Цезарь свернул папирус и уставился в море.

Чтение Сафо на острове, где родилась великая греческая поэтесса, казалось ему самым естественным в мире поступком. Они собирались вступить в бой с войсками митиленцев, защищавшими крепость от нападения римлян, но эти стихи Сафо, обращенные к ее возлюбленной, напомнили Цезарю о теплом теле жены, о ночных ласках Корнелии, его верного друга, о ее улыбке на рассвете. Воспоминания успокоили его и зарядили бодростью на весь предстоящий день, который обещал быть напряженным: на остров только что прибыл проквестор Луций Лициний Лукулл, возглавлявший римское войско в этих краях, и вызвал их с Лабиеном в свою палатку. Цезарь предчувствовал, что предприятие будет опасным.

Было ли ему страшно?

Нахмурившись, он отложил в сторону папирус со стихами Сафо.

И чуть заметно кивнул, вслушиваясь в глубокую тишину раннего утра на востоке Внутреннего моря.

Да, ему было страшно.

Он боялся не чего-то определенного, а сразу многого: боялся потерпеть неудачу, обмануть ожидания других, не оказаться достойным племянником Гая Мария; боялся, что легионеры не станут подчиняться из-за его молодости, поскольку ему едва исполнился двадцать один год, хотя его, как и Тита Лабиена, назначили трибуном латиклавием, вторым начальником в легионе после легата; и, конечно, боялся самой схватки, того, как поведет себя на передовой, увидев собственными глазами неприятеля, кровь и насилие. До этого он участвовал только в стычках и учебных боях, будь то на Марсовом поле или в полевом лагере на Лесбосе. Но теперь ему предстояло испытать себя в сражении с врагами Рима: совсем другое дело. Никаких наставников, никаких засад на вражеских водоносов или разведывательные отряды мятежников, поднявшихся против Рима. Он знал наверняка: теперь все будет всерьез.

Некоторые города Азии и острова Эгейского моря, а также небольшие царства восстали против Рима, воспользовавшись тем, что ему пришлось сосредоточить свои легионы на Понте для войны с Митридатом. Сенат отдал приказ, казавшийся Цезарю вполне очевидным: покарать восставшие народы, которые воспользовались ослаблением Рима во время гражданской войны между Суллой и Марием. Война между оптиматами и популярами подорвала положение римлян в Азии, и теперь приходилось возвращать утраченное.

Лесбос среди прочих предал доверие Рима. Его жители – возможно, на них не стоило полагаться, но они были вовсе не глупы и знали о карательных походах римлян на близлежащие города, а также о том, насколько опытен и искусен Луций Лициний Лукулл, которому сам Сулла поручил поддерживать римское владычество на Востоке, – укрылись в митиленской крепости, стоявшей на берегу самой большой бухты острова. Они укрепили стену и башни, запаслись хлебом и другими припасами, вырыли глубокие колодцы, чтобы иметь у себя пресную воду и выдержать осаду, обещавшую быть долгой и упорной. Они знали, что могут проиграть, но могут и выиграть. Несмотря на могущество Рима, Лесбос был малозначительным владением, а войска предстояло направить во множество мест. Митиленцы верили: если они продержатся несколько месяцев, может случиться так, что когорты Лукулла потребуются в другой области, более важной для Рима, или же потери и усталость осаждавших позволят начать переговоры и добиться прощения Сената – например, в обмен на постоянное присутствие легионеров на Лесбосе. Это выглядело бы как поражение, но такое поражение помогло бы им выжить, избежать пожара и полного уничтожения их жилищ, семей и всего имущества и походило бы скорее на победу. Они знали, что римляне жестоко мстят предателям, но знали и о том, что главное для них – целесообразность: если осада окажется долгой и мучительной, многое станет возможным.

Вот почему маленькая крепость сопротивлялась уже не одну неделю.

Юлий Цезарь услышал за спиной шаги.

Он знал, кто это, и поднялся на ноги, отложив Сафо и отведя взгляд от моря.

Затем как следует пристегнул меч к поясу и повернулся.

– Наконец-то я тебя нашел, – сказал Лабиен.

– Я не прячусь. Просто хотелось почитать в живописном месте, – ответил Цезарь. – Я собирался выпить, но ждал тебя, чтобы разделить вино с тобой.

– Ха-ха-ха-ха! Клянусь Геркулесом, это замечательно! – обрадовался Лабиен.

Лабиен, как обычно, сопровождал Цезаря, на сей раз в восточном походе.

