– Хватит уже тропить, дядя Кербога, – сказал Светел. – Дедушка Гудим ждёт, новую скоморошину думать пора…

Сам он смотрел прочь, и ему не нравилось то, что он видел. Новожиличи как раз передавали черёд. Скучились вместе и, судя по глухим смешкам, подбивали друг дружку на некие подвиги.

– А мне на ходу веселей думается, – неохотно откуда-то вынырнув, медлительно ответил Кербога. – Когда молодая царица вошла во дворец… наконец… певец… молодец…

Светел мигом забыл про бесчинников, шептавшихся в десятке шагов.

– Царица? Ты про которую?

«Мама Аэксинэй… совсем юная была… как Ишутка…»

Вообразил Лауку, представляющую на подвыси его мать, и мучительно сморщился. Благо харя прикрывала лицо.

Кербога терпеливо пояснил:

– Когда Эрелис укрепится на шегардайском столе и проявит себя хвальным деянием… скажем, не побоится объезда земель… его женят. Потому что холостых царевичей мы видали, а из царей один Хадуг Жестокий прожил безжённо. Свадьбу Эрелиса вся Андархайна будет гулять. Позоряне захотят представлений, славящих брачение праведных. Скоморох, намеренный обогатиться, загодя приготовит людям доброе зрелище, да не одно.

– Ты жившую царицу в пример взял? – не унимался Светел. – Или, может, невесту царскую знаешь?

Он избегал тревожить Кербогу, занятого обретением слов, поскольку сам знал, что это такое, но мысль о родителях сделала его настырным.

Кербога долготерпеливо вздохнул:

– Имя знатнейшей девы, что воссядет подле Эрелиса, ещё не объявлено людям. Однако теней былых цариц я не тревожу. – Светел разом испытал разочарование и облегчение, а Кербога продолжил объяснять: – Я повествую просто о юной жене, отданной седому воителю. Между тем дворец полон витязей – один другого пригожей… Вдруг да заглядится юная государыня на молодого красавца вроде тебя!

И даже окинул Светела взглядом, словно на подвысь его возводя.

Светел опять подумал о матери и мрачно зарычал из-под хари:

– Ты вот что… Если она у тебя того… загляделась… я такого являть не выйду! Другого кого хочешь ищи! У вождя бабу сманивать! Это не витязь, а… – И Светел чесанул дружинным загибом, со вкусом лишив соблазнителя мужской и воинской чести: —…шелупина клоповья!

– Густо глаголешь, дикомыт, – отозвались новожиличи.

Светел промолчал, только снова стал тропить за двоих, и Кербогу укололо стыдом.

– Ты, ребятище… Как о праведных речь, тебя будто за болячку хватают.

Светел в это время корил себя, понимая, как бессовестно мало знает про Андархайну и правящий род. Его с самой Сегды подмывало пристать к Кербоге с расспросами, но как изловчиться и не выдать себя? И так диво дивное, что учёный жрец до сих пор правды не разглядел!

Он отмолвил чистую правду, хотя не всю:

– Мой воевода идёт Эрелису послужить, а на Коновом Вене у нас что ни байка, то про Ойдригов срам. Вот и жду-боюсь Шегардая: что там за чудо такое царских кровей, доведётся ли глазком узреть?

Кербога хмыкнул с внезапным лукавством. Подступил вплотную и сказал тихо, чтобы не слышали новожиличи:

– Зачем города ждать? Ближе посмотреть можно…

Медовые светящиеся глаза в заиндевелых прорезях вспыхнули, как когда-то, мальчишеским недоумением, любопытством, опаской.

– Это как?..

Только голос уже не пищал – рокотал в широкой груди.

– А ты замечал, – сказал Кербога, – как вон те паробки своего хозяина величают? Нет-нет да оговорятся – кровнорождённый…

– Ого, – только и вымолвил Светел. – Так Новожил этот…

– Думаю, прозвище взял ради дороги. В Андархайне мы знаем Злата, небрачного сына восьмого царевича Коршака.

У Светела рванулись в пляс ноги. Бежать, забывая дарить снегу следы! Скорей обнять Злата, расцеловать в каждую щёку! «Брат! Родич!.. Семьянин…»

Ждать столько лет! Чаять и гадать об Эрелисе! А оно – вона тебе. Здесь! Рядом! Прямо сейчас!..

