Еще на побережье Греции, пока войска садились на корабли, Долабелла спросил Суллу о ближайшем будущем:

– Как мы будем действовать?

– Так же, как с Фимбрией, – пожав плечами, ответил Сулла.

В ту же ночь солдаты отправились на триреме в Анкону, чтобы поговорить с легионерами, которых собрал там Цинна.

Цезарь не сводил с нее глаз.

Взяв за руку, он повел ее по дому, как в тот вечер, когда они встретились впервые и из заднего атриума перебрались в таблинум, чтобы подслушивать разговоры взрослых о Риме и их судьбе. Свадьба, о которой в тот день договорились их семьи и о которой они узнали, притаившись среди папирусов, наконец состоялась.

Они стали мужем и женой.

Дом освещали зажженные свечи.

Ночь принадлежала им двоим, и никто их не беспокоил. Они состояли в законном браке.

На этот раз Цезарь повел ее в покои, которые отныне должны были принадлежать им навсегда. Аврелия уступила им свою спальню, ту, что занимала вместе с Цезарем-отцом. Теперь он, Цезарь-младший, был отцом семейства.

В комнате ничего не меняли, только поставили новую кровать: на свадебное ложе, lectus genialis, могла всходить лишь женщина, для которой оно предназначалось. Аврелия приказала принести новое ложе и украсить его соответствующим образом, поскольку оно посвящалось гению, способствующему плодовитости нового брака. На кровати стояла фигурка с огромным фаллосом, чрезмерно большим по сравнению со всем остальным. Статуэтка не испугала Корнелию: она забралась на ложе и уселась на нее сверху, не вводя фаллос внутрь, но чувствуя, как он касается ее вульвы. Что должно произойти дальше, она не знала.

Фигурка лежала в постели рядом с ними. Они сделали это в ту же ночь и повторяли в другие ночи, много раз, установив изваяние в углу комнаты неподалеку от кровати.

Она казалась Цезарю очень красивой.

Рядом с ним Корнелия чувствовала себя очень уверенно.

В первый раз ей было больно. Совсем чуть-чуть. Он был осторожен. Его удивило, как все отличалось от платных услуг, которая оказывала ему одна из проституток там же, в Субуре. Его восхитило новое чувство: женщина отдалась ему добровольно. Он еще не мог оценить, до какой степени жажда этого ощущения, испытываемая им всю жизнь, повлияет на его собственную будущность, а также судьбы Рима и всего мира.

В те первые ночи юный Цезарь просто спал вместе с Корнелией, всходил с ней на ложе, любил ее.

Их не занимала смертельная схватка между Цинной и Суллой: они будто жили на острове, отрезанном от всего мира. Оба лежали молча, слушая дыхание друг друга, и втайне, не признаваясь в этом друг другу, мечтали, чтобы так было всегда, чтобы они действительно жили на далеком острове, где никак не ощущается нависшая над миром война.

Легионеры Суллы смешались с воинами Цинны в его главном лагере. Сулла отправил их на корабле из Греции с единственной целью – посеять нужные ему мысли среди солдат Цинны.

Шла подготовка к большому решающему сражению, которое, по расчетам Цинны, должно было состояться за пределами Италии, в Фессалии, на греческой земле, тем самым он хотел отодвинуть войну подальше от Рима. Таким был его замысел, но легионеры Суллы принялись распространять слухи, что Сулла простит всех солдат из нового войска, стоявшего в Анконе, и, кроме того, заплатит большие деньги, если они перейдут на его сторону. Помимо слухов они привезли с собой золотые и серебряные монеты, показывая и даже раздавая их тем, кто готов был слушать.

– У Суллы есть много, очень много монет: сестерциев, денариев, талантов… – снова и снова повторяли легионеры.

Цинна до сих пор не расплатился с легионами, не раздал народу хлеб и землю, а это было уже его четвертое консульство: он становился высшим магистратом четыре раза подряд. Много обещаний и мало дел.

Легионеров, происходивших из римского плебса, охватили сомнения. Союзники по-прежнему стояли за Цинну, ведь он предоставил им римское гражданство. Однако Сулла сообщил, что в Италию прибыли Помпей, Метелл и Красс, три самых известных легата, сражавшихся с союзниками – те помнили их имена, помнили, как жестоко эти трое расправлялись с ними. Они наводили ужас. Цинна же почти не имел военного опыта. Так возникла опасная смесь, разъедавшая верность анконских легионов: страх перед Помпеем, Метеллом и Крассом, а также войсками, которые те привели из Африки и Испании или набирали в самой Италии; деньги, которые легко было получить, перейдя на другую сторону; отсутствие военного опыта у Цинны, тогда как у Суллы он, напротив, был огромным.

Это сочетание обещало быть смертельным.

Для Цинны.

