Разумеется, все важные решения насчет осады должны были приниматься в претории – именно оттуда управляли войсками, переброшенными на Лесбос. Было бы закономерно, если бы пропретор Минуций Терм, поручивший приказ уничтожить последний очаг сопротивления Риму, созвал бы туда трибунов и прочих военных начальников.

Все это было бы закономерно. Так делалось всегда.

Но в Митилену на особом корабле, входившем в состав римского флота в Эгейском море, прибыл Луций Лициний Лукулл, беспокойный проквестор Римской республики на Востоке и, что еще более важно, правая рука всемогущего Суллы в этой части света. Лукулл сражался вместе с Суллой против союзников и Митридата Понтийского, а также в недавней гражданской войне. Этого было достаточно. Сулла слепо доверял этому загадочному человеку, немногословному, замкнутому и суровому.

Минуций Терм официально был главноначальствующим, и все же он обливался потом, стоя перед проквестором в середине палатки, где должны были храниться деньги для войска. Но для диктатора Суллы деньги были ключом ко всякому начинанию, и он предпочитал назначать своих приближенных квесторами или проквесторами, а не преторами, легатами или военными трибунами. Минуций Терм прекрасно знал это, как и то, что затянувшаяся осада Митилены, не позволявшая восстановить римское господство на Лесбосе, сильно беспокоит Суллу, который все знал, над всем надзирал, всего хотел, несмотря на болтовню о его уходе из общественной жизни. Прибытие Лукулла в Митилену не предвещало ничего хорошего для Минуция Терма, который опасался, что из-за скромных военных успехов его восхождение по лестнице должностей, государственных и военных, замедлится. Или даже прекратится in aeternum. В худшем случае, видя неспособность Минуция овладеть островом за короткое время, Сулла мог наказать его за недобросовестность.

– Как ты догадываешься, Минуций, – начал Лукулл без всяких вступлений и приветствий, – Римское государство недовольно развитием событий в этом маленьком уголке Эгейского моря.

Минуций Терм знал, что, говоря о Римском государстве, Лукулл имеет в виду Суллу.

– Город, проквестор, укреплен куда лучше, чем кажется на первый взгляд. Стены надежны. Не скажу, что они неприступны, но с теми силами, которыми мы располагаем, я не вижу иного способа добиться успеха, кроме долгой и изнурительной осады.

Лукулл, который тоже был на ногах, уселся на удобную кафедру в глубине палатки, рядом со столом, где стояли наполненные вином кубки. Их было два. Тем не менее проквестор не счел нужным пригласить собеседника побаловать себя дарами Вакха.

Лукулл молча пригубил вино.

Сделал долгий глоток.

Отставил кубок.

Снова посмотрел на пропретора.

– Длительная осада усиливает сопротивление Митилены и превращает Лесбос в главный очаг восстания на Востоке, где по-прежнему восхищаются Митридатом: понтийский царь выступил против Рима, потерпел поражение и заключил договор с римским государством, но поддержавший его Лесбос по-прежнему несокрушим. Это не нравится Сенату. Твое небрежение, Минуций, вызывает недовольство… Рима.

Пропретор сглотнул слюну, уверенный, что «недовольство Рима» означает «недовольство Суллы». Рима Минуций не боялся, но Сулла, мстительный в отношении тех, кто не оправдывал его ожиданий, вызывал у него неподдельный страх. Он ничего не мог с собой поделать и поднес тыльную сторону правой руки ко лбу, чтобы вытереть пот.

Лукулл улыбнулся. Он произвел на пропретора именно то впечатление, на которое рассчитывал.

– Но мне известно о твоей старательности, Минуций Терм, и… в Риме о ней тоже знают. Мы дадим тебе еще одну возможность взять город.

– Благодарю, проквестор. Я сделаю все, что проквестор сочтет наилучшим.

Удобно устроившись в кресле, Лукулл посмотрел ему в глаза:

– Я придумал, как сломить сопротивление жителей острова, но для этого мне понадобится пара молодых военачальников… смелых, отчаянных. Вот я и подумал об этом Юлии Цезаре и его приятеле, который вечно ходит с ним.

– Его зовут Тит Лабиен, проквестор.

