Цезарь и Лабиен прибыли к Сулле в окружении легионеров. Дом Суллы был гигантским и насчитывал не один и не два, а целых пять атриумов. Первый служил прихожей. Там они столкнулись с Помпеем, который выходил после приема у своего нового и единственного начальника. Помпей уже сделал все необходимое для завершения развода с Антистией и женился на Эмилии, падчерице Суллы.

Встретившись, Цезарь и Помпей впились глазами друг в друга.

Цезарь с вызовом посмотрел в глаза Помпея – пристальные, ледяные, как у медузы, будто бы предназначенные для того, чтобы обездвижить противника. Скрещение взглядов длилось всего несколько мгновений, но оба отлично поняли друг друга.

Помпей удалился, не удостоив прибывших ни словом.

– Он нас презирает, – шепнул Лабиен.

Цезарь ничего не ответил, только задумчиво кивнул: он знал о разводе и повторном браке Помпея. Если этот кровожадный и жестокий человек настолько быстро поддался давлению Суллы, не стоит ли и Цезарю поступить так, как советует его дядя Котта?

– Проходите!

Центурион, ранее явившийся домой к Цезарю, велел им проследовать во второй атриум, который диктатор использовал для публичных приемов. Цезарь, Лабиен и ликтор вошли в него. К их удивлению, атриум был почти пуст. На стоявших рядом ложах возлежали двое: сам Сулла и Долабелла, его правая рука. Все указывало на то, что в новом году Сулла назначит Долабеллу римским консулом.

Больше никого не было, если не считать легионеров, расставленных по углам гигантского двора. Цезаря, Лабиена и ликтора несколько раз обыскали, чтобы избежать неприятных неожиданностей. Присутствия стольких легионеров не требовалось, у Суллы имелась лишь одна цель: запугать. Воины были символом диктатуры, установившейся в Риме и явно не собиравшейся исчезать в ближайшем будущем.

Цезарь заметил, что ни один из легионеров не сделал попытки спрятать свое оружие.

Долабелла встал с ложа.

– Ради Юпитера, кто это у нас здесь? А, грозный племянник Гая Мария. – Он подошел к Цезарю и, оказавшись в паре шагов от своего гостя, начал медленно ходить вокруг него. – Однако я не вижу ничего пугающего. По-моему, Луций, – добавил он, повернувшись к Сулле, – ты преувеличиваешь.

Он покосился на Лабиена, равнодушно отвел взгляд и вернулся на ложе.

За все это время Сулла не проронил ни слова. Он сосредоточенно жевал орехи и сыр, лежавшие на подносе перед ложем.

Ликтор, которого Долабелла будто бы не заметил, сделал несколько шагов в сторону, оставив Цезаря и Лабиена одних в середине атриума. Он был всего лишь ликтором и не чувствовал себя героем.

– Вы голодны? – рассеянно спросил диктатор, не глядя на них, но используя множественное число. Это означало, по крайней мере, что он обращается к обоим: Цезарю и Лабиену. Он ничего не упускал из виду. Заметил он и сопровождавшего их ликтора, и апекс жреца Юпитера на голове Цезаря.

В ответ на вопрос Суллы Лабиен покачал головой, Цезарь же с достоинством ответил:

– Да, мы голодны: изголодались по свободе… славнейший муж.

Сулла перестал жевать.

Наступила напряженная тишина. Требование свободы было слишком смелым вызовом, остроту которого не могло смягчить обычное уважительное обращение к римскому сенатору.

Сулла поковырялся в зубах: там застрял крошечный кусочек миндаля, причинявший ему неудобство. Наконец он избавился от помехи, вытолкнув ее кончиком языка и отправив в горло вместе с глотком вина.

– Я имел в виду обычный голод… желание что-нибудь съесть, – проговорил он, поставив кубок на стол и по-прежнему не глядя на гостей.

– Нет, в еде мы не нуждаемся, – сухо ответил Цезарь.

– Хорошо, – согласился Сулла. – Раз так, перейдем прямо к делу, которое привело тебя сюда, юный Гай Юлий Цезарь. Знаешь ли ты, почему я заставил тебя явиться?

– Знаю… славнейший муж.

Сулла улыбнулся.

– Я бы предпочел более точный ответ, юноша, – заметил диктатор Рима.

Цезарь глубоко вдохнул, выдохнул и наконец ответил на заданный вопрос – упорствовать не было смысла:

– Луций Корнелий Сулла обеспокоен моим браком с Корнелией, дочерью Цинны, у которого, в свою очередь, был уговор с Гаем Марием, моим дядей. Оба – заклятые враги Суллы, сенатора, а теперь диктатора Рима. Как сообщил центурион, Сулла желает, чтобы я развелся с женой и немедленно связал себя узами брака с какой-нибудь юной патрицианкой из семьи оптиматов, разделяющих его представления о том, как должна управляться Республика, являющихся истовыми поборниками старины и выступающих против всего, что отстаивал мой дядя в течение многих лет: перераспределения богатств, передела земель между гражданами Рима и предоставления римского гражданства гораздо большему числу людей по сравнению с тем, что есть сейчас. Я изложил дело вкратце, но, думаю, передал суть.

