Цезарь повернулся к начальнику первой центурии. Сейчас Гай Юлий Цезарь во второй раз отдаст собственные, никем не продиктованные боевые приказы. Приказы, придуманные только им. Первый был таким: захватить городские ворота. Точнее, попытаться их захватить. Удастся это или нет, покажет будущее. Дело в том, что Цезарю становилось все проще принимать решения и отдавать приказы, но у него не было времени как следует над всем поразмыслить. Прежде всего следовало позаботиться о Лабиене.

– Оставайтесь на позиции! Я схожу за раненым трибуном, но если появится Анаксагор, ваша задача – закрыть городские ворота. Все ясно? Что бы ни случилось, окажемся ли мы с трибуном Лабиеном внутри города или за его пределами, ваша задача, твоя и всех остальных, – закрыть ворота и не пустить солдат Анаксагора. Ты понял?

Центурион кивнул, но выглядел смущенным.

– Скажи, что понял, будь ты проклят! – крикнул Цезарь, яростно брызгая слюной.

– Я все понял, трибун!

Цезарь положил руку ему на плечо и крепко сжал его в знак признательности. Центурион был вдвое старше Цезаря, но смотрел на него с восторгом и изумлением. Затем Цезарь повернулся на пол-оборота. Выровнял дыхание. Лучше добраться до Лабиена бегом. Он бросил на землю щит – тот весил слишком много, а скорость имела отныне первостепенное значение. В случае опасности они будут прикрываться щитом Лабиена.

Он бросился бежать, делая непредсказуемые зигзаги, все время поворачивая. В землю рядом с ним вонзились несколько стрел, но быстрый бег и постоянная смена направления затрудняли для вражеских лучников расчет при стрельбе с высоты. К тому же вскоре Питтак приказал им пускать стрелы туда, где собралось больше римлян, к подножию стен, недалеко от больших ворот. Он не хотел, чтобы стрелы тратились впустую на движущуюся мишень, в которую почти невозможно попасть.

Вот и Лабиен.

– Можешь встать на ноги? – задыхаясь, спросил Цезарь.

– Не знаю, – ответил Лабиен. – Не знаю… Но… ты сошел с ума: немедленно уходи… отсюда, – прохрипел он. Боль от стрелы, вонзившейся в левую лодыжку, делала его речь прерывистой.

– Замолчи и вставай, ради всех богов! – велел Цезарь, не желая спорить, поскольку дорога была каждая минута, и потянул друга за руку. – Вставай!

Он поднял его с силой, которая удивила Лабиена.

– Я не могу… идти!

– Молчи и ступай, или я убью тебя сам! – выпалил Цезарь так властно, что Лабиен прекратил спорить и неуклюже заковылял, опираясь на друга.

Цезарь одной рукой придерживал раненого, другой сжимал поднятый щит, предохранявший от стрел, которые все еще со свистом пролетали мимо них. Стрел было немного: люди Анаксагора приближались, а лучники на крепостных стенах по приказу Питтака обстреливали легионеров, прорвавшихся к тяжелым железным цепям, при помощи которых открывались и закрывались городские ворота.

Центурион первой центурии посмотрел в сторону медленно приближавшихся трибунов. Сзади уже напирали воины Анаксагора.

– Они его не получат, – пробормотал опцион, стоявший позади него.

Центурион кивнул.

– Нет, не получат, – согласился он, прежде чем проклясть богов, свою судьбу, богиню Фортуну и всех защитников Митилены.

Он был ветераном первого похода против Митридата, несколько раз участвовал в боях и повидал самых разных начальников – умных и глупых, трусливых, храбрых, быстрых в принятии решений, а также невыносимо медлительных. Он видел, как патрициев назначали трибунами только за благородное происхождение, при этом они не могли в решающую минуту вести за собой вооруженных людей, уклонялись от рукопашной и присутствия в первом ряду войска, из-за чего на его глазах погибло много товарищей. Но он никогда не видел, чтобы патрицианский трибун проявлял столько храбрости и мужества, как Гай Юлий Цезарь. Рискуя собственной жизнью, он пытался спасти другого начальника.