– Да, именно так. Хочу с ними поговорить.

Минуций Терм собрался выйти из палатки, чтобы позвать молодых трибунов, но Лукулл поднял правую руку:

– Я взял на себя смелость позвать их сам, как только устроился здесь. Жду с минуты на минуту.

Пропретор молча кивнул.

Упомянув о Цезаре и Лабиене, Лукулл не произнес больше ни слова и молча уставился на стеклянную вазу с красными плодами, доставленными на корабле из Керасоса.

– Может, вина? – спросил наконец пропретор.

– Да, спасибо, – согласился Лукулл.

Пропретор заметил, что кубки были из чистого золота. Взяв один из них, он вспомнил, что посуда, которой Лукулл пользовался во время своих перемещений по Востоку, была золотой. Проквестор, как и прочие оптиматы, любил роскошь.

Они выпили и заговорили о погоде. Это не было пустой беседой: от того, идет ли дождь или нет, зависело нападение на осажденный город.

– Они здесь, – сказал центурион, выглядывая из-за занавеси, прикрывавшей вход в палатку.

– Пусть заходят, – приказал Лукулл.

Пропретору не терпелось узнать, как будут развиваться события и что еще задумал Лукулл. Выбор того, кому доверили осуществлять новый замысел, немало удивил его, поскольку сам Сулла называл молодого Гая Юлия Цезаря врагом Рима, хоть позже и простил. Видимо, Сулла понимал, что рано или поздно ему придется прекратить гонения на врагов, и решил проявить великодушие, начав с Юлия Цезаря. Так или иначе, Минуция смущало то, что посланник Суллы вызвал к себе человека, навлекшего на себя ярость диктатора, хотя и прощенного позднее, причем выглядело это так, будто именно Цезарю поручают взять город. Определенно, Минуций был озадачен. Он не понимал, в чем тут подвох.

Цезарь и Лабиен стояли навытяжку у входа.

Лукулл все еще сидел на своей кафедре. Вина прибывшим военачальникам он не предложил. Да те и не ждали.

На самом деле Юлий Цезарь не ждал ничего хорошего от доверенного лица Суллы, но начальство вызвало его к себе, и ему оставалось только подчиниться. Лукулл поручил ему непростое дело в Вифинии. Он знал, что его и на сей раз ожидает нечто особенное и, возможно, еще более опасное.

– Мы снова встретились, трибун, – бросил ему Лукулл.

– Да, проквестор.

И Лукулл заговорил, сначала глядя в пол, затем на Минуция и наконец на Цезаря и Лабиена. Подробно рассказав о том, как решено взять Митилену, он объяснил, что требуется от вызванных в палатку трибунов.

Минуций морщил лоб и время от времени прихлебывал из кубка, не перебивая проквестора. Цезарь и Лабиен слушали стоя и обменивались удивленными взглядами, но также ни разу не перебили проквестора.

– Есть вопросы? – спросил Лукулл, закончив свою речь.

Минуций воззрился на дно пустого кубка, Лабиен отрицательно покачал головой, но Цезарь осмелился высказать кое-какие сомнения:

– Видимо, проквестор поручает трибуну Лабиену и мне выполнить самую рискованную часть замысла.

– А также самую ответственную, – улыбнулся Лукулл.

– Верно, проквестор, – признал Цезарь, – но я бы предпочел сделать это… в одиночку.

Лукулла не удивило высказывание молодого трибуна. Раз этот представитель семьи Юлиев осмелился перечить самому Сулле, он не станет молчать ни в чьем присутствии, если ему что-то будет непонятно.

– Я предоставляю вам обоим возможность совершить подвиг, – возразил Лукулл. – Неужели трибун Юлий Цезарь желает славы для себя одного и отказывается поделиться ею даже с теми, кто считает себя его друзьями?

Лабиен слушал неожиданный для него спор, жадно ловя каждое слово.

– Не совсем так, проквестор, – продолжил Цезарь. – Я бы предпочел взять весь риск на себя.

– Трибун Юлий Цезарь боится? – спросил Лукулл, развязно улыбаясь.

