Даже у самого сильного орла, летящего выше всех, однажды иссякают силы.

Консулами на этот год были избраны Цинна, во второй раз, и Гай Марий, в седьмой раз. Никто в Республике ни прежде, ни впоследствии не занимал консульскую должность столько раз подряд. Победитель Югурты, но главное – кимвров и тевтонов, идущих на Рим, сделавший эмблемами легионов орлов, которые отныне красовались на их знаменах, и изменил саму природу римского войска, заболел через несколько дней после того, как добился седьмого консульства.

Марий пролежал в постели неделю.

Ему было семьдесят с лишним лет.

Он был слаб.

Он бредил.

Ему снилось, что именно он, а не Сулла начальствует над легионами, идущими на Митридата. Жажда первенства смешивалась с лихорадкой и затуманивала сознание, лишая его чувств на много часов подряд.

Временами наступала ясность. Тогда он разговаривал с сыном, Цинной и другими вождями популяров. Серторий во главе сотен ветеранов, верных Марию, охранял дом семикратного консула и следил за порядком в городе.

– Мы одни? – спросил Марий у Сертория.

– Да, мой консул, – подтвердил тот и, увидев сомнение на лице полководца, добавил, чтобы успокоить его: – Цинна несколько часов назад вернулся домой. В атриуме ожидают твой сын и юный Цезарь. Ты сказал, что хочешь побеседовать с обоими. И со мной.

– Хорошо… – Марий говорил с трудом. – Цинна безрассуден… Он принесет неприятности… Всему делу популяров… Он слишком непреклонен… Вряд ли из этого что-нибудь выйдет…

Серторий решил помочь консулу, подсказывая нужные слова, чтобы тому не пришлось их произносить:

– Все будет зависеть от похода против Митридата, не так ли?

– Ты многому научился, – благодарно ответил Марий.

– Если Сулла разобьет Митридата, получит хорошие трофеи и разделит их со своими легионерами, у него появится войско, равного которому у нас нет, – продолжил Серторий. – Похоже, Цинна этого не понимает.

– Цинна недооценивает Суллу.

– Если Сулла победит в Азии и захватит власть в Риме, нам придется отступить, и на этот раз не в Африку.

– Не говори во множественном числе, друг мой… Меня с вами уже не будет.

Серторий сглотнул слюну, с трудом сдерживая слезы. Слово «друг» очень тронуло его.

– Куда ты собираешься податься, если Сулла обретет всю полноту власти? – спросил Марий.

– В Испанию, – ответил Серторий. – Богатая земля… и в ней есть горы. С нашими ветеранами и поддержкой, на которую я могу там рассчитывать, я добьюсь немалого могущества и стану бороться за дело популяров с помощью силы. Только тогда все изменится к лучшему. Таков мой замысел.

Гай Марий вздохнул. Ему требовалось больше времени, чем обычно, дабы все обдумать. Он медлил, но в конце концов ответил:

– Великолепный замысел.

Оба помолчали.

Они могли бы сказать друг другу многое. Серторий сопровождал Мария в бесчисленных военных походах и всегда, во всех случаях, выказывал преданность. А верность в мирные и военные времена, с учетом извечного противоборства между оптиматами и популярами, была редким даром и ценилась не меньше – а то и больше, – чем самые роскошные драгоценности.

Но ни один из двоих полководцев, закаленных в боях, искушенных в воинском искусстве и до гроба верных своему делу, ничего не сказал. Эта долгая тишина – прощальная тишина – заменяла им любые слова.

– Я хочу поговорить с племянником, – сказал наконец Марий.

Серторий встал, по-военному отдал честь и, до последнего храня молчание, развернулся и вышел из комнаты. Оказавшись в атриуме, он обратился к юному Цезарю, который вместе с отцом и сыном Мария ожидал скверных вестей.

– Консул хочет тебя видеть.

Гай Юлий Цезарь-младший посмотрел на отца – тот кивнул, – затем на Мария-младшего, который также кивнул и добавил:

– Все в порядке. Когда жар спадает, с ним можно говорить. Но будь краток, юноша.

Юный Цезарь миновал вооруженных ветеранов, охранявших дом консула, и вошел в комнату Мария, которого в благодарность за победу, спасшую Рим от вторжения варваров, называли третьим основателем города.

– Подойди ближе… Гай, – чуть слышно пробормотал прикованный к постели старый Марий.

Цезарь повиновался и сел на придвинутый к ложу стул, который только что занимал Серторий.