– Будь я проклят! – повторил центурион, затем повернулся к опциону и тем, кто возглавлял пятую и четвертую центурии. – Разбирайтесь побыстрее с цепями и начинайте запирать ворота! Я с первой центурией пойду за трибунами!

Прочим начальникам, понимавшим, насколько важно вовремя запереть ворота, чтобы фаланга Анаксагора столкнулась с легионом Лукулла, двигавшимся от берега, эти приказы показались правильными. Кроме того, и опционы с деканами, и рядовые легионеры были восхищены мужеством старших начальников и сочли правильным, что центурион первым идет на подмогу, стремясь хотя бы дать им надежду.

– Вперед, будь я проклят! – воскликнул центурион.

Сатрап видел, как двое трибунов чуть ли не ползком пробираются к воротам. Неплохо было бы забрать их с собой в город, обезглавить на глазах у жителей Митилены, а затем сбросить головы с вершины крепостной стены, чтобы отпугнуть Лукулла, Терма и прочих римлян.

Он улыбнулся, думая о предстоящем событии. Трибуны, конечно, редкостные смельчаки, но война есть война…

Они были уже близко, когда от ворот отделилась центурия. После этого Анаксагор позабыл о трибунах, хотя было ясно, что эта центурия идет им на выручку. Главным было другое: ворота, похоже, оказались в руках римлян, а не Питтака: если легионеры их закроют, митиленцы останутся снаружи и… Он оглянулся назад: войска Лукулла и Терма в боевом порядке шли с берега, и их было куда больше, чем защитников Митилены. Скоро римлянам расскажут, что многие их товарищи пали в бою. И если Анаксагор что-нибудь вынес из прошлых столкновений с римскими легионами, это было знание о том, что легионеры сражаются с особой жестокостью, мстя за погибших друзей.

Улыбка исчезла с его лица.

Да, иной раз война есть война, чтоб ей пусто было.

– Иди, будь ты проклят! – кричал Цезарь.

– Я не могу! Ради всех богов, оставь меня!.. – отвечал Лабиен, но жалобы были тщетными: Цезарь тащил его все дальше и дальше, ни на секунду не впадая в уныние.

Они продвигались, но медленно, люди Анаксагора вот-вот должны были настигнуть их… Вдруг, откуда ни возьмись, появилась первая центурия, которая встала между передними рядами войска сатрапа и трибунами.

– Рубите, рубите! – завыл центурион.

Цезарь глазам своим не верил. Казалось, его легионеров внезапно охватили ярость и воодушевление, настолько сильные, что стало возможно все. Двое солдат приблизились к Цезарю.

– Мы отведем трибуна, – сказали они, затем взвалили на себя Лабиена и поволокли его к городским воротам.

Передав раненого друга легионерам, Цезарь встал рядом с центурионом. Держа наготове меч и прикрываясь щитом Лабиена, он влился в боевой порядок первой центурии, которая снова выстроилась черепахой. На этот раз черепаха оказалась небольшой – половину солдат уже убили. Цезарь вступил в сражение, как простой рядовой. Яростно, решительно, напористо. Это было нетрудно. Стоило всего лишь представить, что воины Анаксагора – пусть они этого не знали – были не чем иным, как длинной карающей дланью проклятого Суллы.

Тем не менее в разгар кровавого безумия Цезарь четко обозначил цель боя и приказал упорядоченно отступить к главным воротам, которые все еще были открыты.

– Быстрее, центурион, или мы останемся снаружи, – бросил Цезарь.

Тот кивнул.

– Отступайте быстрее! – крикнул он легионерам первой центурии.

Стрелы свистели вокруг них, вонзались в землю, но они были уже у ворот, которые закрывались – медленно, очень медленно. Дело в том, что другие центурионы выполняли полученные приказы: заняв подступы к цепям, вращавшим два больших деревянных колеса, легионеры принялись закрывать тяжелые железные створки, которые преграждали доступ в Митилену.

Питтак беспомощно наблюдал за тем, как закрываются ворота: у него не осталось солдат, так как все они отправились с Анаксагором, а лучникам не хватало стрел.

Он ничего не мог сделать.

Только быть немым свидетелем бедствия.

Все было потеряно.

Или нет?

Он посмотрел по сторонам. С ним было около трехсот лучников.

