Долабелла восседал на кафедре, обложенный подушками.

– Чего надо? – спросил он вместо приветствия.

Несколько ободряющих слов, обращенных к представителям местной знати, были бы не лишними. Македонянам потребовались годы, чтобы смириться с римским игом, но в последнее время они показали себя хорошими союзниками в борьбе с варварскими племенами, угрожавшими Риму на берегах Данубия, особенно с фракийцами. А заодно помогали Сулле в его долгом и изнурительном походе против Митридата Понтийского. Да, несколько приветливых слов явно пригодились бы.

Но Долабелла чуял неприятности и знал, что самое лучшее – своевременно напасть, показать всю полноту своей власти, чтобы просителю или, что еще хуже, жалобщику приходилось взвешивать каждое произнесенное слово.

Юный Пердикка посмотрел на старого Аэропа. Последний, глава местной аристократии, был к тому же отцом Мирталы, его невесты. Юноша собрался было заговорить первым, но решил заручиться согласием соотечественника, имевшего опыт непростых переговоров с римскими властями и в любом случае стоявшего выше него.

Аэроп кивнул.

Пердикка вышел вперед и очутился лицом к лицу с Долабеллой. Стремясь соблюсти приличия, он держался куда почтительнее, нежели сам наместник в миг их появления.

– Я – Пердикка, со мной Аэроп, хорошо известный Риму как самый влиятельный человек среди македонян Фессалоники. Мы оба приветствуем Гнея Корнелия Долабеллу, римского наместника.

Лежавший среди подушек Долабелла перевалился на правый бок, будто желая отстраниться от собеседника и его жалоб.

– Чего надо? – повторил он хмуро и неприязненно.

Пердикка отчетливо понимал, что вежливость и уважение не принесут ему в этом разговоре ни малейшей пользы. Он решил сразу перейти к жалобам:

– Македоняне, наместник, оказались в крайне сложном положении: из-за повышения налога цены на хлеб выросли, и многие теперь не могут позволить его себе. Кроме того, дополнительный налог на починку Эгнатиевой дороги лег на нас тяжким бременем, истощив средства тех, кто больше всего нуждается. Мы, македоняне, вели себя как верные союзники Рима в войне против Митридата и фракийцев. Сенат причислил нас к друзьям римского народа. Неужто Рим так вознаграждает тех, кто помогает ему в войнах? – Увидев статуи из священного храма Афродиты, установленные по обе стороны от кафедры Долабеллы, Пердикка разволновался еще больше. – Но хуже всего то, что римские власти, обязанные заботиться о мире и безопасности верного ей македонского народа, разграбили наш священнейший храм.

Долабелла глубоко вдохнул.

Затем выпустил воздух.

И провел рукой по гладко выбритому подбородку, над которым всего час назад поработал его брадобрей.

– Позовите строителя Вета, – сказал он вместо ответа, взглянув на одного из многочисленных легионеров, охранявших присутственный зал.

Солдат, получивший приказ Долабеллы, поспешно отправился за строителем. Наместник посмотрел на Пердикку:

– Давай по порядку: хлеб подорожал, потому что были плохие урожаи и мне пришлось завозить его из Египта. Это потребовало дополнительных затрат. Люди хотят есть, и я обеспечиваю их едой, но если я закупаю пшеницу в другой стране, надо оплачивать расходы на перевозку, не так ли? Вот почему в этом году пришлось повысить налог на хлеб.

Пердикка собрался было ответить, что слова насчет неурожаев – ложь, зерно закупают не в Египте, а в самой Македонии и для чрезвычайно высокой цены, установленной наместником, нет никакого оправдания. Но, почувствовав руку Аэропа на своем плече, он понял, что лучше промолчать: перебивать наместника во время беседы, даже если тот лжет, – не лучший способ добиться желаемого.