– У меня не так много сил… – начал Марий. – Так что я перейду… к делу… Я много раз предупреждал тебя о Сулле… Предупреждаю и сейчас… Цинна властвует в Риме и думает, что так будет всегда… Но Сулла вернется… Митридат – не враг ему и Цинне… Что еще сказать? Ты женишься на его дочери… Но пусть он выполнит свое обещание и сделает тебя фламином Юпитера… Я знаю, что это обременительно, мальчик, но поверь мне… Это необходимо для твоей безопасности: никто и пальцем не тронет жреца Юпитера… Это назначение… защитит тебя… по крайней мере, даст время… подумать… если что-нибудь изменится к худшему…

Марию пришлось прерваться. Силы его иссякали.

– Стать фламином Юпитера и беречься Суллы, – подытожил Цезарь, чтобы дядя видел, что он понимает суть его отрывистых фраз.

– Именно так, мальчик… Очень хорошо… А сейчас… позови моего сына… Этот орел полетит теперь разве что в Аид.

Цезарь встал и направился к двери, когда Марий снова заговорил, чуть слышно:

– Берегись… Долабеллы… Он так же опасен, как Сулла…

Юный Цезарь кивнул.

Марий закрыл глаза.

Цезарь вышел из комнаты и вновь прошел между двумя рядами ветеранов, столкнувшись с Марием-младшим, который направлялся к отцу.

Пока они ждали в атриуме возвращения Мария-младшего, Цезарь-старший тихо окликнул сына. Нельзя покинуть дом, не попрощавшись с тем, кому предстояло стать pater familias рода Мариев.

– Что он тебе сказал?

– Он желает, чтобы я женился на Корнелии, стал жрецом Юпитера, остерегался Суллы и Долабеллы, – ответил Цезарь-младший, перечислив все, о чем говорил с дядей.

– В нынешних обстоятельствах этот брак выгоден всем нам, и я буду настаивать на твоем назначении, даже не сомневайся, – сказал отец. – А что до Суллы и Долабеллы… Пусть боги защитят нас от них. Не знаю, будут ли Цинна и Марий-младший враждовать друг с другом настолько, что придется вмешаться, но все же следует быть начеку.

Серторий, который слышал эту беседу, хотя оба говорили тихо, держал при себе свои мрачные думы относительно будущего Цинны. Он уже обсудил с консулом то, что хотел. У него был собственный замысел: Испания.

Сын Мария уселся подле кровати и стал ждать, когда отец заговорит, но тот лишь метался по простыням. Гай Марий-младший положил руку ему на лоб. Ладонь обожгло жаром.

– Югурта! – вскричал Марий. – Где этот мерзавец?

– Он мертв, отец. Твои легионеры взяли его в плен и казнили в темнице, помнишь?

Гай Марий кивнул, но никак не мог успокоиться.

– А Тевтобод? Что о нем слышно? – спросил он мгновение спустя. – У него огромное войско… но нельзя двигаться на него бездумно… Надо выждать…

– Тевтобод пал в бою при Аквах Секстиевых. Ты победил его, тевтонов, кимвров, амбронов и всех, с кем тебе приходилось сражаться. Отец, ты всегда побеждал.

Казалось, Марий на несколько секунд успокоился. Перестав метаться в агонии, он снова заговорил:

– Тогда мы должны остановить… Митридата… Ты возглавишь левое крыло… Серторий – правое… Я – середину… Мы должны окружить его… всадники… как при Аквах Секстиевых… понимаешь?

– Понимаю, отец… Так все и будет.

Марий-младший не хотел ничего уточнять. Он не видел смысла объяснять умирающему отцу, что с понтийским царем в Азии сражается не он, а Сулла.

Гай Марий повернулся к сыну и мгновение пристально смотрел на него.

– Я выиграл все войны?

– Все, отец.

Гай Марий, семикратный консул, облегченно вздохнул, услышав ответ сына, затем, как и во время разговора с Цезарем, закрыл глаза.

Ему оставалось лишь несколько мгновений.

Руки перестали метаться по простыням. Тело застыло.

Гай Марий-младший вытащил из-под тоги золотую монету, осторожно разомкнул отцу губы и вложил ее в рот. Предстояло совершить остальные погребальные обряды, но Харон должен побыстрее получить свою плату, чтобы переправить через Стигийские воды того, кто был для Гая Мария-младшего величайшим, мудрейшим, искуснейшим римским полководцем всех времен. Разумеется, он не мог предвидеть будущего.

