Тело отца только что сожгли.

Усталость, о которой Гай Юлий говорил супруге, обернулась недомоганием, недомогание перешло в болезнь, а болезнь – в смерть.

Цезарь, сидевший на краешке обеденного ложа, съежился и прижал руки к ушам, будто не желал ничего и никого слышать.

В пятнадцать лет он стал отцом семейства. На Сципиона ответственность легла тоже рано, но не настолько. Да он и не чувствовал себя Сципионом. Он ничего не чувствовал.

Юный Цезарь был ошеломлен. Подавлен до предела. Отец занимался важными вопросами, такими как браки его сестер. Это принесло ему последнее в жизни счастье: рождение Атии, дочери Юлии Младшей и Бальба. По крайней мере, отец скончался, увидев перед смертью внучку.

Цезарь по-прежнему сидел один в середине атриума, на солиуме, закрыв глаза.

Почувствовав чье-то присутствие, выпрямился на ложе, опустил руки и поднял веки.

Это была Корнелия.

– Мне очень жаль, – сказала она.

Цезарь молча смотрел на нее. Девочке было всего одиннадцать лет, но ее тело постепенно становилось женским. Безмятежная и привлекательная. Возможно, ее отец думал иначе, но Корнелия взрослела на глазах.

– Спасибо, – сказал он и знаком пригласил ее сесть в удобное кресло – cathedra – рядом с собой.

Сенат, где после отъезда Суллы всем заправляли популяры, назначил Цинну консулом в третий раз. Его соконсулом на этот год стал Гней Папирий Карбон, человек куда более умеренных взглядов. Но все знали, что Папирий – подставное лицо и в Риме властвует Цинна. Отец Корнелии.

Корнелия села рядом. Она не знала, как себя вести, что будет правильным или неправильным, но была тронута, увидев, как подавлен Цезарь: его отец подхватил лихорадку и через несколько недель скончался.

– Я одинок, – сказал Цезарь. – Без дяди и отца я пустое место.

– Нет, это не так, – быстро ответила Корнелия. – Ты храбр.

Он улыбнулся – невесело.

– Еще бы! Я умею тайно подслушивать за шторой в таблинуме. Я очень храбр, – сказал он насмешливо. – Уже вижу, как Сулла трепещет передо мной.

Корнелия не сдавалась.

– Тебе больше не нужно прятаться за занавеской, – спокойно заметила она. – Ты – отец семейства. Кто бы ни вошел в этот дом, он должен первым делом обратиться к тебе, поговорить с тобой, а ты примешь решение.

Цезарь посмотрел на нее так, будто внезапно увидел рядом с собой кого-то другого: не девочку, с которой уже много времени болтал о том о сем, а человека, на которого можно положиться. Внезапно он перестал чувствовать себя одиноким и подавленным. И… было что-то еще. Он снова посмотрел на Корнелию, которая тоже смотрела на него. Ни один не прятал глаз, не избегал взгляда другого. Они внимательно смотрели друг на друга. Цезарь испытал жажду, ту самую, которая снедает мужчин, сильнейшую, громаднейшую. Захотев притронуться к Корнелии, протянул руку к ее руке, и она не шевельнулась, хотя понимала, что сейчас ощутит прикосновение.

Они уже не раз держались за руки, когда он водил ее в таблинум, чтобы слушать разговоры взрослых, но в те времена они были всего лишь мальчиком и девочкой. Теперь же, положив руку на неподвижную руку Корнелии, лежавшую на спинке кресла, Цезарь почувствовал, как она затрепетала. На сей раз это были не руки детей, которые подслушивают старших. Желание, которое испытывал Цезарь, было вовсе не детским, и Корнелия отозвалась на него совсем не по-девичьи. Ему хотелось свободной рукой погладить Корнелию по лицу. И даже поцеловать ее. В эту минуту он испытывал множество желаний, но знал, что не должен, не может. Он догадывался, что Корнелия не станет ему препятствовать. Но они не должны. Цезарь сознавал, что желает ей только добра, и ничего не сделал.

Аврелия вошла в атриум, спокойная, как обычно, несмотря на недавнюю смерть мужа. Неподходящее время для терзаний и слез. Она подавляла их: в эти дни следовало внимательно относиться ко всему и ко всем.

– Не хочешь остаться и поужинать с нами? – спросила она у девушки.

Корнелия несколько раз моргнула, словно выходя из оцепенения, наклонила голову, снова подняла глаза и посмотрела на Цезаря.

– Ты бы хотел, чтобы я осталась? – спросила она в свою очередь, не отвечая Аврелии.

Матери Цезаря понравилось, как ведет себя Корнелия. Девушка понимала, что власть в доме семейства Юлиев, право решать, кто ужинает, а кто нет, всецело принадлежит ему.

Цезарь кивнул.

Аврелия повернулась к атриенсию и приказала принести еще одно ложе.

– Твой отец тоже придет? – спросил Цезарь.

Корнелия пожала плечами:

– Отец мало со мной разговаривает, ты же знаешь.

Она все еще пребывала во власти чувств, которые оба пережили несколько мгновений назад.

– Придет, – вмешалась Аврелия. – Цинна придет поговорить с тобой, Гай. В этом ты можешь быть совершенно уверен.

Аврелия умолчала о том, что таилось за этими словами. Ей было что скрывать: мать Цезаря, как и все в Риме, знала, что Цинна послал на Восток второе войско под началом Валерия Флакка и Фимбрии, чтобы ослабить положение Суллы во время похода против Митридата. Несомненно, это был хитрый и в государственном, и в военном отношении ход, призванный уменьшить власть того, кого больше всего боялись популяры: Суллы. Больше всего они страшились его возвращения в Рим. Если замыслам Цинны суждено было сбыться, союз Цезаря с Корнелией оказался бы чрезвычайно выгодным. А если бы Сулле удалось сорвать их, союз Цезаря с Корнелией мог, напротив, принести беду, стать клеймом, указывающим, что Цезарь – враг Суллы, подлежащий уничтожению. Аврелия была уверена, что Сулла не проявит снисходительности к зятю Цинны.

За ужином Аврелия пригласила Корнелию занять место рядом с Цезарем.

Пока что отец девушки владычествовал над Римом, и поэтому Аврелия делала все правильно. А еще она заметила, что Цезарь и Корнелия смотрят друг на друга… не так, как прежде.