Цезарь был назначен фламином Юпитера. В какой-то мере он испытывал удовлетворение, должность была весьма почетной: жрец Юпитера считался главным среди пятнадцати фламинов. Были старшие жрецы, служившие Юпитеру, Марсу и Квирину, и младшие, отправлявшие культ второстепенных богов, таких как Вулкан, Волтурн, Флора, Церера и прочие. Жрец Юпитера главенствовал над остальными жрецами. Цезаря расстраивали лишь многочисленные запреты на передвижение по столице и за ее пределами.

И конечно, высадка Суллы в Италии, которая беспокоила его, как и остальных популяров.

Корнелии хотелось его подбодрить.

Раньше она просто обнажалась, ложилась на спину и раздвигала ноги или же неспешно целовала все тело мужа, стараясь его возбудить. Но однажды предложила сделать кое-что еще. Она видела это на спинтриях – монетах, которые египетская рабыня показала ей несколько недель назад. Рабыня уверяла, что эти монеты служат для любовных игр: на каждой изображались двое, занимавшиеся любовью в разных позах – о многих Корнелия даже не подозревала. На одной монете, которая врезалась в память сильнее других, женщина стояла на коленях перед мужчиной и вводила его отвердевший детородный орган себе в рот.

– И это нравится мужчинам? – удивилась Корнелия.

– Еще как! – воскликнула рабыня, но тут же осеклась: – Но римские матроны не должны этого делать.

– Почему?

– Не знаю, госпожа. В Египте, откуда я родом, все женщины делают это мужчинам, но рабыни, родившиеся в Риме, уверяют меня, что римская матрона так себя не ведет.

Помня о том разговоре, Корнелия нежно целовала обнаженную грудь Цезаря, как и в другие ночи, но на сей раз стала спускаться ниже, до живота и дальше. Ее губы скользили по коже, пока не коснулись основания твердого пениса. Затем она немного отстранилась и принялась целовать головку, наполненную мощью, вызывающе вздыбленную, готовую к совокуплению, но завершить поцелуй не успела: Цезарь нежно взял руками ее голову и отвел прочь.

– Нет, – сказал он.

– Тебе не нравится? – спросила она.

– Дело не в этом. – Цезарь потянул ее к себе, решительно, но осторожно, чтобы не причинить боль, и уложил рядом с собой. – Тебе не надо этого делать.

– Почему?

– Потому что уста священны. При помощи уст мы говорим, при помощи слов участвуем в спорах, общаемся, выступаем на судах и произносим речи. Уста римского гражданина и римской женщины святы. Они не должны оскверняться мужским пенисом. Ни уста матроны, ни уста гражданина.

Корнелия притихла и молча гладила его грудь.

– А тебя… ни разу не целовали… там?..

Она кивнула в сторону его возбужденного органа.

– Слишком много спрашиваешь, – усмехнулся Цезарь и запечатал ее губы своими. В ту ночь вопросов больше не было, а были только касания и стоны.

Соитие длилось бесконечно долго.

Наконец любовные игры завершились, оба влюбленных, донельзя счастливые, лежали на простынях, наблюдая за тем, как на потолке спальни трепещут тени. Огоньки свечей едва рассеивали тьму, в доме стояла полная тишина. Все спали, кроме них.

– А почему в Египте женщины так делают? – снова спросила Корнелия.

– Сосут мужской орган? – уточнил Цезарь.

– Да. Мне рассказала об этом египетская рабыня.

Цезарь улегся на бок, поглаживая ее обнаженное тело.

– По легенде, – тихо заговорил он, – египетский бог Осирис правил вместе с сестрой Исидой, своей женой, но бог Сет, завидуя могуществу Осириса, убил его. Желая убедиться в том, что жертва не воскреснет, он рассек тело Осириса на части и спрятал их в разных местах, но Исида с помощью других богов собрала все части и восстановила тело. Не нашла лишь пенис своего брата и мужа. Тогда Исида вылепила его из глины и, как только тело было собрано, своим волшебством вернула Осириса к жизни. Одни говорят, что она воскресила его, взмахнув чудесными крыльями, другие – что она подула в глиняный член или пососала его. Возможно, поэтому в Египте женщине позволяют делать такое с мужчиной.

– Где ты слышал эту историю? – спросила она.

– Не там, где ты думаешь. – Цезарь улыбнулся. – Геродот пересказывает эту легенду во второй книге своих «Историй». В библиотеке моего отца много папирусов. Я прочитал их все.

Корнелия позволяла себя ласкать, но была рассеянна.

– Ты когда-нибудь был с египетской рабыней… или… египтянкой? – Она избегала слов «продажная женщина». Они никогда не говорили о том, спал ли Цезарь до нее с другими женщинами, это было запретным предметом.

– Я никогда не был ни с одной египтянкой. – Он наклонился и поцеловал Корнелию в щеку, гладя ее живот. – И вряд ли уже буду.

Оба рассмеялись.

Он снова лег на спину.

– Но Египет очень для меня важен, – заметил Цезарь.

– Почему?

– Это ключ к Востоку, к власти над ним. По сути, это одна из причин, по которой была начата война против Митридата. Понтийский царь не только угрожал нашим восточным провинциям и Греции, но и стремился завладеть Египтом. Царство фараонов – очень богатая земля.