Марий-младший вернулся к Цезарю-старшему, Цезарю-младшему, Серторию и ветеранам. Он сказал прямо, без обиняков: военный, без колебаний выкладывающий все как есть. Он объявил об этом так, как хотел бы его отец:

– Отец мертв.

Семья Цезаря возвращалась с Форума после сожжения тела Мария.

– Принесет ли это прискорбное событие хоть какой-нибудь мир? – спросила Аврелия мужа, пока они шли по направлению к Субуре в сопровождении рабов и ветеранов-популяров, бывших легионеров, сражавшихся под началом Мария, а теперь охранявших членов семейства Цезарей во имя дружбы и верности.

– Не знаю, – ответил Цезарь-старший.

Внезапно им повстречался многочисленный отряд вооруженных людей, возглавляемый относительно молодым человеком лет двадцати восьми.

– Это Фимбрия. – Цезарь-старший ускорил шаг, велев жене, сыну и дочерям следовать за собой. – Пойдемте домой.

– Кто такой этот Фимбрия? – спросил Цезарь-младший.

– Сейчас он – правая рука Цинны, а Цинна, сын мой, на деле правит Римом, подчинив себе Сенат и властвуя в народном собрании, – ответил отец и посмотрел на Аврелию. – И если Фимбрия захватит улицы Рима, то мира уже не будет. Фимбрия – самый жестокий из людей Цинны. Мы поддерживаем популяров, но ни Марий-старший, ни я не поддерживаем… точнее, никогда не поддерживали… способы, к которым готовы прибегнуть Фимбрия и сам Цинна, чтобы сохранить свою власть.

Сулла взошел на вершину акрополя. Оттуда открывалось великолепное зрелище: для греков это было бедствием, для него – уроком. Город охватило пламя, среди всепоглощающего огня легионеры Суллы беспрепятственно предавались грабежу и насилию.

Долабелла был не слишком разборчив в средствах, но тревожился при виде того, как пылает легендарный город, так искусно украшенный Фидием и в прошлом поразительно умело управлявшийся Периклом: Сулла, его начальник, явно пустился во все тяжкие. Сначала повел на Рим легионы – неслыханное, беспримерное деяние. Затем разграбил святилище в Дельфах, а теперь поджег Афины под предлогом того, что жители будто бы радуются успехам Митридата в Греции, надеясь, что понтийский царь освободит эллинов от римского ига.

– Действительно ли это необходимо? – спросил Долабелла. Они стояли среди дыма и пламени.

– Для ведения войны – нет, – согласился Сулла. – Но если смотреть в будущее, это необходимо: мы оказываем давление на города, которые очень скоро должны решить, оставаться ли нашими союзниками или перейти на сторону Митридата. Теперь весь греческий мир прочтет мое послание: или вы с нами, или пламя поглотит ваш дом. Третьего не дано. Давай-ка уйдем отсюда, пока огонь не окружил нас и не преградил путь к отступлению.

Долабелла молча последовал за Суллой, осмысливая его жестокий, безжалостный ответ.

Цинна явился к Цезарю-старшему без предупреждения, но его приняли радушно, как и прежде. И, как и прежде, с ним была дочь.

Десятилетней девочке было хорошо в этом доме, хозяйка относилась к ней так же, как к другим своим дочкам. Аврелия по-прежнему учила Корнелию греческому и была очень добра к ней.

Никто из родителей не стал просить Цезаря и Корнелию удалиться в задний атриум, пока старшие обсуждают государственные дела и другие серьезные вопросы. Им не сказали ни слова. Цезарь взял девочку за руку, и оба направились прямиком в таблинум – подслушивать.

– Уход Мария стал настоящей бедой, но я вижу, что ты хорошо управляешь городом, – дружелюбно начал Цезарь-старший. – Консулом вместо Мария назначен Луций Валерий Флакк, человек благоразумный. Это представляется мне удачным ходом: так мы успокоим наиболее враждебных к нам сенаторов из числа поборников старины.

Он не упомянул о жестоком Фимбрии, которому Цинна предоставил широкие полномочия.

– Именно потому я его и назначил, – ответил Цинна, наливая себе вина. – Флакк, несомненно, осмотрителен. Иногда мне даже кажется, что чересчур.

Никто не откликнулся на его замечание. Цезарь-старший знал, что Цинна готов пойти на крайние меры, чтобы удержать власть, и поэтому в течение нескольких месяцев поощрял возвышение Фимбрии.