По просьбе великой весталки и десятков членов семьи, друзей, известных граждан Сулла простил Цезаря. Уступив против воли, он предложил Цезарю уехать из Рима, по крайней мере на время. Сулла желал укрепить свою власть над городом на Тибре, и притаившийся в окрестностях племянник Гая Мария мог ему помешать. Цезарь принял прощение Суллы, пусть оно и влекло за собой изгнание. Это было не ссылкой, видом публичного наказания, а своего рода долгим путешествием, совершаемым по просьбе диктатора.

Цезарю разрешили провести дома несколько недель после многомесячных странствий; он оправился от болотной лихорадки, насладился близостью жены, смехом дочурки Юлии, обществом сестер и мудрыми советами матери. Pater familias рода Юлиев отлично провел свой недолгий отдых. Но вот настал день, когда Цезарь в последний раз обнял жену, поцеловал дочь, получил благословение матери, простился с сестрами и отправился восвояси. На этот раз его путь лежал на Восток.

– Ты где? – Голос Лабиена застал врасплох Цезаря, погруженного в свои мысли.

Они только-только укрылись в своих палатках после короткой прогулки от пляжа до военного лагеря. Прогулки, во время которой Цезарь молчал.

– По правде сказать… я был в Риме, – признался он, – думал о семье.

Лабиен кивнул, но задал еще один вопрос, мигом избавивший друга от горькой тоски по дому и заставивший вернуться в настоящее:

– Думаешь, нам поручат еще какие-нибудь переговоры?

Цезарь в это время разливал вино. Протянув Лабиену кубок, он задумчиво уставился на выход из палатки. Стоило им прибыть на Восток, как Лукулл немедленно отправил их в Вифинию, чтобы они от его имени потребовали у царя Никомеда Четвертого корабли для усиления римского флота в восточной части Внутреннего моря. Цезарь выполнил поручение. Он знал: по империи поползли нелепые слухи о том, что ради запрошенных Лукуллом кораблей он переспал с самим царем. Слухи эти наверняка распространяли враги Цезаря в Риме, чтобы навредить ему в глазах всех граждан, но в первую очередь его беспокоило то, что они дойдут до ушей Корнелии и она может подумать о нем что-нибудь.

– Она не поверит, – сказал Лабиен, будто прочитав мысли своего друга.

Пассивную содомию, когда один мужчина отдает себя другому, римляне строго осуждали.

– Ты имеешь в виду Корнелию? – очнулся Цезарь.

– Корнелию, – подтвердил Лабиен.

Цезарь кивнул. Это было правдой: она бы никогда в такое не поверила. Другие – да, но только не она. И Аврелия, его мать, не поверила бы тоже.

Тем не менее царь Вифинии, известный своей изощренной похотью, действительно делал Цезарю красноречивые намеки, со временем все более настойчивые, и даже заявил, что в противном случае тот не получит корабли. На это последовал ответ: раз так, он, Цезарь, вернется, предстанет перед проквестором Луцием Лицинием Лукуллом и сообщит об отказе. И пусть он, Цезарь, будет считаться неспособным к государственным делам и получит более низкую должность в войске: Лукулл соберет легионы, отправится в Вифинию и напомнит царю, что договор о предоставлении кораблей Риму необходимо выполнять, а он, проквестор, не из тех, кто спокойно принимает отказы.

Цезарь вспомнил, как оскорбили Никомеда Четвертого эти слова – тот выгнал его из приемного зала. Однако на следующий день ему принесли записку от самого царя с подробными сведениями о том, где будут находиться вифинийские корабли, предназначенные для передачи Риму. Никомед Четвертый сдержал свое слово. Тем не менее слухи о том, что Цезарь переспал с царем, распространились по всей Азии. Лукулл не спрашивал Цезаря, как тот получил корабли. Проквестора, человека практичного, заботил не способ, а исход.

– Сначала семья, теперь воспоминания о нашем поручении в Вифинии, – снова заговорил Лабиен. – Ты способен думать о том, что делается здесь и сейчас?

Цезарь улыбнулся.

– Как думаешь, они пошлют нас еще к кому-нибудь? – повторил Лабиен.

Цезарь покачал головой.

– Нет, – ответил он. – Лукулл желает завершить осаду, и я предчувствую, что для этого он собирается привлечь нас.

– Отправить в бой?

Цезарь кивнул.

Лабиен понимал серьезность происходящего. Гадкие слухи не убивали, а вот мечи, копья и стрелы были смертельно опасны. Он тоже еще ни разу не участвовал в бою. Оба были новичками. Друзья молча выпили, не обменявшись взглядами.