– Там есть золото, как в Испании? – спросила Корнелия.

– Нет, там есть хлеб.

Она в замешательстве посмотрела на мужа. Золото казалось Корнелии гораздо более ценным сокровищем, чем хлеб.

– Рим разрастается очень быстро, – пояснил Цезарь, – люди должны что-то есть. Хлеба требуется все больше и больше. Египет очень важен, – повторил он. – Он позволит всех накормить и властвовать над Востоком, если Рим когда-нибудь захочет заполучить эту часть мира.

Корнелия потихоньку задремывала.

Цезарь продолжал.

Его голос убаюкивал ее.

– Точно так же Галлия – ключ к северу. На нас всегда нападали с севера: оттуда пришел Ганнибал во времена Сципиона, кимвры и тевтоны во времена моего дяди Мария. Если бы мы действительно властвовали над всей Галлией, Рим был бы в большей безопасности. Галльских племен столько, что захватить их земли едва ли возможно, но однажды кто-нибудь задумается об этом всерьез. Я много знаю о Галлии. Марк Антоний Гнифон, мой наставник, был галлом. Он отправился в Александрию, чтобы учиться, но был родом из Галлии и с годами принялся собирать сведения о своей родине. Он рассказал мне тысячу историй. Я мог бы перечислить тебе названия всех племен, населяющих Галлию, поведать об их обычаях, образе жизни, прошлом. Гнифон был хорошим наставником. Сейчас он преподает в школе, которую сам же открыл…

Цезарь снова улегся на бок, чтобы разговаривать с Корнелией и одновременно видеть ее, но жена уже спала.

Он умолк и снова перевернулся на спину.

Глядя в потолок, он продолжал думать.

О Галлии.

И о Египте.

Цинна собрал своих начальников в середине лагеря. До него дошли слухи о том, что отдельные легионеры сомневаются: стоит ли сражаться с Суллой, считающимся непобедимым? Это привело его в ярость: Сулла не одолел Митридата, заключив с ним невыгодный Риму мир, позорное соглашение. Сулла одержал несколько побед в Греции, а раньше участвовал в войне против Югурты – и все. Его действия против тевтонов не увенчались успехом. Победа над ними, бесспорно, целиком была заслугой Мария. Но, хотя Цинна знал о скромных способностях Суллы как военачальника, ему было ясно, что нельзя вести огромное войско на Грецию, не убедившись заранее в его верности. Цинна все продумал: он пообещает легионерам дополнительные деньги, когда те разобьют Суллу в Греции, первую же выплату сделает прямо сейчас, чтобы его солдаты чувствовали себя увереннее.

Не желая думать ни о чем, кроме внутренних римских дрязг, он не догадывался, что Сулла переманил на свою сторону анконское войско, и не знал о размерах суммы, выданной для подкупа. Цинна обо всем узнавал последним.

Не взяв с собой надлежащей охраны, он явился на встречу с начальниками, как вдруг на пути его вырос солдат, простой легионер, и потребовал выплатить жалованье. Один из ликторов ударил солдата, но это еще больше подогрело других, которые неожиданно по собственной воле явились на собрание начальников.

Цинне хотелось побыстрее добраться до помоста и обратиться к собравшимся с заготовленной речью, поэтому он приказал ликторам расчистить себе путь.

– Дорогу римскому консулу! – воскликнул Цинна и покосился на телохранителей.

Те вступили в бой с легионерами, которые вновь и вновь вставали у него на пути, браня магистрата-популяра и требуя выплатить жалованье.

Цинна пришел в ярость.

– Глупцы, – пробормотал он сквозь зубы. – Они не догадываются, что я собирался говорить с ними именно о деньгах…

Он не понимал, что для солдат в Анконе слова или обещания отныне ничего не значат. Сулла раздал легионерам деньги, звонкие монеты, золотые и серебряные. И звон монет был единственным, к чему отныне прислушивались эти люди.

Цинне не удалось даже добраться до помоста: в ликторов и в него самого полетел град камней. Кто-то загородил его щитом, но события развивались слишком стремительно и стихийно. Легионеров, пришедших в ярость от задержки жалованья, страшила война с наводящим ужас Суллой, обещавшим пощадить их и взять к себе, если они бросят популяров и консула. А главное, солдат ободряли монеты в их сумках, данные в подкрепление обещаний. Они обнажили мечи.

Хлынула первая кровь.

Ликторов было слишком мало в сравнении с толпой разъяренных легионеров. Высшие начальники, центурионы и трибуны бездействовали. Никто из них не отдавал приказов.

Цинну окружили вооруженные солдаты.

Первый меч вонзился ему в спину.

Второй – в бок.

Еще полдюжины – со всех сторон одновременно.

Цинна упал замертво.

Он рухнул, как рушится любая диктатура: все случилось мгновенно, и лицо диктатора выражало удивление, будто он не до конца верил в происходящее.

Подкуп со стороны Суллы снова увенчался успехом.