Со льда к Последним воротам вела длинная насыпь.

Здесь сани оторвались от тверди, поплыли по воздуху.

Эрелис стоял во весь рост, обнажив голову, принимая неслыханную почесть.

Когда в тумане обозначилась стена, проявилась надвратная башня и начало Царской улицы, запруженное народом, он сказал Болту:

– Друг мой, распорядись, чтобы поезд немедля провели ко дворцу. В больших санях мой райца, он болен.

– Эта улица ведёт к ступеням крыльца, праведный, – ответил боярин. – Скоро ты будешь дома.

Эрелис покачал головой:

– Дворец долго ждал меня, подождёт ещё. – И обратился прямо к рыбакам, чья очередь была нести сани: – Сверните, мужи шегардайские, ко храму Владычицы! Святой предстоятель приветствовал рождение моё и сестры. Настал мой черёд его первого приветствовать по приезде!

Он сбросил меховой плащ, стоял в безрукавке из цельной шкурки овцы, расшитой золотой нитью по вороту.

Неутомимые гребцы рады были стараться. Сани проплыли каменным коридором, покачиваясь над мостовой, и на второй улице свернули вправо. Перед ними, ликуя, шёл Люторад.

В крохотное окошко скромной ложницы вливался пасмурный свет. Войдя, Эрелис и Эльбиз опустились на колени возле постели. У царевны возле горла блестела финифтевая ветка рябины. У наследника – отцовский перстень с пылающим самогранником.

– Выросли дети, – тихо проговорил старец.

Сухая рука ерошила русые вихры Эрелиса, влажные от растаявшего инея, трогала туго заплетённые волосы Эльбиз. Царевна едва помнила благочестного, под самую Беду провожавшего их в Фойрег. Царевич не помнил вовсе. Оба робели.

Они не замечали высокую женщину в шёлковой повязке гадалки, сидевшую на краю ложа. Её видел только старик.

– Ты много лет был для них дорогим именем, – сказала она. – Ниточкой из утраченного былого. А они для тебя – будущим, готовым однажды явиться и принять ношу прошлого. Я обещала тебе эту встречу и не нарушила слова. Есть ли ещё дела, держащие тебя здесь?

– Славься, Матушка, – пробормотал предстоятель. – Осталось немногое…

– Так сделай необходимое, но помни: внимай, не внимаясь. Пусть дети обетования сами бросают семена и выращивают судьбу.

У него на груди лежала круглая берестяная коробка, потёртая и простая. Он погладил её, как живую, хотел открыть, пальцы не совладали. Эльбиз ему помогла. Внутри, на синей бархатной подушечке, серебрилось очелье. Цветы, листья, хвойные веточки, сплетённые в узорочье, в единую хвалу радостного торжества.

– Это шегардайский венец, – сказал старец Эрелису. – Твой родитель не повёз его в Фойрег, ибо в присутствии царя малые венцы лишаются смысла. Эдарг оставил его мне до своего возвращения и наконец вернулся… не сам, но своим продолжением, благословенным сыном от его чресл, от умницы Эсиники… Прими надлежащее тебе, дитя моего сердца!

Эрелис склонил голову. Серебряный обод примял его волосы, показавшись странно тяжёлым. Невлин поучал, что обряд постановления должен был совершиться в тронном чертоге, в присутствии великих вельмож… Эрелис ни на что не сменял бы эти мгновения в чистой маленькой ложнице, вместившей почти всё, перед чем он с детства благоговел.

– Надень перстень, сын Андархайны. Правь милостиво и мудро, отдаляй угождающих, слушай бесстрашных!

Святой смотрел на царят, и они видели, как его глаза утрачивают цвет, становясь двумя родниками прозрачного света. Он вытянул из ворота рубахи длинный гайтан с трилистником Владычицы. Снял шнурок через голову, отчётливо понимая, что делает это в последний раз.

– Дети моего сердца, ныне я принимаю высшее посвящение, – ясно и радостно прозвучал его голос. – Будьте благословенны в решениях, великих и малых… и… помните свои имена!

Они переглянулись, недоумевая. Ничего… уразумеют со временем. У царевны текли по щекам слёзы: она заметила синеву, расползавшуюся по ногтям старика. Царевич крепился, но губу всё-таки прикусил.

– Малыши спешили к тебе, ожидая, что ты ещё побудешь с ними, поможешь советом, – сказала женщина в повязке. – Обнадёжь детей. Приоткрой щёлку, чтобы унесли с собой ожидание, не печаль.

– Оставьте скорбеть, – с облегчением улыбнулся старик. – Сегодня теряя, назавтра обретёте… вы оба. Утешьтесь, я дам вам того, с кем пребывают любовь и слово Владычицы. Пусть войдут сюда верные, носящие ризы.

Тишина за порогом ложницы ожила шорохами, шагами. Первым, держа посох предстоятеля, вошёл Люторад, за ним высшие жрецы, служившие храму. Умирающий обвёл их глазами:

– Здесь не все.

– Я привёл достойных выслушать твою волю, – мягко пояснил Люторад.

– Не вижу Другони…

Люторад досадливо оглянулся:

– Где мальчишка? – И тихо пояснил наследникам: – Это недоросль, ходивший за нашим святым, он дорог ему.

В ложницу торопливо втолкнули худенького отрока в скромном одеянии младшего жреца. Отрок огляделся, робея праведных и Люторада, и… низко поклонился пустому месту рядом со старцем:

– Славься, Матушка…

Десница Люторада, не любившего столь простого обращения к Правосудной, привычно дёрнулась дать «сучьему выкормку» подзатыльник, но жрец сдержался. Не место, не время!

Святой требовательно протянул руку:

– Подойди, Другонюшка… дай посох, Люторад.

Недоросль заворожённо приблизился, чтобы встать на колени рядом с Эрелисом. Женщина, сидевшая возле старца, ободряюще улыбнулась ему. Святой крепко взял посох и стукнул наконечником в пол:

– Власть мирскую берут мечом, правом и силой. Власть высшая надлежит лишь чистому сердцу. Люби Владычицу и людей, а не себя у подола Владычицы. Я что-то сберёг, но многого не успел… – Старец примолк, трудно переводя дух. – Ты пойдёшь дальше… во имя нового царства… во славу Матушки Мораны! Прими посох, Другонюшка!

Женщина величественно кивнула. Под шёлковой повязкой мерцало синее пламя. Юный жрец громко сглотнул и взялся за посох. Рука старца разжалась, сползла, бессильно повисла.

Владычица неспешно встала, отряхивая подол.

– Идём, – сказала она счастливому мальчику, восставшему из угасшей старческой плоти. – Нас ждёт столько нового и занятного…

Исход золотого света узрели все. И те, кто имел глаза для божественного, и те, кто был способен видеть только земное.