал громогласно отхаркиваться. Надо отдать ему должное, он и правда старался, делал все возможное, тужился, и это звучало так, будто у меня в кабинете душили лошадь.
— Продолжай, сын мой, — приободрил я.
Зазвонил телефон.
— Там все в порядке? — спросила медсестра из приемной. — Просто собралась толпа, и ходят слухи, что вы кого-то пытаете.
К этому моменту Джо посинел и его тошнило. Он отчаянно жестикулировал, и я передал ему банку для анализов, куда он поместил плоды своих трудов.
Мы смотрели на них в задумчивом молчании.
В конце концов я грустно заметил:
— Думаю, результат довольно плачевный.
— Да, — сказал он, но добавил в свое оправдание: — Она же зеленая, не так ли? Это должно что-то значить.
— Ты выиграл приз — антибиотики, — сказал я.
Орды там, прямо за дверью операционной. Все потому, что свобода не бесплатна. Наша цена — вечно стоять на страже, однако те, кого мы охраняем, унижают нас, называя привратниками, как будто мы торчим у входа в парк и раздаем рекламные брошюры.
— У меня ужасный кашель и дико болит горло, — пожаловался Джо, — и я боролся с этим всю неделю.
Я проверил, есть ли у меня под рукой лишний орден и готова ли королева присутствовать на церемонии вручения.
— И мне сказали, что нужно принять антибиотики.
Снова непонятные «они», подумал я. Враг с головами гидры, варвар у ворот.
«На Земле нет ничего более прекрасного, — сказал Уильям Вордсворт, — чем пара больших опухших, покрытых гноем миндалин».
Это всегда отрадное зрелище для нас, врачей общей практики. Ведь оно означает, что мы можем двигаться вперед и назначать антибиотики с чистой совестью, избежав еще одной испепеляющей битвы.
Но горло Джо, как и следовало ожидать, было абсолютно, совершенно нормальным — ни малейшего следа гноя, ни пятнышка эритемы.
Даже заоблачное воображение Артура Кларка сникло бы перед столь непоколебимой нормальностью.
Но война с неразумием и растраченными впустую ресурсами нескончаема. Невозможно отблагодарить за то, что мы делаем, но от этого наш долг не менее благороден. Если поступок доблестен и отважен, имеет ли значение, что менестрели его не воспевают?
И все же мы недовольны их невинностью и невежеством.
Врачи общей практики не бахвалятся. У нас нет флагов, старых школьных песен или чувства команды. Мы не носим мантии или плащи с капюшонами. Мы не устраиваем академических шествий или ярких зрелищ. Нам не нужны эти поверхностные вещи, потому что наше дело справедливо и наши узы глубоки; для нас каждый день — это День Святого Криспина. Мы — те самые немногие, счастливое меньшинство. Мы — братство.
— Это вирус, — сказал я.
Есть и преимущества в невыносимой скуке, свойственной работе семейного врача. Нас ничем не удивишь, мы сохраняем невозмутимость даже перед странным и извращенным.
Если бы сам Иисус вошел в мой кабинет, я бы, скорее всего, сказал: «Да, Господь, покарай неверующего и все такое, но не могли бы вы мне сообщить свой адрес и дату рождения?» — и набрал бы на компьютере: «Обратился наш Спаситель».
Поэтому, когда миссис Мэги вошла с Шарон и объявила, что их похитили инопланетяне, я ничуть не смутился.
— И когда это произошло? — спросил я, притворяясь заинтересованным, хотя зевота меня выдавала.
— Вот только вчера, сразу, как закончились «Соседи», — сказала она. — У дома приземлился большой космический корабль, наружу полезли существа, похожие на насекомых, с длиннющими зубами, перебили всех мужчин и разрушили дом, но, к счастью, телевизор уцелел. Они перенесли меня и нашу Шарон на свой корабль и посадили рядом с такими большими штуковинами в форме стручков. Стручки открылись, и два ужасных создания наподобие пауков прыгнули нам на лицо. Мой почти сразу сдался и начал блевать — не знаю, почему это произошло. Когда все отвлеклись на то, чтобы дать больному небулайзер, я сняла второго с лица Шарон, и мы бросились бежать.
