– Вижу первые паруса, – тихо сказал Лабиен и выразительно взглянул на друга.

– Да, – ответил Цезарь. – Скоро они будут здесь, хотя я бы предпочел выждать еще немного.

Лабиен посмотрел в сторону покинутого лагеря.

– Но митиленские солдаты вот-вот вернутся в город, – заметил он.

Оба пристально рассматривали вражеское войско. По приблизительным подсчетам, в нем было две, может быть, две с половиной тысячи солдат. Значит, превосходство противника будет намного большим, нежели ожидалось.

– Вышли всем скопом, – сказал Цезарь, облекая в слова их общие мысли.

– Они осторожны, – заметил Лабиен.

– Этот Анаксагор знает, что делает, – продолжал Цезарь, – и мне это не нравится. Чует ловушку. Жаль, что наши корабли все еще далеко, но ты прав: если мы не нападем сейчас, расчеты проквестора пойдут прахом. А нас с тобой будут судить за своеволие и за невыполнение приказов.

Они знали имя митиленского вождя благодаря тому, что римляне вели с Анаксагором переговоры о сдаче города. Этого так и не случилось, и больше они ничего не слышали о сатрапе. Теперь Цезарь отметил про себя, что им противостоит столь же хитрый, а главное, благоразумный воин, как его дядя Марий.

– Значит, выходим? – снова спросил Лабиен.

Гай Юлий Цезарь провел тыльной стороной левой руки по лбу.

Он вспотел.

Боялся ли он?

Да, боялся.

Но это не нарушало четкий ход его мыслей.

То, что им предстояло, не напоминало ни потешную битву на Марсовом поле, ни упражнения в военном лагере.

Это была война. Настоящая. Без правил и ограничений.

Цезарю впервые в жизни предстояло участвовать в бою.

Ему был двадцать один год.

Лабиен давал указания шести центурионам когорты, а он все еще не мог двинуться с места, неподвижный, застывший.

Он сглотнул слюну. Сципион впервые сражался в возрасте семнадцати лет. И спас собственного отца. А он трясется от страха в ожидании битвы.

Нет, видимо, он не создан для ратных подвигов.

Его судьба – Римский форум, слова, речи, базилики, где отправляют правосудие.

Если, конечно, ему суждено пережить это утро.

– Люди готовы, – объявил Лабиен, становясь рядом с ним.

Но Цезарь молчал и не двигался.

Лабиен понял, в каком он состоянии.

– Я тоже боюсь, – тихо признался он. – Для меня это тоже первая битва. Ты же знаешь. Но пора действовать, друг мой. Нам предстоит испытание. Нас учили сражаться. Это наш удел. Не только сражения, но и они тоже.

Гай Юлий Цезарь молчал, охваченный паникой.

Тит Лабиен не знал, что сказать. Он подумывал о том, чтобы возглавить эти шесть центурий и подождать, пока начавшаяся битва не увлечет его друга. Но именно Цезарь должен был вести людей в бой как военный трибун. А он по-прежнему не мог шевельнуться.

Лабиену пришла в голову спасительная мысль. Он приблизился к Цезарю вплотную и шепнул ему на ухо четыре слова:

– Ты – племянник Гая Мария.

Но даже это, похоже, не сработало: племянник Мария по-прежнему был неподвижен, как статуя, и вместе с Цезарем застыла… вся мировая история.