– Я пошлю в Грецию новое войско, – внезапно объявил Цинна. – Не желаю, чтобы войну с Митридатом и дальше вел Сулла.

– Он одержал несколько побед, – осторожно заметил Цезарь-старший. – При Херонее и Орхомене, если не ошибаюсь. Может быть… этих побед слишком много?

Цинна улыбнулся:

– Ветеран Цезарь всю жизнь старался не занимать важные должности. – Цинна смотрел на него внимательно, следя за лицом, за руками. – Как полагают многие, это из-за того, что ты не рожден быть государственным мужем. Но я думаю иначе: ты видел, как многие добивались власти и погибали. Ты явно умнее, чем кажешься. Гай Марий постоянно бывал в твоем доме. Это навело меня кое на какие мысли. Вот почему твой совет много значит для меня, Цезарь. Как ты думаешь, стоит ли мне посылать второе войско?

Цезарь-старший отпил из кубка, напряженно размышляя. Не было смысла строить из себя невежду. Цинна раскрыл тайну его мнимой осторожности и нежелания брать на себя груз государственных решений, и Цезарь знал, что безопасность его семьи может оказаться под угрозой.

– Послать второе войско, чтобы поход против Митридата не был делом одного лишь Суллы, кажется мне неплохой мыслью, – решительно заявил Цезарь-старший.

– Я так и знал! Хвала Геркулесу! – ликующе воскликнул Цинна. – Я знал, что должен так поступить, но твое согласие доказывает, что это остро необходимо. Я поставлю Флакка во главе этого войска. Надеюсь, это не вызовет возмущения в Сенате – я хочу сказать, среди оптиматов.

– Назначить Флакка – тоже хорошая мысль, – подтвердил Цезарь-старший.

– Отлично, – продолжил Цинна. – Если бы твой сын был старше, я бы предложил ему присоединиться к новому войску. Это превосходная возможность отличиться в бою. Но твой мальчик еще слишком юн, не так ли?

– Ему четырнадцать. Да, он слишком юн для такого похода.

– Для войны еще молод, зато для женитьбы – в самый раз.

Цезарь-старший и Аврелия давно ждали замечаний на этот счет.

– Помни о нашем уговоре, друг мой, – добавил Цинна, вновь улыбнувшись.

– Я не забываю о нем, мой друг и консул Рима. Я хорошо все помню. Наши дети должны пожениться, но твоя малышка – еще не женщина. Ей только…

– Десять лет, – отчеканил Цинна, завершая фразу. В его голосе слышалось раздражение, словно девочка была виновата в том, что медленно растет. – Но скоро она станет женщиной, способной к деторождению, viri potens, и сможет возлечь с мужчиной.

Его слова больше походили на угрозу, чем на обычное высказывание.

Аврелия опустила взгляд. Никто этого не заметил. Впервые она усомнилась, что брак ее сына Цезаря и Корнелии – благоразумная затея. Цинна с каждым днем нравился ей все меньше. Марий, служивший противовесом ему, скончался. Теперь намерению верховного вождя популяров как можно скорее устроить брак Цезаря с Корнелией противостояли лишь мудрость супруга Аврелии и то обстоятельство, что у девочки еще не было женских кровотечений.

– Приглашаю всех к ужину! – широко улыбнулась Аврелия.

– С удовольствием, – сказал Цинна.

Не дожидаясь, пока их пригласят к столу, Цезарь-младший и Корнелия появились в главном атриуме, чтобы присоединиться к остальным за ужином.

Аврелия увидела, как счастливы дети, и решила до поры до времени не принимать никакого решения. Развитие событий определит судьбу предполагаемого бракосочетания.

Прибыли сестры Цезаря, чтобы также принять участие в домашней трапезе. Непринужденная беседа ослабила не только опасения Аврелии, но и скрытую напряженность в отношениях между Цезарем-старшим и Цинной – из-за настойчивого стремления последнего как можно скорее поженить детей.

Наконец ужин закончился, и Цинна с дочерью вернулись к себе, любезно распрощавшись с Цезарем-старшим, Аврелией, Цезарем-младшим и его сестрами.

Ночью, сидя на краю кровати, Цезарь-старший удивил жену неожиданным замечанием:

– Я собираюсь дать согласие на брак наших дочерей.

– Ты имеешь в виду Пинария и Бальба?