Сулла задумался. Он сосредоточенно жевал кусок сыра и внимательно изучал своего молодого собеседника, стоявшего с дерзким, как обычно, видом.

Долабелла с удовольствием наблюдал за этим откровенно неравным поединком. Смешная сторона происходящего заключалась в том очевидном для него обстоятельстве, что Цезарь как будто не замечал своей бесконечной ничтожности, полного убожества перед лицом всемогущего и неумолимого Суллы. Возможно, подумал он, мальчик не выйдет из атриума живым. Молчание Суллы не предвещало ничего хорошего для pater familias рода Юлиев.

– Да, это вполне исчерпывающий ответ, – согласился Сулла, говоря, как всегда, холодно, отстраненно, задумчиво.

Снова наступило молчание.

– Но я не собираюсь этого делать, – осмелился нарушить его Цезарь.

– Чего именно? – уточнил Сулла с величайшим спокойствием.

– Разводиться с женой.

Луций Корнелий Сулла невозмутимо вздохнул, оторвал свое тучное тело от ложа, двинулся к своему собеседнику и, подойдя почти вплотную, молча отвесил ему звонкую пощечину. Несмотря на преклонный возраст тирана, он – то ли из-за внезапности, то ли потому, что его ручищи все еще были сильными, – до крови разбил Цезарю губу.

Лабиен шагнул вперед, собираясь вмешаться, но тут из всех четырех углов атриума, где царил полумрак, выступили десятки вооруженных легионеров и обнажили мечи. Лабиен не тронулся с места. Цезарь также воздержался от резких движений.

Сулла неспешно вернулся на ложе. Долабелла улыбался, принявшись за очередной кубок.

– Это тебе за дерзость, – уточнил диктатор. – Я понимаю, почему ты отказываешься развестись с женой и жениться на патрицианке, дочери какого-нибудь уважаемого сенатора, которую я выберу для тебя, но я не потерплю, чтобы неопытный и дерзкий adulescens смотрел на меня свысока в моем собственном доме. Ты все понял, юноша? Или попросить одного из легионеров разъяснить тебе смысл моих слов самым доходчивым и надежным способом?

Цезарь быстро проглотил слюну, а вместе с ней и свою гордость. Не было ни малейшего смысла получать взбучку. Кое-чему он научился у дяди: не надо лезть в бой, если не уверен в победе.

– Я все ясно понял, славнейший муж, – признался он. – Но меня удивляет, что правитель, считающий себя защитником древних римских обычаев, осмеливается дать пощечину жрецу Юпитера.

Сулла едва заметно улыбнулся и пренебрежительно махнул рукой:

– Я видел твой апекс и заметил ликтора, однако твое назначение фламином Юпитера при Цинне, как и все, предпринятое Цинной, выглядит для меня сомнительно. Во имя Юпитера, к которому ты так усердно взываешь, вернемся к сути нашего разговора: не собираешься ли ты развестись с дочерью несчастного Цинны?

Цезарь тщательно обдумал ответ.

– При всем уважении… не собираюсь, славнейший муж.

– При всем уважении, – насмешливо повторил Сулла и посмотрел на Долабеллу. – Ты слышал? При всем уважении…

Он хохотнул, многие легионеры в атриуме тоже захохотали. Эти ветераны похода против Митридата прошли вместе с диктатором полмира и чувствовали себя причастными к его радости и ярости, смеялись вместе с ним, были орудием его гнева. Смотря по обстоятельствам.

Смех был унизительным для Цезаря, но он промолчал. Его удивляло то, как мало уважения проявляет Сулла к его жреческому сану. Такого он не ожидал.

Сулла снова поднялся с ложа.

Долабелла внимательно смотрел на диктатора: в нем угадывалось нечто необычное. Он редко поднимался с ложа даже один раз, обыкновенно не вставая во время официальных приемов, и никогда – дважды. Это случилось впервые.

Диктатор медленно приблизился к Цезарю. Губа молодого римлянина все еще кровоточила, алые капли стекали по подбородку и падали на мозаичный пол. Вождь поборников старины оказался на том самом месте, где несколько мгновений назад ударил Цезаря, и снова занес руку. Цезарь закрыл глаза и отвернулся, но не отступил, готовый принять новый удар. Второй пощечины не последовало. Он открыл глаза. Сулла стоял перед ним, молча почесывая ухо.