Клеймо на груди жгло белым пламенем сквозь тельницу, рубашку, безрукавку, толстый кожух. Светел еле сдержался, чтобы не накрыть его рукавицей.

– Запыхался, дикомыт? – окликнул приметливый новожилич. И, обернувшись к своим, добавил что-то очень смешное. Те грянули.

– А поди проверь, – нашёлся Светел. – Вставай рядом топтать. Поглядим, кто сердитей.

– А поглядим! – не заробел новожилич. – До путевого болвана, добро?

Поезд как раз вышел к раздолью. Широкий долгий спуск, отлогий подъём. Впереди на изволоке стоял снежный болван. Высокий, толстый – впору отмечать шегардайскую круговину.

– Добро! – сказал Светел.

И хлопнули рукавицей о рукавицу – взлетела снежная пыль.

Весть мигом облетела весь поезд, дорожный народишко побежал к передовым. Скука в пути от века беда, а тут развеять сулят!

Люди уже бились об заклад, громко сравнивали соперников.

– Укатай подъёлочника!

– Не выдай, Петеряга.

– За наши сусала, в кружале мятые!

– За слёзы предков, за раны храброго Ойдрига!

«Я царь, – одумался Светел. – Кого побеждать решился? Не стану бессчастить, вровень приду…»

Голос Кербоги без усилия взрезал общий гвалт:

– Поймали дикомыта на лыжах!

Зубоскалы глумливо отмолвили:

– Твоему дикомыту полста шагов выпередки впору просить.

– Девку тискавши, мигом задохся и тут недолго протянет.

«Девку?.. Какую девку? Кто сказал?»

– Дикомыт две стёжки топтал, так и дальше пойдёт?

– Посмеешь конаться, скоморошек, за своего молодца?

– А посмею, да и кон заберу.

Пришёл хозяин поезда. Вылез из жилых саней, харя в руках, тёплая повязка через плечо, мы, мол, дикоземские, видали мы ваши стужи! Светел опять едва про всё не забыл, впился взглядом. Русая молодая бородка, глаза… «Вправду золотая искра во взгляде? Помстилась? Злат Новожил! Да… Аодх Светел…»

– О чём, дружина, шумим? – спросил Коршакович.

– Да вот Петеряга с дикомытом тягается, кто злее тропит.

Злат усмехнулся:

– Забыли, дружина, каково с дикомытами ристать на снегу?

– Так Петеряга, кровн… батюшка, не был притомным. Он к нам от Коржавищ пристал.

– Ты, друже, нынешнего дикомыта с тем не равняй.

– Тот был тайный воин Владычицы, а этот…

«Тайный воин? Дикомыт? Сквара?!»

Светелу вновь стало десять лет от роду. И атя Жог впрягал в сани мудрого Зыку, а они с братом тропили. Ну то есть это Сквара тропил, а младшенький сопел и пыхтел, притворяясь, что от него тоже есть толк…

– Этот, сказывают, витязь.

– Да ну. Мы его с мечом не видали.

– И в кружале не воевал, как люди воюют.

– Точно баба толкался.

Ристатели уже стояли опричь всех, у черты, проведённой в нетронутом целике. Кто-то обегал стороной, чтобы приветствовать победителя у болвана.

– Сотвори добро, новожилич, – непослушным голосом попросил Светел. – Поведай, что за тайный воин вам памятен? Как хоть звали его?

«Не притомный, но должен же знать…»

Петеряга ответил весело и легко:

– Одна у меня забота – всяким правобережникам счёт вести.

Светел молча сжал зубы. «Я те дам вровень. Стопчу…»

Кровнорождённый, как полагалось знатнейшему, вышел вперёд.

С силой метнул оземь рукавицу, давая состязателям волю.

Новожиличи заулюлюкали, засвистели. Они загодя торжествовали, веруя Пятеряге.

Однако у Светела, почуявшего ниточку к брату, выросли крылья. «Не хвались, что силён! Встретишь более сильного!» Спуск сам летел под кованые лапки, на десять шагов новожилича у Опёнка было пятнадцать. Пока из-под ноги опадал снежный прах, целик хрустел уже в сажени впереди.