– Теперь о починке Эгнатиевой дороги, – продолжил Долабелла. – Эта дорога, проложенная нами, римлянами, от западных портов, Диррахия и Аполлонии, до Византия на востоке, находится в ужасном состоянии. Дорога важна для Рима, но еще важнее для вас, потому что проходит через всю Македонию. Это удобный путь, вы его любите и постоянно им пользуетесь, перемещаясь из одного македонского города в другой. Я вынужден был нанять строителя, чтобы починить дорогу, разбитую вашими телегами с товарами, поскольку именно вы постоянно разъезжаете по Македонии туда-сюда. Вы пользуетесь дорогой больше всех. По моему мнению, платить за ремонт дороги обязан тот, кто ее использует. Неужели вы не считаете справедливой оплату расходов, необходимых для ее восстановления?

– При всем моем уважении, славнейший муж… – робко заговорил Пердикка. – Мы, македоняне, и так много платим Риму, и было бы разумно полагать, что часть налогов могла бы пойти на содержание дороги…

– Клянусь Геркулесом, платит тот, кто пользуется! – прервал его Долабелла, раздраженно и нетерпеливо.

Вошел легионер в сопровождении строителя, которого призвал к себе наместник. Долабелла обратился к новоприбывшему, почти не дав ему времени на размышление:

– Итак, Вет, в каком состоянии находится Эгнатиева дорога?

Строитель посмотрел на наместника, затем на македонских аристократов и уловил напряжение, особенно ясно читавшееся на лицах последних.

– Дорога в скверном состоянии, наместник, – молвил наконец Вет. – На всем ее протяжении требуется ремонт, и скоро мне понадобятся деньги, обещанные за…

– Молчать! – заорал Долабелла, предвидя, что строитель вот-вот потребует тысячи сестерциев и ассов, собранных под видом налогов на переустройство дороги: наместник хранил их в сундуках, надежно спрятанных у него во дворце. Он покосился на Вета и добавил, понизив голос: – Можешь идти. Позже мы переговорим об этом деле.

Вет сглотнул слюну, поклонился и вышел.

От Пердикки и Аэропа не ускользнуло то обстоятельство, что строитель намеревался потребовать деньги, которых так и не получил. Все было настолько просто, настолько очевидно…

– Если цена на хлеб не снизится, а деньги на починку Эгнатиевой дороги не попадут в руки строителя, нанятого для ее исправления…

Пердикка не закончил фразу.

– Тогда… что? Ну же, юноша, говори, – разъярился Долабелла. – Ты угрожаешь мне бунтом? Как те проходимцы, с которыми в прошлом сталкивались другие наместники?

Пердикка и Аэроп знали, что Долабелла имеет в виду восстание против Метелла, поднятое Александром, сыном Персея, и восстание Евфанта против наместника Гая Секстия – причиной второго стало как раз возмутительное подорожание хлеба. Но те мятежи остались в прошлом. Уже много лет македоняне не восставали против Рима.

Аэроп решил вмешаться в разговор. Преисполненный достоинства, соответствовавшего его положению, он заговорил спокойно, но твердо, сделав несколько шагов вперед и оставив позади молодого Пердикку:

– Никто не собирается поднимать мятеж, наместник и славнейший муж. Не это мы держали в голове, явившись сюда. Мы всего лишь обеспокоены тем, что новые налоги лягут тяжким бременем на македонский народ. И пришли выразить наше несогласие с налогами, поскольку считаем расходы на перевозку хлеба и починку дороги завышенными. И если римский наместник не согласится их уменьшить, нам придется обратиться к более высокопоставленным лицам, направив представителей народа Македонии в римский Сенат.

Наступила тишина.

Долабелла застыл в своем удобном кресле, уставившись в пол. Он почесал подбородок. Жалоба македонян в Сенат – неприятность, но не смертельная угроза. Дело было в другом: он, Долабелла, не так давно разгромил фракийцев на севере и теперь обратился к Риму с просьбой разрешить ему триумфальное шествие по столичным улицам. Жалоба македонян могла затруднить удовлетворение его просьбы. Но уступать он не привык.

Пердикка и Аэроп смотрели на статуи из храма Афродиты, стоявшие по обе стороны от кафедры наместника. Долабелла никак не объяснил совершенное им святотатство, а они не собирались говорить об этом. Пока что главное – деньги, считали они. От разговора о вере разгорелись бы страсти, а оба между тем полагали, что все еще можно обойтись доводами и увещеваниями.

Они ошибались.

Ошибались в корне.