– Ты меня презираешь, – сказал диктатор. – Ты меня презираешь, потому что считаешь себя лучше меня, лучше его. – Он указал на Долабеллу и снова встретился взглядом с Цезарем. – Ты считаешь себя лучше, чем все сенаторы-оптиматы, вместе взятые. Ты думаешь, что обладаешь нравственным превосходством над нами, потому что заботишься о римском плебсе, обо всех этих голодранцах, в чьих жилах не течет патрицианская кровь, которые бедны, ибо рождены, дабы прислуживать нам, как и все прочие жители Италии, незаслуженно требующие гражданства. Ты считаешь себя лучше, справедливее, мудрее меня, думаешь, что ты – более достойный гражданин Рима, чем я. Но ты не справедливее, не мудрее и не лучше меня. В твоих жилах течет кровь твоего дяди, величайшего предателя, которого знал Рим, готового положить конец естественному порядку вещей, но я существую именно для того, чтобы вернуть все в изначальное состояние: мы, старейшие патрицианские семейства, начальствуем и повелеваем, управляем римским государством. Я существую для того, чтобы установить новый порядок, позаботиться об исчезновении всякого инакомыслия, и во имя этой высшей цели готов применить столько силы и принуждения, сколько потребуется. Ты презираешь меня, потому что я действую с помощью силы. Ты презираешь меня, потому что считаешь себя добродетельнее, чем я, но в тебе, юноша, есть то, чего не видишь даже ты сам, а я вижу. – Сулла подошел еще ближе, пока его благоуханное дыхание не коснулось ноздрей Цезаря. – Но ты не видишь, не способен уловить, что ты такой же, как я. Возможно, пока еще это не проявилось, но у тебя есть все задатки для того, чтобы стать похожим на меня, и если я позволю тебе достичь зрелых лет, ты в конечном счете сделаешься таким же, как я. – Он отошел на пару шагов и на мгновение отвернулся от Цезаря, но вскоре заговорил снова: – А вот я тебя не презираю. Я умею судить о тебе беспристрастно. Я вижу тебя насквозь и хочу, чтобы ты был на моей стороне. Чтобы создать этот новый порядок, нам, знатным сенаторским родам, нужно, чтобы лучшие римляне были с нами, но для этого ты должен поклясться мне в покорности и полнейшей верности, а для начала – развестись с дочерью Цинны и жениться на той, кого я тебе подберу. Я даю тебе возможность, мальчик, и это гораздо больше, нежели ты заслуживаешь. Хорошенько подумай, прежде чем дать ответ.

На этом Сулла завершил свою речь. Вернувшись на ложе, он взял кубок и отпил вина, ожидая ответа Цезаря.

– Я не такой, как ты, славнейший муж, и боюсь, что при твоем правлении я никогда не стану сенатором. И я сожалею об этом. Мое восхождение по лестнице должностей даже не начнется, если я не дам тебе слово, и все-таки я не собираюсь разводиться с Корнелией.

– Почему? – спросил Сулла, охваченный неподдельным любопытством. – Мне назло?

– Я не люблю получать приказы от кого бы то ни было, славнейший муж, но есть еще одна важная причина.

– Какая же?

– Я люблю свою жену.

– Это был брак по расчету, устроенный твоим дядей и Цинной. – Сулла развел руками и поднял брови, изображая полное непонимание.

– Как бы то ни было, славнейший муж, я люблю жену, я поклялся ей в верности и соблюдаю свою клятву.

– Я тоже соблюдаю свои клятвы, – повторил Сулла с ледяным спокойствием. – Я поклялся, что новому порядку не будут угрожать ни родственники, ни приспешники Мария. Остается еще Серторий, бывший помощник твоего дяди, окопавшийся в Испании, но этот вопрос я решу, даже не сомневайся, а ты останешься здесь, в Риме.

Цезарь ждал приговора.

– Можешь идти, – заявил Сулла, к его удивлению.

Цезарь моргнул и нахмурился. Легионеры убрали мечи в ножны и отступили в углы атриума. Цезарь покосился на Лабиена, который по-прежнему смотрел на него с недоверием. Оба поспешно зашагали к выходу. Ликтор бросился за ними, пока диктатор не передумал и не решил казнить обоих, а может, и всех троих прямо здесь, на месте.

Сулла и Долабелла остались одни, если не считать многочисленной стражи, охранявшей атриум.

– Почему ты его отпустил? – спросил Долабелла. – Если он тебя так беспокоит, почему бы не убить его немедленно?

– Не здесь. Не у меня дома. В Риме по-прежнему много популяров. И пусть лично я не признаю его назначения фламином, его последователи и весь плебс видят в нем жреца Юпитера. Сначала я должен разобраться с этим, отстранить его от священства, пока же посмотрим, как он себя поведет. Нужен лишь повод, чтобы обвинить его в чем угодно, потом устроить разбирательство, ходом которого мы будем управлять, а затем мы его казним. Действовать согласно закону спокойнее и… надежнее.