Посмотрел вниз: в город вошли чуть более двухсот врагов – копья Анаксагора и стрелы лучников уничтожили половину римских воинов. Что ж, в целом силы сравнялись.

Питтак повернул голову и медленно потянулся. Он собирался спуститься. За ним последуют его лучники, чтобы сразиться в ближнем бою, отбить огромные воротные колеса с намотанными на них цепями и настежь открыть створки.

– Бросайте щиты и бегите к воротам, во имя Юпитера! – крикнул Цезарь, увидев, как вражеские лучники покидают крепостные стены.

Легионеры первой центурии мужественно сдержали первый натиск Анаксагора. Греки ждали пополнения, чтобы вновь двинуться на врага.

Римляне воспользовались их медлительностью и спешно отступили к воротам, которые закрывались по приказу Цезаря, медленно, но неумолимо.

С помощью двух легионеров Лабиен оказался за стенами; вслед за ним потянулись оставшиеся в живых пришедшие ему на помощь солдаты первой центурии, включая центуриона. Наконец, когда зазора едва хватало, чтобы протиснуться между двумя гигантскими железными створками, скрипевшими под собственным колоссальным весом, в стремительно сужавшееся отверстие проскользнул Гай Юлий Цезарь. Следом за ним проскочили трое солдат Анаксагора, бросившиеся в погоню за римлянами. Четвертый оказался зажат между створками медленно закрывавшихся ворот. Послышался хруст костей. Тело несчастного лопнуло. Казалось, все его существо вырвалось из тонкой кожуры, и ливень крови оросил пространство близ ворот. Стоя посреди красного дождя, Цезарь поднял свой меч и бросился на вражеских воинов, только что вошедших в город. К нему присоединились легионеры первой центурии – те, кто не был убит. В мгновение ока солдаты Анаксагора были пронзены с обеих сторон – удары пришлись в грудь и шею – и упали замертво.

Ворота продолжали закрываться, но голова солдата, зажатая между двумя металлическими створками, не давала довести дело до конца. Цезарь обратился к людям, стоявшим у колес запорного устройства.

– Налегайте, налегайте! – крикнул он.

Они вращали колеса до тех пор, пока голова не взорвалась, раздавленная двумя железными створками; до Цезаря вновь долетели брызги крови. И вот наконец раздался громкий, оглушительный лязг, чудовищный металлический грохот, возвестивший всем, что ворота Митилены заперты.

Анаксагор и его войско, две с половиной тысячи хорошо вооруженных воинов, остались за воротами города, а с моря, держа безупречный строй, к ним приближались более восьми тысяч легионеров: целый легион и сверх того – несколько вексилляций, которых доставил флот проквестора.

Лукулл и Терм покинули трирему и сошли на берег.

Несмотря на то что они творили всяческие происки и козни, оба были отличными военачальниками. Цезарь и Лабиен не дали осуществить изначальный замысел, но вышло даже лучше: им удалось не только воспрепятствовать возвращению войск Анаксагора в город, но также полностью захватить митиленские ворота и закрыть их, оставив врага снаружи.

– Если они овладели воротами и препятствуют их открытию, победа в наших руках, – сказал Минуций Терм.

– Действительно, – подтвердил Луций Лициний Лукулл.

В его голосе сквозило удивление и даже некоторое восхищение Юлием Цезарем, который давно должен был умереть, но в то утро на Лесбосе превратился в живую легенду. Лесбос – место достаточно отдаленное, новости из Рима шли неделями. Неделями. Лукулл нахмурился.

За несколько недель в Риме все могло измениться, а на острове об этом не знали.

– Не исключено, что Цезарь все же падет в бою, – добавил пропретор, не до конца понимавший соображений Лукулла: он ожидал от проквестора сильной обеспокоенности тем, что трибун Цезарь расстроил задуманное ими и вместо того, чтобы пасть в бою, превратился в героя. – Нам понадобится не один час, чтобы покончить с Анаксагором. В течение этого времени Цезарю с небольшой горсткой людей придется бороться за свою жизнь внутри города.

– Не один час, – загадочно пробормотал прокуратор. Терм так и не понял, хорошо это, по его мнению, или плохо.