– Прокуратор может думать обо мне все, что угодно. Я всегда выполняю приказы. – Вспомнив, как он отказался по требованию Суллы развестись с Корнелией, что послужило причиной многих бед, уточнил: – Военные приказы.

В палатке стало тихо.

– Я готов выполнить задачу, поставленную проквестором, – впервые вмешался Лабиен, – вместе с трибуном Юлием Цезарем.

– Хвала Юпитеру. – Лукулл встал и подошел к столу, чтобы налить себе еще вина. – Похоже, твой приятель по невзгодам решительнее, чем ты, Цезарь.

Тот покосился на друга.

– Я знаю, что это рискованно, – стал оправдываться Лабиен под разъяренным взглядом Цезаря, который не ожидал, что Лабиен будет настаивать на участии в этом безумии. – Но я не собираюсь оставлять тебя одного. Мы пойдем вместе.

– Не кажется ли тебе, Минуций, что трибун Лабиен более решителен и смел, чем трибун Цезарь? – произнес Лукулл, усаживаясь на кафедру с наполненным кубком; свое вино он слегка разбавил водой. – Понятное дело, замысел сопряжен с определенным риском, но Сулла через меня предлагает Гаю Юлию Цезарю полностью искупить свою вину. Выполни порученную задачу, возьми Митилену, и я отправлю хвалебный отчет о твоих военных подвигах, который прибудет в Рим, а также в Путеолы, где проживает Сулла, удалившийся от общественной жизни.

Вновь воцарилось молчание.

– Неужто Гай Юлий Цезарь в самом деле… боится? – повторил Лукулл.

Цезарь ответил не сразу, но голос его звучал твердо.

– Да, – сказал он. – Но я выполню приказы.

Цезарь и Лабиен вышли из палатки.

Два высших начальника остались наедине.

– Похоже, парень трусоват, – заметил Минуций Терм.

Луций Лициний Лукулл провел кончиками пальцев левой руки по губам, глубоко задумался и наконец ответил:

– Вряд ли. Только смельчак признается начальству, что боится схватки и рискованного поручения. Этот Юлий Цезарь кажется мне… странным.

Нахмуренный лоб проквестора говорил о том, что он и сам сомневается в приказе, отданном молодому трибуну. Но Лукулл был всем обязан Сулле. А Сулла не любил, когда его распоряжения не выполнялись досконально.

– Во имя Геркулеса! Зачем ты встрял? Это я должен искупить вину перед Суллой, а не ты, – гневался Цезарь. – Ты должен был согласиться со мной и не лезть на рожон, а остаться с основными силами, когда начнется это безумие.

Но Лабиен, не теряя самообладания, ответил с достоинством, так тщательно обдумав свои слова, что удивился даже Цезарь:

– Мне тоже нужно искупить вину перед Суллой. Я твой друг, я ношу на себе это клеймо и с ним умру. Сулле ненавистен не только ты, но и все твои близкие, которые так или иначе поддерживают тебя. Отступать поздно. Единственное, что я могу сделать, – помочь тебе оправдаться перед Суллой, перед Римом, перед Сенатом и сделать все возможное, дабы твое имя просияло в истории Рима. Тогда я тоже смогу просиять. Вместе мы добьемся больших успехов. И я уверен: когда кто-нибудь станет писать о твоих подвигах, ему придется указать имена тех, кто был с тобой рядом, и он вспомнит про меня, а имя мое будет занесено в анналы. Память обо мне не угаснет. Но сейчас мы должны сосредоточиться на Митилене и сохранении собственной жизни, чтобы вернуться в Рим и оправдать возложенные на нас надежды. Подумай о Корнелии, – может, это тебя подбодрит.

Цезарь остановился, но Лабиен продолжил шагать, исполненный решимости: возможно, он неправильно оценивал риск, но, несомненно, был вернейшим из друзей.

Почувствовав, что Цезарь отстал, Лабиен обернулся:

– Идем быстрее. Мне так хотелось выпить хотя бы один кубок вина, но проквестор не слишком гостеприимен.

Цезарь рассмеялся. Искренний смех помог ему отчасти снять напряжение, накопившееся за время нелегкой беседы.

– Пойдем, – сказал он. – Во имя Юпитера, нам обоим надо выпить.