– Ты видел, как он дрался? – спросил Ирша. – Тот дикомыт?

Они шли морозными перегонами. Плящая стужа превращала меховые рожи в сухие листки, а толстые повязки – в реденькие рогожки. Вздумай крикнуть, запеть – и станет песня последней. К тому же надвигалась буря, воронята спешили достичь леса, поэтому размеренное дыхание было ценней соли. Если уж говорить, то о насущном.

Гойчин отозвался через десяток шагов:

– Ну. Видел.

На выметенном, жёстком бедовнике лёгкие беговые ирты почти не оставляли следов. Ирша повернулся к товарищу, светлые глаза блестели в кружеве инея, одевшего ресницы:

– Ничего ты не видел.

Толчок кайком, облачко пара, куржа хоботом.

– А вот и видел, – надулся Гойчин. – Они на него, а он к ним! С шага собьёт, без кулаков через скамью ринет! Нас такому тоже учили.

Ирша хмыкнул:

– Такому, да не такому.

Пока обходилось словами, он не всегда поспевал за сообразительным побратимом. Зато всё надлежавшее до телесного постижения схватывал другим унотам на зависть.

– И что, – пропыхтел Гойчин, – твой твержанин явил, чего Лихарь не знает?

Ирша аж остановился:

– Мой кто?..

– Твержанин, – с удовольствием повторил Гойчин. – Я сперва лапки приметил, но, думаю, мало ли кто их с купилища под мышкой унёс? А потом смотрю – пояс-то как у малого загусельщика и половины калашников, когда они воинскую справу слагали. Твержанин и есть! Так в чём дело-то?

Двинувшись с места, Ирша долго молчал. Двадцать шагов, тридцать, полсотни.

– Он не просто посяг им сбивал, – пробурчал наконец потомок андархов. – Перед ним отсвет в воздухе реял! Плясал, радовался! Дикомыт ломание начинал – сейчас упаду! – а новожиличи спотыкались, будто он ноги им подсекал! Я такого сроду не видывал.

– Мало ли чего мы с тобой не видали, – сберегая дыхание, сказал Гойчин.

Ирша упорствовал:

– А не так уж и мало. Нас кто учил… учит? Лучшие!

– Лихарь так не умеет.

– Будто мы всё видели, что Лихарь умеет.

– Мы и дядю Ворона, мыслю, не всяким видали.

Задумались, помолчали.

Через полверсты буря стала настигать путников, ощутимо толкать в нетяжёлые укладочки за плечами.

– Отсветы, – сказал Гойчин. – Новожил… Злат из Ямищ… он ведь кровнорождённый. А царский дар где?

Ирша фыркнул:

– Куда ему до царского дара. Лествичник вспомни! Он от служанки, его родитель не узаконил.

По бедовнику заунывными вздохами, резвыми налётами гуляла тащиха. Снежная пыль укладывалась рваными полосами, ползла, вилась, взлетала тонкими стрелами.

– Дееписания, – сказал Гойчин. – Картинки рисованы… Первоцарь в битве рубится, сам широким золотом обведённый…

Ирша добавил:

– Брат брата вышел искать. Приёмыш – сына отецкого.

– Дядя Ворон про младшего братишку молчал.

– Твёржа.

– Ну да.

– Повадка витяжеская.

– Косы плетёт. Говорит – окает.

– А волосы блещут.

– И отсвет перед собой мечет…

Ирша хмуро напомнил:

– Нам Лихарь побочное орудье давал. Уши и глаза востры держать, вдруг кто вздумает спасённого царевича объявить.

До леса оставалось не более полутора вёрст. Успеется ли нырнуть в путаницу снежных столпов, некогда бывших деревьями? Остановившись, парни вытащили рогожи, купленные на торгу. Дикомыты знали толк! Из такой рогожи они делали паруса для саней. Левобережье не спешило перенимать дикарскую смётку, но тайному воину нет разницы, было бы во благо орудью! Друзья воздвигли шесты, растянули полотнище – и чунки сами заскользили вперёд, знай присматривай, чтобы не опрокинулись на заструге.

– Так мы кого с тобой видели? – приноравливаясь к бегу за парусом, спросил Гойчин.

Ирша пожал плечами:

– В кружале дух густой был. Жирники отсветами клубились.

– Дикомыт безвестный песню слушать пришёл.

– Они все песни любят. И драться злы.

– Мало ли их Левобережьем шарахается.

– Эка невидаль, дикомыт.

– И то верно.

– Не всё, что на глаза попадает, орудной сказки достойно.

– Вот кровнорождённый, притом котлу не чужой, это весть знатная.

Нелегка тропа тайного воина, ох нелегка! То засада, то гонка, то крутой поворот…

Снег сухими стрелками бил в натянутую рогожу, парус звенел, сани порывались вперёд, упусти – замаешься догонять.