Лабиен стоял, прислонившись к стене. Ворота были заперты. Они слышали, как люди Анаксагора ломятся в них, ругаясь на греческом, который прекрасно понимали и Цезарь, и Лабиен:

– Открывайте, мерзавцы, открывайте!

Цезарь и Лабиен переглянулись.

– Теперь нам придется выдерживать осаду, – сказал Цезарь. – Что бы ни случилось, ворота должны быть заперты.

Лабиен кивнул. Лицо его было искажено от боли. Нога все еще кровоточила.

– Завяжи рану. Обмотай вокруг бедра ремень от меча или еще что-нибудь, – велел ему Цезарь. – Это остановит кровотечение. Я хочу, чтобы лекарям в валетудинарии было проще врачевать твою рану.

Лабиен кивнул, отстегнул ремень и приступил к делу. К тому времени, когда он наложил кровоостанавливающий жгут, его друг уже стоял в окружении центурионов и отдавал распоряжения насчет обороны.

– Стройтесь черепахой! – вскричал Цезарь. – И бейте любого, кто приблизится!

Замысел был не бог весть каким, зато простым в исполнении.

Питтак спустился с крепостной стены. Было ясно, что одними стрелами не удастся перебить проклятых римлян, пробравшихся в город. Во всяком случае, они не успеют расправиться с легионерами до того, как откроют ворота, впустят Анаксагора с его воинами и приготовятся защищать город от основных сил римлян.

– Вперед, за мной! – приказал Питтак.

Не было смысла держать лучников на крепостной стене: внизу стояли не римляне, а Анаксагор. Питтаку было ясно, что он должен разбить римские центурии, которые завладели подступами к колесам, приводящим в действие створки ворот.

Он выступил вперед, подавая пример остальным.

Его воины бросились с копьями, с мечами, со всем, что оказалось под рукой, на легионеров Цезаря, построившихся черепахой.

Лукулл видел, насколько широка внушительная фаланга Анаксагора, и решил применить построение, похожее на triplex acies, но не полностью: у него не было десятой когорты, уведенной Цезарем в Митилену и сейчас защищавшей городские ворота. У него оставалось только две когорты для передних линий – недостаточно, чтобы сражаться с фалангой. Тогда он приказал вспомогательным отрядам и вексилляциям опередить легион и броситься на вражескую фалангу. Позади шли седьмая, девятая, пятая и шестая когорты, образуя вторую линию, замыкала строй третья линия, обычная для triplex acies, с двойной по численности первой когортой, а также второй, третьей и четвертой.

Вспомогательные войска и дополнительные подразделения яростно накинулись на фалангу Анаксагора. Воины знали, что если они будут храбро и смело служить Риму, проведя двадцать пять лет во вспомогательных частях, то получат гражданство и даже собственный надел. Хорошая приманка, если говорить о далеком будущем. А на ближайшее будущее была другая: разбой, разграбление города, который они рассчитывали взять в тот же день. Это тоже подбадривало их.

Анаксагор и Феофан возглавили фалангу, сражавшуюся против вспомогательных римских соединений.

Столкновение было жестоким. Длинные сарисы греческой фаланги сеяли хаос среди вспомогательных войск, но первые ряды римлян не дрогнули. Были потери, однако строй разорвать не удалось.

Солдатам вспомогательных войск, многие из которых были ранены и угнетены, Лукулл приказал отступать по проходам, открывавшимся между седьмой, девятой, пятой, шестой и восьмой когортами; на передовую вышли свежие легионеры, полные сил и рвавшиеся в бой. Завершение длительной осады помимо выплаты жалованья подразумевало грабеж, мысль о котором также подстегивала простых солдат. Но прежде всего снятие осады означало возможность покинуть далекий остров, которым все были сыты по горло.

Схватка была ожесточенной, сарисы снова и снова таранили неприятеля, но легионеры ломали их мечами или пропускали длинные копья между своими рядами так, чтобы они не причиняли вреда: большинство солдат оставались целыми и невредимыми. Щиты защищали их во время рукопашной, и римляне яростно кололи врагов своими гладиями.

Фаланга Анаксагора дрогнула и начала распадаться одновременно в нескольких местах.

