Часовые напряженно всматривались в рассветный горизонт. Все выглядело как обычно, и вдруг один из самых молодых солдат, чье зрение отличалось особенной остротой, нахмурился и принял недоверчивый вид.

– Они уходят, – сказал он, сначала тихо.

– Что ты говоришь? – переспросил его один из самых старых часовых.

– Римляне… – произнес молодой, теперь уже громче. – Они погрузились на свои корабли и уплывают.

Все посмотрели туда, куда указывал юный часовой.

– Клянусь Деметрой! Мальчик прав! – подтвердил начальник отряда, выделенного для охраны крепостной стены. Деметру, богиню-мать, необычайно почитали в этих краях.

Вдали белели паруса удалявшихся римских кораблей, а прямо напротив крепости, в двух тысячах шагов от города, виднелся покинутый лагерь.

Сатрапом и стратегом, то есть единоличным правителем острова Лесбос, Анаксагора назначил сам Митридат Шестой, понтийский царь, гроза римлян в восточных землях. Великий монарх, управлявший судьбой всего региона от Понта Эвксинского до Сирии и от границ с Парфией до греческих берегов, решил наградить Анаксагора островом за победу в битве у горы Скороба, где Митридат разгромил римские когорты, восстановив свое господство над всеми этими землями. Власть его пошатнулась несколько лет назад, во время походов Суллы, но снова окрепла после перемирия, предложенного римским вождем, который желал поквитаться с Марием и италийскими популярами. Митридат железной рукой правил Востоком вплоть до очередного наступления, предпринятого римлянами под началом Лукулла. Распоряжение о нем отдал сам Сулла после того, как расправился со своими врагами. Сулла намекал Митридату из далекой Италии, что мирный договор был заключен в свое время не для того, чтобы понтийский царь по-прежнему властвовал над Востоком, а для того, чтобы у Суллы оставались время и силы на борьбу с врагами, римскими популярами. Получив полную власть над Сенатом и прочими государственными учреждениями, Сулла снова отправил легионы на Восток.

Так или иначе Анаксагор жил припеваючи, пил прославленное местное вино, ложился с рабынями (и не только рабынями), устраивал бесчисленные пиршества, пока Рим не отправил на остров сначала пропретора Минуция Терма, а затем проквестора Лукулла. Анаксагор чувствовал, что праздник, его праздник, окончен, но до поры до времени не догадывался, что в конце концов будет казнен римскими солдатами. Длительное сопротивление островитян обеспечивало ему покой. Оставалось увидеть, что предпримет Митридат, сколько жертв готовы понести римляне в ходе длительной осады и не отступят ли они с Лесбоса. Вот почему новости, поступившие в то утро с крепостной стены, так взволновали его.

– Они уходят? Вы уверены? – спросил Анаксагор, восседая в середине большого зала для приемов на удобном троне, заваленном подушками.

– Да, оберегатель нашей земли! – подтвердили часовые, поочередно опускаясь на колени перед своим повелителем.

– Я лично проверил, оберегатель, – подтвердил Питтак, второй по старшинству начальник на острове. – Поднялся на крепостную стену и увидел паруса римских кораблей, удаляющихся от берега.

Анаксагор откинулся на спинку трона. Думать было трудно. После вчерашней ночи мучило похмелье, к тому же все утро он развратничал с юной рабыней. Он устало провел рукой по лбу.

– Принесите воды, – приказал он, пытаясь собраться с мыслями.

Ему очень не нравился Питтак, воин и человек с темным прошлым. Анаксагор познакомился с ним в Анатолии, и тот, якобы стремясь снискать расположение жителей Лесбоса, взял себе прозвище древнего мудреца, почитаемого в этом городе. Раньше Питтака звали… Анаксагор покачал головой, не в силах вспомнить. Да и не очень-то было надо.

– А ты что думаешь, Феофан? – спросил Анаксагор, устремив взгляд на другой конец зала.

Феофан был вождем местной знати. Внутренний голос подсказывал Анаксагору, что римляне для него предпочтительнее Митридата, но Феофан был умен и давал ценные советы, к тому же служил связующим звеном между понтийскими войсками и митиленцами. Пока что он приносил немалую пользу, стараясь, чтобы островитяне сохраняли верность войску, занявшему их страну, – иначе говоря, Митридату.