Оба уже несколько месяцев сватались к их дочерям. Первый, желавший взять в жены Юлию Старшую, был патрицием, второй же, вознамерившийся стать супругом Юлии Младшей, – плебеем. Ни тот ни другой не происходили из влиятельных семейств, но в смутные времена браки с теми, чьи родственники не занимали высоких должностей, выглядели привлекательнее, поскольку таили в себе меньше опасностей.

– Да, – подтвердил Цезарь-старший.

Аврелия кивнула:

– Значит, нам надо беспокоиться лишь об одном браке.

– Конечно.

– Самом сложном и важном.

– Самом сложном и важном, – повторил он и произнес слова, обеспокоившие Аврелию: – Что-то я устал.

Цезарь-старший никогда ни на что не жаловался. Это показалось ей странным.

Фимбрия явился за полночь – при оружии, с целым отрядом таких же отчаянных головорезов, как он сам, подчинявшихся его приказам.

– Консул Рима вызывал меня? – спросил он Цинну, едва переступив порог.

– Вызывал, – подтвердил Цинна и, взяв его под руку, повел в таблинум своего римского дома. – Я собираюсь осуществить свой замысел и отправить на Восток, против Митридата, второе войско.

– Хорошо, – сказал Фимбрия, показывая, что внимательно слушает, хотя не представлял, каким образом это решение может коснуться его.

– Во главе его будет Валерий Флакк.

– Флакк? Но Флакк малодушен. Он справился бы с обязанностями консула здесь, в Риме. Однако он… слаб.

– Я знаю, но именно поэтому Сенат согласится с его назначением. Поборники старины сообразят, что он не представляет угрозы для Суллы, ибо человек, подобный Флакку, не превзойдет его в войне против Митридата. Мы поставим его без труда.

Фимбрия все понимал, но не мог взять в толк, зачем посылать кого-нибудь вроде Флакка сражаться рука об руку с таким волком, как Сулла. Как только они встретятся, Сулла мигом подчинит себе Флакка.

– Знаю, знаю, – продолжал Цинна, будто читал его мысли. – Флакк станет легкой добычей для хитреца Суллы. Именно поэтому ты будешь сопровождать его в походе на восток против Митридата. Ты отправишься в качестве легата, начальника легиона. Для этого я и приказал тебе явиться сегодня ночью.

Не говоря ни слова, Фимбрия медленно кивнул:

– Консул мог бы сказать мне об этом завтра на Форуме, в курии Гостилия или…

– Конечно, – перебил его Цинна. – Я позвал тебя глухой ночью не для того, чтобы сообщить тебе о назначении, а чтобы предупредить, что во время этого похода на тебя будут возложены две задачи. Я не могу спокойно говорить о них посреди Форума, в окружении сенаторов от обеих партий.

Фимбрия стоял неподвижно – только шевельнул губами:

– Две задачи?

Цинне понравилось то, с каким вниманием слушал его Фимбрия.

– Я бы хотел назначить тебя консулом или проконсулом с империем над вторым восточным войском, но ты слишком молод, тебе еще нет тридцати. И, как мы уже говорили, на Флакка согласятся все. Твоей первой задачей будет убийство Флакка во время этого похода и подчинение себе войска. Мне все равно, как ты это сделаешь, главное, сделай это. Войско должно перейти под твое начало до прибытия в Азию.

– Что ж. Это можно устроить, – согласился Фимбрия. Мысль о том, чтобы иметь под своим началом целое войско, пришлась ему по душе. Ему обещали славу, а убийство ради славы было сущим пустяком. Даже если предстояло убить римского консула. Все равно он был слабым, негодным консулом. – Ты сказал, что у меня будет две задачи.

– Да, две, – подтвердил Цинна, но умолк, словно ему было трудно говорить вслух о втором деле. Он сел на солиум.

Фимбрия остался стоять, хотя в комнате имелось еще одно кресло. Он догадывался, какой будет вторая задача.

– Вторая задача будет заключаться в том, чтобы я одолел Митридата, верно?

Цинна медленно провел пальцами по губам и подбородку. Сглотнул слюну. Уставился в пол, затем поднял голову, устремил взгляд на Фимбрию и заговорил – медленно, не повышая голоса, но с ледяным хладнокровием и ослепительной ясностью:

– Нет, Митридат нас не волнует. В этой партии он – второстепенный игрок. Мы займемся им в свое время. Твоей второй задачей будет убийство Суллы.