Лукулл, наблюдавший за битвой, надеялся на успех, но предвидел и большие потери среди своих воинов: Анаксагор готов был умереть, лишь бы убить как можно больше римлян. Проквестор размышлял о том, не прислать ли новое пополнение: можно было опять отправить на передовую вспомогательных или задействовать более опытные когорты, все еще находившиеся в тылу.

Лукулл провел рукой по губам, все обдумал и вызвал трибуна:

– Возьми пару центурий, самых опытных солдат, и выведи на передовую вместе со вспомогательными, которым также пора возвращаться в бой, – объяснил проквестор. – Пусть ветераны окружат Анаксагора. Я хочу, чтобы он умер. Я хочу, чтобы он умер… сейчас же.

Цезарь сражался на передовой.

Как и Питтак.

Римский трибун опознал главного врага и, пробираясь между копьями и мечами легионеров, построившихся черепахой, добрался до сражавшегося Питтака.

Затем яростно всадил в него меч.

Питтак завыл от боли.

Полководец упал, и лучники отпрянули, почти невольно. Некоторые бросились бежать, за ними последовали остальные. Они устремились на городские улицы в поисках укрытия, хотя им вряд ли удалось бы остаться в живых.

Цезарь вместе с несколькими легионерами быстро взобрался на крепостную стену.

Такого Анаксагор не ожидал. Он сражался на передовой, подавая пример своим солдатам, и не смог вовремя увидеть обступивших его римлян.

Вскоре он был сражен, пронзенный десятком легионерских мечей.

Составлявшие фалангу воины могли обратиться в беспорядочное бегство, как только что сделали лучники, разбежавшиеся по городу после гибели Питтака, но Феофан встал во главе войска и удержался на месте, приказав отступить всего на несколько десятков шагов, чтобы отвести фалангу от первого ряда римлян. После этого он отправился вести переговоры о сдаче, сопровождаемый лишь несколькими митиленскими аристократами, которых Анаксагор прихватил с собой в качестве заложников, готовясь к рискованной вылазке за пределы города. Воины павшего Анаксагора не сразу сообразили, что происходит. Когда они все поняли, Феофан и его родовитые спутники уже находились в безопасности, в палатке римского проквестора, а римские когорты возобновили жестокий натиск, который не прекращался до тех пор, пока защищавшую город фалангу не уничтожили.

Солдаты Анаксагора бились до последнего и сдались только под вечер, когда в живых оставалось всего несколько сотен.

– Сильные люди, – сказал Лукулл Терму: они стояли на вершине холма и наблюдали за битвой. – Из них получатся отличные рабы.

Терм кивнул. Исход битвы был предрешен, но оставался главный вопрос: Юлий Цезарь. Он все еще был жив и с крепостной стены наблюдал за разгромом вражеской фаланги, как зритель на царской трибуне.

Посмотрев на Терма, Лукулл понял, что́ того беспокоит, но ничего не сказал. Проквестор вместе с несколькими десятками легионеров спустился с холма, прошел мимо горы трупов и приблизился к городским стенам, очутившись всего в нескольких шагах от главных ворот.

Лукулл запрокинул голову и посмотрел вверх.

Цезарь смотрел вниз.

Их взгляды встретились.

– Открой ворота, трибун! – велел Луций Лициний Лукулл, проквестор Рима на Востоке, назначенный самим Суллой.

Цезарь все слышал, но не двигался с места: этого человека послал Сулла, чтобы заманить его в ловушку и уничтожить в разгар битвы. Кровь кипела у него в жилах, но он был всего лишь трибуном. А его начальник, самый влиятельный человек на Востоке, только что на глазах у всех отдал ему приказ.

Раненный в левую ногу, Лабиен сидел, прислонившись к крепостной стене у городских ворот, и смотрел на стоявшего наверху Цезаря: тот снова казался каменным изваянием, как накануне битвы, в начале этого долгого дня. Лабиен, как и легионеры, управлявшие устройством для открывания ворот, узнал властный голос проквестора, посланника Суллы.

Цезарь стал медленно вдыхать воздух. Наконец легкие наполнились. Наполнились не только воздухом, но и спокойствием. Затем он повернулся к легионерам первой центурии и отдал им, громко и отчетливо, последний в тот день приказ, последний приказ Цезаря во время осады Митилены:

– Открывайте ворота!