– Смирись, – повторила Корнелия, съежившись в углу, как испуганная зверушка; но для пятнадцатилетней девушки голос ее звучал на удивление спокойно. – Смирись и не ропщи.

Она спрятала лицо в ладонях, силясь подавить рыдания. На словах она пыталась дать Цезарю свободу, но выражение ее лица, движения тела, слезы на глазах говорили о том, что она умоляет его остаться с ней.

В семействе этого восемнадцатилетнего юноши, насколько помнил Сулла, не было ни одного взрослого мужчины, у которого он мог бы попросить совета: Гай Марий, его великий наставник, научивший его разбираться в государственных и военных делах, умер четыре года назад, отец Цезаря – три года назад, а отец Корнелии, Цинна, погиб во время гражданской войны два года назад. Оставались Цезарь, Корнелия, Лабиен и лишь двое взрослых, имевших собственные суждения. Двое взрослых, которые расходились во мнениях относительно того, что надлежит делать юному Цезарю: его дядя Аврелий Котта и Аврелия, его мать.

Центурион Суллы, прибывший к Цезарю с приказом явиться к диктатору, невозмутимо стоял, ожидая, что юноша немедленно последует за ним. В его голосе звучало нетерпение. Он бесцеремонно вошел в дом и сразу изложил послание Суллы:

– Луций Корнелий Сулла требует присутствия юного Гая Юлия Цезаря в своем доме, чтобы обсудить его развод с Корнелией, дочерью преступника Цинны, а также новый брак с патрицианкой, соответствующей его положению, – выпалил он, после чего закрыл рот и застыл как статуя в середине атриума Юлиев, осиротевшей семьи, где так не хватало опытного pater familias, способного противостоять внезапному вторжению диктатора в их частную жизнь. Или подсказать, как действовать разумно и осмотрительно.

Молодой Цезарь встал рядом с Корнелией и положил руку ей на плечо.

– Соглашайся на развод и уходи, – сказала она, почувствовав тяжесть его руки. – Я не хочу, чтобы ты пострадал из-за нас, – повторила она, собравшись, уже более убежденно.

Аврелия посмотрела на сына: даже великому Сципиону Африканскому, которому в ранней молодости пришлось взять на себя ответственность за семью и стать pater familias, исполнилось к тому времени двадцать пять лет. А Цезарю было всего восемнадцать, и он имел противником всемогущего Луция Корнелия Суллу. Что мог он сделать без отца, без Цинны, своего тестя и прежде всего без дяди Мария, кроме как слепо подчиниться диктатору? То же самое советовал ее брат Аврелий Котта.

– Мальчик должен немедленно явиться к Сулле, – провозгласил он, – и подчиниться его воле. Он не может поступить иначе.

Аврелии казалось, что это разумно. Но в холодном взгляде сына она прочла решимость, неукротимый внутренний бунт, который рано или поздно должен был толкнуть его на жестокое противостояние с Суллой. Эту битву он не сможет выиграть. Аврелия воспитывала своего сына так, чтобы он никогда не сдавался, ни перед кем не сгибался, шел до конца… Но она не могла себе представить, что все это выпадет ему так рано, а его враг будет таким грозным.

– Что ты думаешь, матушка? – спросил Цезарь.

Аврелия кивнула, но ничего не ответила, задумчиво расхаживая по атриуму: если бы ей в свое время удалось отравить Корнелию, все было бы проще, но девушка носила под сердцем дитя и была матерью ее внучки. Кроме того, Корнелия всегда была предана семье. О том, чтобы убрать ее, теперь не шло и речи. Хорошо ли, плохо ли – как показали нынешние обстоятельства, это было плохо, очень плохо, – но Корнелия принадлежала к семейству Юлиев. Следовало действовать иначе.

Она обратилась к центуриону, который с важным видом застыл посреди атриума:

– Мой сын скоро отправится к Сулле, но ему нужно как следует подготовиться к встрече. – Аврелия держалась покорно, но в голосе пробивались властные нотки, подобающие хозяйке дома, и опытный военный безошибочно их уловил. – Нам нужно ненадолго уединиться. Полагаю, тебя не затруднит подождать моего сына на улице?

Центурион поразмыслил. У него был четкий приказ: не позволять членам семьи Цезаря, приглашенного к Сулле, проявлять своевластие. Его одолевали сомнения.

– У тебя есть оружие, центурион, и оно на виду, – продолжала мать Цезаря. – На виду у фламина Юпитера. Это святотатство. Ты не боишься богов?

Военный по-прежнему молчал, но при этом прикрыл краешком плаща висевший на поясе меч, чтобы его не было видно.

– Я могу подождать снаружи… Но со мной вооруженная центурия, – предупредил он. – И ни одна дверь не остановит нас, если в ближайшее время не появится тот, кого требует к себе Сулла.

– Он появится, – кивнула Корнелия. – А теперь, прошу тебя…

Она указала на дверь. Посланец ударил себя кулаком в грудь, развернулся и покинул сначала атриум, а затем и дом. Рабы заперли дверь и задвинули толстый засов, который, как объявил центурион, не выдержал бы напора восьмидесяти вооруженных солдат.

– У нас несколько минут. – Аврелия оглядела каждого из присутствующих. – Мы должны ими воспользоваться.

Все пристально смотрели на нее. Даже бедная Корнелия, казалось, пришла в себя после пережитого ужаса, открыла глаза, и в ее зрачках зажглась надежда.

– Гай, – начала Аврелия, подходя к сыну, – ты выйдешь из дома и отправишься к Сулле. Я позабочусь о Корнелии, позабочусь как подобает, об этом не нужно беспокоиться. Не ходи к Сулле один. – Она повернулась к Лабиену. – Настало время проверить, истинные у него друзья или нет. Пойдешь с моим сыном к Сулле? Это рискованно. Может быть, даже смертельно опасно.