«А не зли праведных!»

Светел впервые думал так о себе и не сознавал этого.

Встречавшие у болвана поскучнели, притихли.

В самом низу раздолья, где когда-то был брод через широкий ручей, Светел оглянулся. Петеряга ломил за ним во всю мочь, бешено грёб рукавицами воздух. «Куда тебе, увальню, день грядущий ловить!»

Вот новожилич бросил руку к лицу, отчаянно сдёрнул повязку, взялся за харю…

Светел вспомнил красную пену на губах Кочерги. Окликнул в треть голоса:

– Если удам, про тайного воина расскажешь?

– Расскажу!.. – с мукой прохрипел Петеряга.

– В том слово даёшь?

– Даю!..

Светел снова показал ему тыл и пошёл хрумкать настом, слушая, как приближается рычащее, загнанное дыхание. Стал бы Сеггар корить за намеренный проигрыш? Латной рукавицей по рёбрам, валенком пониже спины? «Всё приму, воевода. Мне смеются пускай. А нашим и витяжеству… зашибу!»

Всё же особой щады он Петеряге не дал. Выпустил, надсадно стонущего, вперёд у самого болвана. Да и то – на полснегоступа. Новожилич сделал ещё шаг, закатил глаза и свалился. Встречавшие бросились – живой ли? Светел в тревоге прислушался к огоньку Петеряги: «Нешто совсем уморил…» Нет, огонёк гаснуть не собирался, так, слегка присмирел. Светел высоко выпрыгнул, разворачиваясь на лету, и побежал обратно. Не по растоптанному, по целику. Тропил добавочный след, вымещал недовольство, гнездившееся в душе.

Встретили его, конечно, прибаутками:

– Под горку скакал, на горку не взнял!

– Это тебе не девок мять, дикомыт!

– Иди себе, со скоморохами во гусли играй!

Голоса звучали пустовато. Все видели, как Петеряга у болвана едва оживал, пробовал сесть. И как прибежал назад Светел, тоже все видели.

– Много проиграл, дядя Кербога?

«Всё воздам, кошель не оскудел ещё…»

– Я распоясан людьми, но перед Небом я жрец, – величественно ответил Кербога. – Могуч был соблазн, однако я устоял, избежав не только убытков, но и греха. Ибо хмурит брови Владычица, когда её искушают!

Петеряга не показывался до вечера. Как уложили его, иссякшего, в сани, подъехавшие к болвану, так в них и отлёживался. «Негоже царю гнать подданного без меры. Разболеется, чья вина будет?» Светел издали присматривал за огоньком Петеряги. Осторожно храбрил, чтобы Новожилов работник встал поскорее.

Да и рассказал про тайного воина, как обещался…

На другой день стужа ослабила хватку, пошёл тихий снег. Закалённый Кербога откинул с головы куколь:

– Вот так поймёшь, ребятище, что за счастье просто вольно дышать…

Петеряга вылез наружу и пошёл своими ногами, только тропить его не пускали. Светел при виде соперника встрепенулся, ожидая исполнения слова, но вчерашний герой к нему не спешил. Держался в гуще своих, избегая уединения. На Светела если взглядывал, то искоса, мельком.

К полудню до честного Опёнка стало доходить. «Я дурак. Бороду отрастил, а всё в людях совести чаю!»

Он не мог наводить морок, как симураны, но тихо подбираться умел лучше многих. Он подстерёг Петерягу возле крайних саней, когда тот возвращался к поезду, исправив нужду. Вырос перед ним, заставив шарахнуться:

– Ну?

– Чё нукаешь? – буркнул тот. – Сперва запряги.

И с привычной наглостью уставился прямо в глаза. Светел тихо спросил:

– А будто не запрягу?

Петеряга моргнул, отвёл взгляд, но не сдался:

– Что заречным обещано, то ветер унёс!

Светел молча пошёл на него. «Кого облапошить надумал? Праведного?» Слова кончились. Легче лёгкого было придушить Петерягин огонёк… чтобы полз, корчился и молил, исповедуя всё, что Светел хотел вызнать…

«Нет».