Сначала я не был склонен поверить в эту потрясающую историю, но, внимательно посмотрев на Шарон, заметил на ее лице отметины, похожие на инопланетные. Пожалуй, они свидетельствовали, что от пришельцев пострадали ее пухлые щеки, а заодно и раздутый (больше обычного) живот.
Я смотрел этот фильм и знал, что будет дальше. Только не в моем кабинете, подумал я. Кто будет убирать всякий хлам — разметанные повсюду кровь и кишки? В любом случае, для чего тогда нужно отделение реанимации и интенсивной терапии?
— Это очень серьезно, миссис Мэги, — серьезно сказал я. — Шарон стала жертвой инопланетного вторжения. Обратите внимание на ее раздутый живот: инопланетный паразит может вырваться оттуда когда угодно — быстрее, чем Англия вылетит с чемпионата мира. Вы должны немедленно отвезти ее в реанимацию и принести швабру.
— Слава богу, — сказала она с облегчением, — я-то волновалась, что это подростковое ожирение.
— Что вызвало у вас подозрения, Фаррелл?
Хотя Холмсу слегка недоставало воображения, он был крепким парнем и вполне заслуживал того, чтобы за него держаться. Ведь большая проблема меритократии заключается в том, что хороших слуг трудно найти. Когда кругом одни таланты, работать некому.
— Любопытный случай был с кашлем ночью, — сказал я.
— Но пациент не кашлял по ночам, — возразил Холмс.
— Вот именно, — заметил я, — это и любопытно.
Отсутствие симптома иногда столь же красноречиво, как и его наличие. Джо являлся ко мне почти каждый день, никогда не уходил без рецепта, и у него было столько симптомов, сколько звезд на небе. Поэтому, когда он сказал, что у него снова заболела голова, я не слишком забеспокоился. Тошнота и рвота — прекрасно. Но была головная боль сильнее утром и при наклоне вперед? Конечно. А в глазах двоилось? Нет.
Петух прокричал трижды. Джо отрицал симптомы столь же редко, как объявивший войну отказывается в ней участвовать.
После двадцати лет практики меня трудно шокировать, поэтому я лишь слегка удивился, когда кожа Джо внезапно стала желчно-зеленой, уши удлинились и покрылись еще более густыми волосами, а из головы выросли антенны, что на самом деле только улучшило его внешний вид.
— Я представитель планеты Зарг, — произнес он с присвистом. Его дыхание было едким, ядовитым, а с раздвоенного языка прямо мне на ногу капала кислотная слюна. — Наш возлюбленный император Пибо тяжело болел долгие годы, и я давно искал мудрого и понимающего врача, который мог бы назначить лекарство от мучительного недуга. Если тебе это удастся, будешь считаться Господином всех врачей Вселенной, а наши два народа сохранят вечную дружбу.
— А какие симптомы у Его Величества? — поинтересовался я.
— У него болит горло, и он откашливает ужасную зеленую мокроту.
— Черт возьми, Джо, — сказал я, — на что еще ты готов ради антибиотиков?
Если бы кашлем можно было дирижировать, Джо стал бы Даниэлем Баренбоймом, не меньше. В его распоряжении целый оркестр — от плаксивых и пронзительных флейт-пикколо до глубокого и звучного контрабаса.
Кроме того, Джо уделяет большое внимание литературным приемам. В риторике есть прием повторения, когда слово или выражение не единожды употребляется в одном и том же предложении, чтобы подчеркнуть смысл высказывания или сделать на нем акцент. Используя свою собственную уникальную медицинскую разновидность повторения, Джо дважды кашлянул — просто потому, что мог. При этом он выглядел крайне надменным и довольным собой — и, судя по отвратительным звуковым эффектам, кашель определенно был продуктивным.
— Кхм, кхм? — спросил Джо, держа руку там, где находился его несчастный рот, обитель, в которой не желала задерживаться даже мокрота. Это обращение можно было истолковать как «Не хочешь ли взглянуть?».
Я обдумал предложение. На одной чаше весов лежало удовлетворение пациента. Джо явно требовалось, чтобы кто-то засвидетельствовал и подтвердил его страдания (видна ли зеленая мокрота в лесу, если там никого нет, но кому какое дело?). На другой чаше находилось мое собственное психическое здоровье, которое могло оказаться под угрозой.