Лабиен ответил без колебаний.

– Я пойду с Цезарем, – сказал он твердо. Во имя дружбы, во имя страсти и ярости, которую вызывал в нем диктатор. Если Сулла схватит Цезаря, он обязан быть рядом, даже если это будет стоить ему жизни. Лучше умереть так, чем пасть на колени перед незаконной диктатурой, которая уничтожает все на своем пути.

– Хорошо. – Аврелия повернулась к брату. – Ты уже высказал свое мнение, и это разумно: Гай должен дать согласие на развод с Корнелией и жениться на той, кого укажет Сулла, но Цезарь… – она посмотрела на сына, – поступит так, как подскажут ему разум и сердце, сделает, что должно, и я чувствую, что он собирается отказать Сулле по двум причинам: я воспитала его так, чтобы он ни перед кем не сгибался, и потом… мой мальчик любит Корнелию. – Она посмотрела на девушку. – И это хорошо, потому что девушка всегда была верна нашей семье, и, по справедливости, мой сын должен ответить верностью на верность. – Она подошла к невестке. – Не волнуйся, дорогая: Сулла пока не убивает женщин и детей. Не потому, что не хочет, а потому, что это сделало бы его непопулярным. Пока ему хватает того, что он отнимает у нас землю, имущество и деньги и делает нашу жизнь невыносимой. Но в Риме у нас много друзей, мы не пропадем, так что не бойся. – Затем она снова обратилась к Цезарю: – Забери деньги, все, что у нас есть.

– Матушка, я ничего не возьму. Эти сестерции, это золото понадобятся тебе, чтобы…

– Нет, сын мой, – перебила его мать, – эти деньги пригодятся тебе гораздо больше, чем нам. Уж поверь. Кроме того, если ты все же решишься перечить Сулле, сюда явятся те же легионеры, которые ждут тебя у ворот, и отнимут все ценное, что есть в доме. Так что забирай все с собой; ты непременно найдешь деньгам хорошее применение. – Она со вздохом умолкла, поразмыслила, подняла голову. – Так и порешим. Да защитят тебя боги, сын мой. Не забывай, что мы ведем свой род от Энея. Будь храбрым, но благоразумным. Справедливым, но не простодушным. Помни советы дяди Мария. Он рассказывал мне о ваших беседах: пусть тебя назовут трусом, главное – в конце концов победить. Итак, мы обо всем переговорили. Тебя ждут. И ждут с нетерпением. Иди. Ступай налегке. Я доставлю тебе деньги, где бы ты ни был. А теперь уходи.

Гай Юлий Цезарь кивнул:

– Погоди, матушка. Осталось еще кое-что. – Он посмотрел на Корнелию, которая по-прежнему сидела с опухшими от слез глазами, и опустился на корточки перед ней. – Я должен попрощаться с тобой, Корнелия. Мать говорит правду: я люблю тебя всем сердцем и буду любить всегда. Что бы ни случилось, какие бы сплетни ты ни услышала, помни обо мне только это.

Он встал и направился в кубикулу матери, чтобы забрать хранившиеся дома мешочки с золотыми и серебряными монетами, с досадой вспомнив: остальное спрятано на загородной вилле, которую, несомненно, в ближайшее время отнимут.

– Я с тобой, – подтвердил Лабиен, когда Цезарь вернулся в атриум.

Цезарь улыбнулся. Друг в такие времена ценнее золота. Но и деньги всегда нужны. В любую минуту.

– Ты уверен?

– Как в детстве перед дракой.

Он расхохотался, и смех ободрил их всех.

– Ну, тогда вперед.

Они направились к двери. Внезапно Цезарь остановился.

– Мой апекс, – сказал он.

Корнелия встала, быстро прошла в их общую спальню, взяла особую шапочку – апекс, – полагавшуюся жрецу Юпитера, вернулась в атриум, где ее ждали муж, Лабиен и остальные, подошла к мужу и надела апекс ему на голову.

В вестибюле возле двери стоял человек в белой тоге, державший в руке фасции – пучок перевязанных шнуром прутьев, на которых крепился топор. Этот пучок символизировал силу, поскольку один прут легко сломать, но множество прутьев, связанных вместе, сломать невозможно. Когда они выходили за пределы померия, срединной, священной части города, ликтор или особый стражник нес этот топор, привязанный к фасциям, но в границах померия это не разрешалось. Мало кому дозволялось ходить по улицам города на Тибре в сопровождении одного или нескольких ликторов: эдил имел при себе двух ликторов, претор – шесть, консул или диктатор – двенадцать. Сулла же объявил, что его как диктатора всюду будут сопровождать двадцать четыре ликтора – еще один знак того, что его диктатура не соответствовала римским обычаям. Фламина Юпитера мог сопровождать только один ликтор, зато жрец был единственным римлянином, удостаивавшимся подобной чести, помимо эдилов, преторов, консулов и диктатора.

Цезарь посмотрел на ликтора.

– Один ликтор против двадцати четырех, состоящих при Сулле. – Он позволил себе улыбнуться и добавил: – Хорошо видно распределение сил.

Но даже эти мысли не остановили его. Он приказал рабам поднять тяжелый засов и вышел наружу. Там его и Лабиена окружили восемьдесят легионеров центурии, чтобы охранять на пути к жилищу Луция Корнелия Суллы, диктатора, хозяина и полновластного господина Рима.

Цезарь заметил, что у всех легионеров под плащами виднеются мечи. И что солдаты с любопытством косятся на его апекс и на ликтора. Он знал, что идет на смертельную схватку, но дядя Марий наблюдал за ним из Аида. Он был фламином Юпитера. Готов ли Сулла покуситься на жреца верховного бога?