– Я тоже побывал на крепостной стене, и римляне в самом деле отвели свой флот.

Анаксагор заметил, что Феофан очень точно подбирает выражения.

– По-твоему, они всего лишь делают вид, что уходят, а их воины тем временем сидят в засаде, но со стены мы ничего не видим?

– Это возможно… мой господин, – признал Феофан, не прибегая к обращению, положенному при беседе с сатрапом Митридата, – но римский лагерь и впрямь кажется покинутым…

– К тому же там не так много места, чтобы спрятать войска, – перебил его Питтак.

– Возле моря есть небольшой лесок, – возразил собеседник.

– Ты сам сказал: небольшой, – настаивал Питтак. – В нем могут укрыться триста, самое большее четыреста человек, но не целый легион, до вчерашнего дня стоявший лагерем у наших стен.

Анаксагор вздохнул: как обычно, два его высших советника схлестнулись друг с другом. Один из рабов принес воду. Сатрап припал к бронзовой чаше, покрытой свинцом. Утолил жажду. Оттолкнул раба и направился к советникам.

– Вполне возможно, римлянам пришлось отступить из-за усталости, а может, их легион понадобился где-то еще. Власть Митридата здесь прочна, и он, подобно римлянам, наказывающим города, которые его поддерживают, сам нападает на союзников Рима. Однако уход римского флота может быть лишь частью замысла, хитрой уловкой. Что, если римские войска ночью переместились на дальний конец острова, чтобы мы поверили в их отступление, а потом нападут и застанут нас врасплох? Как бы то ни было, во имя Аполлона, мы должны выяснить, куда они подевались. – Он помолчал и наконец объявил свое решение: – Пойдем туда с войском и выясним, что к чему.

– Пошлем дозорных, – предложил Питтак.

– Разумеется, но, если римляне действительно караулят в засаде, дозорных могут уничтожить, а у нас не так много людей, чтобы жертвовать впустую хотя бы одним воином, не говоря уже о целом отряде. Безопаснее выдвинуться с основными силами и прочесать остров. Оставим на стенах лучников. И вот еще что: ворота должны оставаться открытыми на случай быстрого отступления – вдруг римские солдаты и вправду скрываются где-то на Лесбосе?

Питтак собрался было возразить, но Анаксагор повысил голос:

– Во имя Аполлона! Таково мое решение!

Все в зале поклонились сатрапу.

– Питтак, подготовь вылазку и выстави лучников. Будешь управлять городом в мое отсутствие. Феофан, ты пойдешь со мной.

Спорить было не о чем.

– Что будем делать? – спросил Тит Лабиен, с беспокойством глядя в сторону ворот Митилены. – Они выходят со всем войском.

– Так и было задумано, помнишь? – повторил Цезарь, поочередно глядя то на вражеских воинов, то на морской горизонт. – Они ушли слишком далеко.

– Кто? – спросил Лабиен, не сводя глаз с митиленского войска.

– Наши корабли. Лукулл и Терм уплыли слишком далеко.

– Но все должно выглядеть так, будто мы действительно отступаем.

– Разумеется. Но мне это не нравится, – продолжил Цезарь. – Останемся пока здесь, среди деревьев. Первым делом враги отправятся в лагерь, покинутый нашими войсками, чтобы посмотреть, нельзя ли там чем-нибудь поживиться.

Тит Лабиен видел, как напряжено лицо друга. Он посмотрел в сторону моря: и в самом деле, ни единого римского паруса. Они остались на острове с когортой в четыреста восемьдесят человек, чтобы наброситься на врага, когда тот выйдет из города, и помешать ему быстро вернуться к стенам, после того как римские корабли вернутся с основными силами. Но… если Лукулл и Терм задержатся, Цезарь, он сам и остальные будут разбиты.

Взгляды Лабиена и Цезаря на секунду пересеклись.

– Если корабли не появятся… все пропало. Но пока будем делать, как велел Лукулл, – сказал Цезарь.

От Лабиена не ускользнуло это «пока».