Долабелла не без основания считал, что, разжигая страсти, можно договориться с кем угодно и о чем угодно. Особенно если разжечь страх.

Но даже распоследний негодяй умеет управлять чувствами и желаниями людей с ловкостью стеклодува, надувающего хрупкий стеклянный пузырь.

Наместник поднял взгляд и обратился к Аэропу:

– Если я снижу цену на пшеницу и уменьшу налоги на ремонт Эгнатиевой дороги, поклянешься ли ты, что не поднимешь бунт и не станешь жаловаться в Сенат?

Почтенный македонский аристократ оживился. Как легко он добился уступок! Он знал о прошении наместника, направленном Сенату: Долабелла мечтал о триумфе за поход против фракийцев. Возможно, наместник действительно не хотел, чтобы жалобы из его провинции поступали в Сенат именно тогда, когда patres conscripti принимают решение.

– Да, славнейший муж, – твердо ответил он. – Я обещаю, что не будет ни бунтов, ни жалоб. Снизь только цены на хлеб и налог на починку дороги.

Долабелла покачал головой:

– Мне мало простых обещаний: я хочу, чтобы ты поклялся самым священным для тебя.

Аэроп медленно кивнул. Он чувствовал себя хитрецом: еще бы, победа досталась так легко! Покосившись на статуи, украденные наместником, он рискнул произнести клятву, которая показалась ему наиболее уместной:

– Клянусь тебе… Афродитой.

Долабелла уловил намек, но пока оставил его без внимания. Он наклонился в кресле, чтобы услышать слова, и, как только они были произнесены, откинулся на подушки.

Потом вновь с сомнением покачал головой.

– Этого недостаточно, – сказал он. – Пусть он тоже клянется.

И указал на Пердикку.

Молодой македонянин невольно сделал шаг назад. Нет, он не боялся. Юный и оттого простосердечный, он не боялся ничего и никого. Ему многому предстояло научиться. Хлебнуть горя. Он отступал, как солдат, который ищет подходящее место, чтобы обрести уверенность и сразиться с врагом.

Аэроп посмотрел на него и кивнул.

– Поклянись, мальчик. Давай же, – настаивал македонский аристократ.

Пердикка нахмурился. Все это ему не нравилось. Его одолевали дурные предчувствия, но если, поклявшись не поднимать восстаний и не посылать жалоб в римский Сенат, они добьются снижения налогов, цена будет не такой уж высокой.

– Клянусь, – пробормотал он.

Долабелла улыбнулся, но снова недоверчиво покачал головой.

– Нет, так не пойдет, – перебил он Пердикку. – Поклянись так, как поклялся ваш вождь: самым священным.

Пердикка все еще хмурился. Как вовремя его будущий тесть поклялся Афродитой! Он готов был последовать его примеру, но думал не о том, как бы ловчее задеть наместника, а о том, какой все-таки замечательный отец у его нареченной.

– Клянусь Мирталой, моей невестой, для меня она – самое святое.

Долабелла несколько раз утвердительно кивнул, словно одобряя клятву. На самом деле он заранее наслаждался ударом, который собирался вот-вот нанести.

– Миртала… Ни разу не слышал этого имени, – заметил наместник с неподдельным любопытством, будто думал не о том, о чем думал на самом деле.

Молодой македонянин выпятил грудь и с достоинством принялся объяснять происхождение имени:

– Миртала – второе из четырех имен, которые мать Александра Македонского носила на протяжении жизни. Сначала ее звали Поликсеной, затем, когда она вышла замуж за Филиппа Второго, отца Александра, – Мирталой, далее – Олимпиадой и, наконец, Стратоникой.

– Ах да, – поморщился наместник, будто ему действительно была любопытна эта история. – Мать Александра… Великая македонская династия, которой вы так гордитесь, считая себя ее потомками и наследниками.

– Да, таково наше происхождение, – горделиво заявил Пердикка.

– Конечно, конечно… – примирительно заметил наместник, но вдруг голос его стал суровым и властным, он повернулся к легионерам. – Взять их!

Приказ привел в замешательство всех, и македонян, и солдат. Но в следующий миг римские солдаты подчинились, обнажили мечи и окружили растерявшихся македонян.