Прозвучало не мыслью от разума. Внутренним чувством, идущим из глубины. От внутренней правды. Что будет, если попрать её, Светел не знал. Наверно, мало хорошего. Подробнее он и знать не хотел.

Петеряга же приметил, как шевелились его рукавицы, сплачиваясь в две цепные чекуши… Испугался, заорал во всё горло:

– Наших бьют!

Сани меж тем проехали, явив стайку новожиличей с хозяином во главе. Оглянувшиеся обозники бросились спасать своего.

– Дикомыт за оплошку поквитаться пришёл!

– Нет веры злому народишку!

– В кистени, братцы!

Так Светел до Петеряги и не добрался. На него насели скопом. «Я вам, значит, точно баба толкался…» Как водится в драке, дальше думало тело, а память сохранялась единственная: не убить. Самого храброго Светел пустил мимо себя, не забыв добавить ногой. С разворота нырнул под руку второму, всаживая локоть под дых. Сгрёб третьего, впрямь тянувшего из рукава кистень. Швырнул на четвёртого…

– А ну, уймись! – рявкнул на своих Злат, и в его голосе была власть царской крови. – Ты тоже угомонись, вихорь! – обратился он уже к Светелу. – В Шегардае тешься как хочешь, а здесь людей калечить не дам. Чего не поделили?

– Проконал, смириться не может, – слышались голоса.

– Взялся, ишь, лютовать!

Светел поправил сбитую шапку.

– У твоего человека нет чести. Вечор обещал, наутро забыл.

– Не было того! – отрёкся Петеряга.

– Было!

Новожилич оскалился:

– Может, и послухов назовёшь?

«А бают, во дворцах лжи гнездовье, – глядя на подошедшего Кербогу, вздохнул про себя Светел. – Среди бояр сановитых… – Вспомнил Зорку-шибая и совсем загрустил. – Что я у вельмож делать буду, если в простом поезде суда найти не могу?»

– Стало быть, слово против слова, – рассудил Злат. И вдруг улыбнулся. – Что сдумаем, дружина?

«Дружина! – молча скривился Светел. – Не по мерке кафтан…»

– У Богов совета испросим, – с готовностью подхватывая игру, отозвались поезжане.

– Испытать надобно.

– Кто опередит, тот и прав!

«Да я! Хоть до Шегардая тропить! С каждым в очередь! Костьми лягу…»

– Вверяешься ли моему суду, дикомытушко? – спросил Злат. Речь строгая, а в глазах смех.

Светел ответил сразу:

– Вверяюсь.

«Кому ещё, как не родне…»

Петерягу Злат не стал спрашивать. Работнику хозяйский суд первее всяких иных. Петеряга сам подал голос:

– Тропить с ним больше не встану, батюшка. Скучно!

– Какое тропить, – отмахнулся Злат. – Опять раздерётесь. Вот что! Сроку вам отмериваю трое дён. После того мне споёте каждый по песне. Чья выйдет пригожей…

Петеряга надулся, а поезжане стали смеяться:

– Куда противу дикомыта, они все гусляры.

– И со скоморохами водится, поди, наторел.

– Наймита Петеряге! Наймита!

Вперёд шагнул кудрявый парень, сказал звонко и носко, изобличаясь певцом:

– Я за Петерягу предстану.

– А дикомыту скоморох помогать будет?

– Не по совести…

«Чья б корова мычала!»

– Сам за себя постою, – буркнул Светел. – Без краденой помощи обойдусь!

– Болтай больше! Кто поручится?

– Я поручусь, – вмешался Кербога. Под руку увлёк Злата прочь. Шепнул на ухо. Вынул что-то из ворота, показал на ладони.

– Мне довольно слова этого человека, – громко объявил вернувшийся кровнорождённый. – Он не станет помогать дикомыту ни советами, ни подсказкой, и на том всё. А теперь живо тропить, не то к празднику опоздаем!

Светел хмуро спросил:

– Гусельки дашь побренькать, дядя Кербога? Позволишь на мой лад перестроить? А то новые у меня ещё не разыграны.

Скоморох молча кивнул. Светелу показалось, что Кербога был как бы уже не с ним. Со Златом был. Не с ним.