— Это было бы самым ярким событием в моей жизни, Джо, — произнес я в конце концов, мотивировав себя тем, что а) я стараюсь быть добрым доктором и б) после такого зрелища, как Джо, шумно отхаркивающийся в маленькую баночку, ничего хуже уже не произойдет.
Мы уставились на конечный результат. В тишине. Мокрота лежала на столе и смотрела на нас. Увиденное меня разочаровало: она была прозрачна как слеза.
Джо был раздосадован, поскольку он, очевидно, надеялся на что-то зеленое, как лепрекон, как альпийские луга после того, как фермеры сбросили удобрения вверх по течению. Что-то, дающее ему право на антибиотики.
— Все чисто, Джо, — подтвердил я. — Настолько чисто, что Клеопатра могла бы принять в этой мокроте ванну, прежде чем путаться с Марком Антонием.
— Хотите, я попробую еще раз? — храбро спросил Джо, снова яростно отхаркиваясь. Как мог бы выразиться Сэмюэл Беккет: «Давай, проиграй, проиграй снова, проиграй лучше». Честно говоря, если бы Тони Блэр обладал упорством Джо, он не стал бы любимцем Буша, и вторжения в Ирак и последовавшего хаоса, возможно, никогда бы не произошло.
— Должно быть, это всего лишь вирус. Ну разве это не здорово? — сказал я, втирая мокроту в стол.
Как сказал Сунь-цзы в «Искусстве войны», «никогда не давайте врагу второго шанса».
— Я здесь по поводу своего психического здоровья, — сказал Джо.
— Так. А если серьезно? — спросил я.
— Серьезно, — заверил он, — я здесь по поводу своего психического здоровья.
Пока я ждал подробностей, повисло долгое молчание. (Я хорошо разбираюсь в этом: обычно закрываю глаза и даже успеваю немного вздремнуть.)
В конце концов прозвучало:
— Вчера вечером по телевизору была реклама, и там говорили, как важно психическое здоровье и как нужно о нем заботиться, а в конце объясняли, что надо пойти к своему врачу и все такое.
Снова долгое молчание и в итоге:
— Что ты собираешься предпринять? — спросил он.
Пациентам не виден экран моего компьютера, потому что обычному человеку не понять сложную информацию (например, Med3*4/52, LBP; чтобы понять такое, нужно проучиться много лет и добавить к своему имени кучу букв).
К тому же они начнут отвлекаться. А я хочу, чтобы мои пациенты могли полностью сосредоточиться на моих невербальных сигналах: сложенные руки, нетерпеливое постукивание ногой, нетерпеливое поглядывание на часы, зевание и громкое, почти как у слона, урчание в животе. По мере того как мир становится все меньше, универсальный язык тела значит все больше.
Поэтому, удобно устроившись вне поля зрения Джо, я погуглил «психическое здоровье».
— Постарайся найти в себе мужество изменить то, что можешь изменить, и спокойствие, чтобы принять то, чего изменить не можешь, а также мудрость, чтобы отличить одно от другого, — начал я.
Он, казалось, впечатлился. Вот и пригодились опыт работы на телевидении и способность быстро читать автосуфлер, имитируя спонтанную и бессмысленную болтовню.
И тут меня понесло.
— Да, хотя ты идешь долиной смертной тени, поразмыслив, не иди, а беги; так ты быстрее минуешь долину; и лев ляжет с агнцем, но только лев проснется на следующее утро; и зима тревоги нашей, преображенная в сверкающее лето… в последнее время у нас чудесная хорошая погода; и всегда смотри на светлую сторону; жизнь похожа на коробку шоколадных конфет, никогда не знаешь, какая начинка окажется в следующей; и не всегда получишь то, что хочешь, да-да; но если попробуешь, получишь то, что тебе нужно.
— Спасибо, доктор, — он поднялся с просветленным выражением на лице, как будто только что посетил самого большого будду в мире. — Ты, безусловно, дал мне много поводов для размышлений.
— Живи долго и процветай, Спок, — сказал я.
Войти с помощью соц. сетей: